Елена Скульская: как разоблачить последнего интеллигента

Елена Скульская, писательница Фото: Pm

Еще совсем недавно представить себе истинного интеллигента было просто. Это образованный и учтивый человек, говорит тихим голосом, обязателен, порядочен, бессребреник, человек долга. Но самое главное — он свободен, считает писатель Елена Скульская.

Я часто вспоминаю загадочную историю из своей практики репетитора. Ко мне через знакомых, пользуясь многоступенчатой системой связи (чтобы я уже никак не могла отказать) искательнейше и почтительнейше обратилась мама ученика выпускного класса школы. Просила «подтянуть» его немного по русской литературе, поскольку собирался он ехать поступать в МГУ.

«Правда, — смущенно добавила мама, — своей будущей специальностью он выбрал химию, но все-таки нам с мужем хотелось бы сделать из него интеллигентного человека широких взглядов, так что мы не ждем от него, конечно, углубленных филологических познаний, но и не хотим оставить его в совершенно непросвещенном состоянии по этой части».

Вздохнув, я согласилась. Вздохнув, поскольку привыкла, что и поступающие на филфак читают с трудом и по складам и бывают настолько невежественны, что возникает желание посадить их в старой деревенской школе-избе на заднюю скамейку и учить азбуке.

Приходит юноша, будущий химик. Говорит: «Хотелось бы как-то основательнее понять Достоевского; с остальными классиками, кажется, я в целом разобрался, но Достоевский…»

Снисходительно улыбнувшись, я предложила:

— Давайте договоримся: прежде всего, вы попытаетесь прочесть хоть один роман классика.
— О, — покраснел молодой человек, — я прочел. Я все романы Федора Михайловича прочел. Дневники прочел. Полное собрание сочинений.
— Тогда, — пока еще бодро продолжила я, — вам надо почитать о нем исследования, монографии.
— Я прочел. Конечно, вероятно, недостаточно, — и он протянул мне листок со списком освоенной литературы о Достоевском; в списке было несколько совершенно не известных мне книг.
— Ну, — замялась я, — ну, знаете, можно прочесть исследование Голосовкера о влиянии философии Канта на Достоевского.
— Так это буквально моя настольная книга! — радостно откликнулся химик.
— Читайте самого Канта, — прошептала я.
— Разумеется, читал, — обиженно откликнулся молодой человек, — неужели я посмел бы прийти к вам совершенно неподготовленным?!
— Читайте Канта в оригинале! — выкрикнула я в отчаянии.
— А как же еще?!! — вскрикнул и мой посетитель.
— А вот как: передайте маме, что я не буду с вами заниматься!
Мама позвонила на следующий день. Сказала, что понимает мое разочарование и отказ от занятий, действительно, каялась она, все свои силы мальчик отдает химии, на литературу практически не остается времени…

Я все думаю: неужели ни родители мальчика — вполне прозаических профессий — ни он сам не видят и не понимают, что происходит вокруг?

Или истинный интеллигент и не должен ни видеть, ни понимать гибель культуры, а должен просто ее хранить?

До недавнего времени представить себе истинного интеллигента было довольно просто: он образован, учтив, обязателен, порядочен, говорит тихим голосом сложноподчиненными предложениями, бессребреник, человек долга. Но самое главное — он свободен.

Выдающийся историк и писатель Натан Эйдельман говорил мне:
 — Я занимаюсь Карамзиным, Пушкиным, Луниным, Герценом. Я не могу стать ими. Я не могу стать такими, как они. Но их пример может помочь мне, моим читателям выстроить собственную судьбу, искать свой путь к собственной свободе… Свободный человек может быть наделен внешними очевидными признаками доблести, а может быть нелеп и смешноват. Он странен. Он выдерживает пытки и истязания, он проходит тюрьмы и лагеря, он терпит неудачи и редко торжествует. Но он свободен — и его пример западает в души.

Когда у человека перед глазами есть пример интеллигентности и свободы, он может ему поддаться, если нет примера — то и научиться не у кого. Тогда очень легко возникает иной образ интеллигента — мерзкого соглашателя, трусоватого, подловатого, готового ради собственного благополучия предать всё и вся, а при удобном случае еще и каяться, публично обнажая душу и размазывая по лицу бесстыдные слезы.

Вот характерный сюжет из нашего времени: мой знакомый — молодой питерский композитор, находясь в весьма стесненных обстоятельствах, поскольку с утра до вечера сочиняет музыку и ничем другим заниматься не может и не хочет, получил внезапно огромную сумму денег, для него — просто невероятную.

Оказывается, агентство по защите авторских прав обнаружило, что на одном маленьком региональном телевизионном канале в течение двух лет беззастенчиво использовали музыку этого самого молодого композитора, не платя ему ни копейки. Закон восторжествовал.

Но при этом смущенным чувствовал себя композитор, а не воры, которые точно знают, что дешевле время от времени заплатить штраф, чем всегда честно заключать договор с автором. И хихикают, и подмигивают, и считают себя интеллигентами.

Недавно ушедший из жизни замечательный режиссер Младен Киселов говорил мне с ужасом:

— Здесь никто не знает закона об авторских правах! Многим кажется странным, что я пишу письмо Эдварду Олби и прошу его сообщить, какую именно версию его пьесы я мог бы поставить.

Необъяснимыми кажутся и переговоры с наследниками Брехта о композиторе (а наследники не дают разрешения на постановку без параллельного договора с их композитором!).

Раньше считалось не очень зазорным воровать книги, теперь считается не очень зазорным воровать авторские права на эти книги. На обложке ты можешь прочесть имя переводчика, который не владеет тем языком, с которого он якобы переводит…

Младен Киселов долгое время жил в Штатах, привык к тому, что нарушение законов, в частности, об авторском праве, может иметь самые печальные последствия. А совсем недавно молодая очаровательная режиссер из Моск­вы говорила мне со столичной убежденностью:

— Да вы просто отстали от жизни! Сегодня совершенно другие законы: ты полностью перекраиваешь понравившееся тебе произведение, меняешь там всё до неузнаваемости, и авторские права автоматически переходят к тебе!

И с грустью смотрит на меня, когда я называю вещи своими именами: плагиат с отягчающими обстоятельствами!

Сейчас в прессе идет полемика о комментариях: сохранять ли их анонимность, внимательнее ли следить за содержанием, выставлять ли заслон оскорбительностям? Один из участников полемики высказал, на мой взгляд, самое точное соображение:

— Люди, не имеющие ни веса в обществе, ни аудитории, ни права на назидательность и морализаторство, получают всё это в едином неконтролируемом комплекте благодаря возможности комментировать любую статью и в любых выражениях, и их частное мнение обретает весомость мнения общественного.

Более того, любой автор любой статьи автоматически — о чем бы он ни писал — подставляет себя под пули всевозможных оскорблений, даже если, на самом деле, его травит многочисленными откликами одинокий полубезумный склочник, аукаясь сам с собой под разными никами.
В этой полемике меня волнует только один аспект — аспект примера. Заразительного.

Мне трудно представить себе интеллигента, пишущего под псевдонимом «Доброжелатель» письмо в редакцию. Не могу вообразить себе в этой роли Булата Окуджаву, Сергея Юрского, Юрия Норштейна и многих-многих других. Воображение натыкается на брезгливое отвращение, моментально появляющееся на их лицах.

Но сладость подлости можно воспитать в интеллигенте — слабом, робком, подверженном влиянию, — это своего рода наркомания, излечиться потом практически невозможно.