/nginx/o/2010/08/05/414007t1h02ae.jpg)
Все меньше и меньше у нас тех, кто помнит, как положено себя вести в общественных местах. Почему к Старому городу относятся как к общественному туалету, мужчины входят в магазины с обнаженным торсом, а пьяных, которые нарушают общественный покой, никто не приструнит? И кто вообще за этим самым общественным покоем следит? — задается вопросами писатель Елена Скульская.
Помните, из «Золотого теленка»: «Райская долина, — сказал Остап. — Такой город приятно грабить рано утром, когда еще не печет солнце. Меньше устаешь».
Грабеж города вовсе не выдумка Остапа Бендера, с древнейших времен завоеватели, входя в города, считали своим законным правом грабить и убивать, калечить или вывозить ценности, издеваться не только над людьми, но и над их святынями.
Под Римом есть старинная вилла, где за стеклом сберегается, как мы бы сейчас сказали, граффити — неумело накарябанная рожица поверх величественной росписи. Это наглядный пример варварского обращения с произведениями искусства; кельты, германцы, фракийцы, скифы — за дикими племенами всегда были сила и торжество.
Шли века, тысячелетия, а ритуал «потока и разграбления» практически не менялся. То, что делали германцы в Древнем Риме, повторяли революционные матросы в Зимнем дворце, справляя нужду в уникальные вазы.
Был такой весьма характерный советский анекдот. Стоит человек на мосту в центре Ленинграда и мочится в Неву. К нему подходит близорукий интеллигент и говорит: «Скажите, пожалуйста, как пройти к Эрмитажу?» — «Да зачем тебе Эрмитаж? — удивляется сторожил. — Чем тебя этот мост не устраивает?!»
Видимо, генетически, позвоночником чувствует человек, что место не принадлежит ему, пока он не пометит его, как кот.
Когда ремонтируют дома, меняют лифты, то непременно в первый же день по окончании работ кто-нибудь отобьет кусок штукатурки или краской выведет на стене короткое слово, чтобы все остальные понимали — вернулся настоящий хозяин подъезда, все здесь будет по-старому.
Издевательство над памятниками и могилами считалось у варваров самым жестоким.
Трагедия парома Estonia, бесконечные расследования и версии, фильмы и книги совершенно не помешали варварам надругаться в начале месяца над памятником погибшим. И это была далеко не первая попытка методом граффити вторгнуться на территорию мертвых, на территорию памяти живых. Я уверена, что вандалов не найдут, да и не будут искать. В нашем городе давно позволено любое поведение в любых общественных местах.
К Старому городу, к памятникам архитектуры в хорошую погоду относятся как к общественному туалету или театру времен Шекспира, когда зрители во время представлений просто отходили к стенке «Глобуса» и справляли нужду.
В магазины теперь мужчины входят с обнаженным торсом и в спущенных до последних рубежей шортах; они шумно аукаются, будто забрели в густой лес.
На пляже в Пирита дамы, мягко говоря, среднего возраста лежат на скамейках голыми. И непременно в самом центре, напротив входа, вовсе не на территории нудистов. Зачем выставляют они на всеобщее обозрение свои несовершенные прелести? По самой простой варварской причине: им плевать на окружающих, они людей вокруг не замечают, они завоеватели, берут все, что попадет под руку — хотя бы эту скамейку, где можно безнаказанно царить.
Недавно я наблюдала на пляже такую утреннюю картинку: две похмельные дочери громко и самозабвенно материли похмельную же мамашу. Мамаша вяло огрызалась: «Как с матерью разговариваете?!» Дочери продолжали ее материть, временами поясняя: «Как воспитала, так и разговариваем». Потом одна из дочерей призадумалась, что-то взвесила в больной голове и подвела итог: «Мама, мы сейчас с тобой еще ласково говорим, а потом непременно уроем!»
Напротив дома, где я живу, возле церкви Нигулисте, проходят и Дни Старого города, и Дни Средневековья, и ярмарки; проходят красочно, интересно, изобретательно и творчески, собирая огромное число зрителей и туристов. А ночью это место — прибежище наркоманов.
Они сидят на тщательно выстриженной траве и курят свою травку или колются, кто как. И будто бы у нас давно Амстердам — никто и никогда не делает им замечания, не мешает им убивать себя. А утром они — очумевшие, плохо соображающие — пристают к прохожим, вымогая деньги, и при этом совершенно за себя не отвечают. Наркоман в поисках дозы может и ограбить, и убить.
Почему пьяные интересуют только дорожную полицию? Почему пьяный человек опасен за рулем, но совершенно не ограничен в своих правах на улицах города? Он беснуется и орет, блюет и справляет публично нужду, но не нарушает, вероятно, общественный покой. Кто вообще за этим самым общественным покоем следит? Есть ли такое юридическое понятие? Обязан ли кто-то его претворять в жизнь?
В советское время говорили, что неслучайно милиционеры всегда ходят по трое. Один умеет читать, другой писать, а третий просто любит бывать в обществе интеллигентных людей. У нас полицейские ходят по двое. Видимо, тот, кому хотелось бывать в обществе интеллигентных людей, отпал. И не только в полиции.
Все меньше и меньше в любых сферах деятельности тех, кому хочется бывать в интеллигентном обществе. Все меньше и меньше тех, кто помнит, как положено себя вести в общественных местах.
А с чего это я взяла, что нельзя разрисовывать памятники? Заходить полуголыми в магазины? Справлять нужду на улицах? Вандалы разрушили, в конце концов, Древний Рим.