Елена Скульская: мы знаем даже то, чего совсем не знаем

Елена Скульская
Copy
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Елена Скульская, 
писательница
Елена Скульская, писательница Фото: Pm

Полноценный человек не может жить постоянно в ощущении черно-белого состояния. Ему необходимы полутона, сомнения, перепады. Интересны именно те люди, которые пишут на линованной бумаге поперек, которые умеют слушать другую музыку и другие стихи, считает писатель Елена Скульская.

На только что прошедшем музыкальном фестивале Jazzkaar-2013 поэты выступали вмес­те с хорами и ансамблями; меня пригласил смешанный хор Noorus; после концерта ко мне подошел молодой человек и стал благодарить; я и сама выделила его в довольно густой толпе слушателей по внимательному и напряженно-сосредоточенному взгляду.

Я отношусь к тем, кто во время выступления всегда старается найти в зале одного человека, расположенного к отклику, и ему адресует свои сочинения.

Я спросила, настолько ли он хорошо знает русский язык, чтобы на слух воспринимать стихи? Оказалось, что русским языком он владеет слабо, понял далеко не все, но пришел на мое выступление, чтобы почувствовать себя в этот весенний музыкальный радостный день… космополитом. То есть звучание русских стихов на условной эстраде во дворике на улице Уус дало ему это ожидаемое ощущение.

А зачем, собственно, молодому человеку у себя дома, на своей исторической родине, тосковать по космополитизму? Разумеется, у меня нет однозначного ответа на этот сложнейший вопрос, но полагаю, что полноценный человек не может жить постоянно в ощущении графики — черно-белого состояния. Ему необходимы полутона, сомнения, перепады. Всякое национальное чувство нуждается в поправке, нуждается в коррекции чувст­вом приобщения к миру.

Перед выступлением я с некоторой тревогой уточняла у молодых организаторов фестиваля: «А не странно ли все-таки прозвучат мои русские стихи?». «Как ты не понимаешь, — отвечали мне запальчиво молодые музыканты, — в этом весь прикол — зазвучит совсем другая музыка, музыка русской речи, будет здорово!»

В каком бы обществе человек ни писал стихи, ему необходимо, прежде всего, вырастить в себе внутреннюю свободу, на которую внешняя общественная среда — демократия или тоталитаризм — никак не сможет влиять.

В детстве и отрочестве эта защита своей неприкосновенной творческой свободы может быть не только агрессивной, но и бессмысленно, смехотворно бунтарской.

Я прекрасно помню, как, учась в пятом классе, я угрюмо не разделяла всеобщий восторг по поводу полета в космос Гагарина. Я откуда-то знала, что всеобщее ликование даже по самому достойному поводу должно быть чуждо мне, оно косвенно посягает на мою внутреннюю свободу. Учительница на уроке велела всем написать стихи о полете Гагарина, я отказалась.

«Видишь, — сказала учительница, — ты не написала, хотя умеешь писать стихи, а вот Петя не умеет, а написал, и теперь он пойдет выступать на радио, а ты останешься ни с чем».

Вот к чему я веду этот разговор: сейчас в Русском театре молодой, двадцатипятилетний, режиссер Иван Стрелкин поставил спектакль по пьесе Розова «В доб­рый час!». И там юные бунтовщики именно так — угрюмо равнодушно реагируют на полет Гагарина в космос.

Иван Стрелкин во время всего постановочного периода декларировал свое равнодушие к реальным шестидесятым годам минувшего века, которые отражены в пьесе. Он говорил, что ни сам, ни его родители это время не застали, не знают его, и это время для него — чисто условное театральное пространство.

После премьеры во время обсуждения спектакля пожилые люди, трепетно вспоминая свое преданное делу коммунизма пионерско-комсомольское прошлое, упрекали режиссера в отсутствии историз­ма, мол, тогда все ликовали, все торжествовали по поводу космического прорыва.

Но что бы ни декларировал молодой режиссер, а откуда-то он знал, что ликовали не все, что внутренний протест против коллективной жизни мог выражаться и в таких детских формах неприятия.

Мне всю жизнь нравились люди, которые пишут на линованной бумаге поперек. Мне чрезвычайно интересно общаться со студийцами театра, которые совершенно свободны в своих ассоциациях.

Вот мы разбираем с ними «Ревизора» Гоголя. Как все помнят, в самом начале городничий рассказывает о тревожном сне, в котором явились ему две большие черные крысы.

Один из студентов, не читавший «Ревизора», но увлеченный началом интриги, моментально комментирует: «Тут все очень просто. Городничего во сне осеняет: у него в мэрии поселились две крысы из враждебной партии. То есть шпионы, которых надо разоблачить».

Конечно, первая реакция на такое сообщение — усмешливая. Но если вдуматься, то кто же он, как не крыса — этот самый ревизор, тайно, инкогнито приезжающий в город, чтобы разведать, разоблачить, разрушить прекрасно устоявшуюся жизнь?

Когда мир нуждается в переменах, люди начинают чрезвычайно быстро взрослеть. Инфантилизм застойного периода внезапно сменяется акселерацией.

Если вы смотрите по ПБК любимый мною с детства КВН, то заметили, что шутки студентов все чаще касаются сложнос­тей и недоразумений семейной жизни; к двадцати годам сегодня пройдено всё: романтическая влюбленность, разочарование, семейная жизнь, измены, расставание, одиночество, попытка его разделения хоть с кем-то, зрелость, самовлюбленность, самоирония.

Взрослые двадцатилетние люди, успевшие позаботиться о внутренней свободе, плевать хотели на цементирующие общество ценности вроде национальной идеи или полета в космос. Они думают, пишут стихи, читают их и слушают.

Комментарии
Copy
Наверх