Наталья Дудкина: Концерт – это всегда диалог

Песни Натальи слушают и любят по всему миру. Среди ее самых популярных и узнаваемых песен – «Доктор Оля», грустная история женщины-врача:

Хорошо живет одна
Доктор Оля Соколова,
Ей квартира не тесна,
И хлопот не полон рот,
Даже сам главврач больницы
Любит Олю, право слово,
Пятый год уже как любит,
Только замуж не берет...

«Доктор Оля – образ собирательный, – говорит Наталья. – Она могла бы быть учителем, бухгалтером. Это песня о женщине, для которой проблема одиночества остра и часто неразрешима. В моих песнях достаточно от друзей и знакомых, но в какой-то миг стихотворение вырывается из намеченной канвы, перестает быть “про одного” и становится “про многих”...»

Технарское образование в стихах

Училась Наталья в МГТУ им. Баумана и по образованию является самым что ни на есть технарем – что не помешало ей стать лириком. «Я и сама не очень понимаю, как так получилось, – говорит она. – Думаю, я смогла совместить то и другое благодаря характеру и отношению к жизни. Когда я училась в техническом вузе, считалось правильным быть самообразованным и в гуманитарном направлении: проза, стихи, хорошая музыка... Это было время студенческих молодежных театров, КВНов, клубов авторской песни, непрофессиональных поэтических объединений. Мы стали вторым массовым поколением технарей, искавших реализации творческих сил не по месту основной работы, увы. Такого количества инженеров стране не требовалось».

На одном из концертов Наталья услышала очень лестные для нее слова: «У вас техническое образование? Это чувствуется в стихах», – сказал ей Евгений Аметистов, полтора десятка лет возглавлявший Московский энергетический институт. «Для меня это фантастический комплимент, – отмечает Наталья. – Математика не сушит ум, она учит точности и логичности. Не думаю, что для стихов это плохо».

После вуза она поехала в Забайкалье, где работала мастером по электроснабжению. Вернувшись в Москву, стала работать в Доме пионеров – «учила детей петь, думать, говорить». В 1990-е была журналистом издательского дома «Коммерсант», одно время трудилась на ниве политтехнологии, но недолго: «Цинизма недостало, очевидно. Поэтому и не состоялась как политтехнолог. Больше, пожалуй, об этом и сказать-то нечего». Сейчас она записывает диски, сотрудничает со СМИ и воспитывает дочь.

Наталья не считает себя уж таким замечательным исполнителем: «Просто за много лет я научилась “гармонизировать” умения в музицировании и стихосложении. Ну и пришел опыт концертирования, общения с залом... Мне кажется, что разговоры с умными людьми, чтение трудных книг и критичное отношение к себе – вот что важно для любого творческого развития. В нашем жанре концерт – всегда диалог. В зависимости от настроя, духовной содержательности, интересов тех, кто пришел тебя услышать, он складывается или не складывается. Можно пытаться “взять” аудиторию актерскими приемами, но это уже шоу. А я не умею “играть” – я люблю беседовать».

Но Наталья не только концертирует – она еще и выпускает диски: «Я начала это делать, когда появились деньги, заработанные иным способом, журналистикой, например. Кстати, тогда же я опять отправилась учиться, на сей раз психологии. Пытаясь совместить сочинение песен и полученные знания, захотела понять, что такое психология творчества, как складываются отношения художники и власти, художника и денег. И то и другое часто становится точкой творческой смерти. Только не спрашивайте рецепта выживания, пожалуйста. Для каждого он свой. Для меня – некая самоизоляция, что ли. Желание жить на доходы, связанные не только с творчеством... Я не профессиональный поэт, музыкант, актер. У меня нет механизмов восстановления после “смерти” на сцене. Поэтому – беседа, а не спектакль».

Точность ценнее звукописи

Фестивали и конкурсы Наталья не жалует. Она разделяет клубы самодеятельной песни как движение и песню как нечто личное. «Движение клубов самодеятельной песни было для нашего поколения так же естественно, как позднее – массовое увлечение русским роком и ролевыми играми. Движение КСП объединяло авторов, песни разносились “изустно” исполнителями. Ощущение объединенности, молодости, причастности к общему делу – это прекрасно. Конечно, уже были магнитофоны, но ни одно звуковоспроизводящее устройство не передаст атмосферы чуда концерта. На Грушинском фестивале благодарных слушателей были многие тысячи. Мечта для многих нынешних популярных исполнителей, между прочим!»

Авторская песня, конечно, невозможна без своего рода культурного фундамента. «Я люблю всех поэтов, книги которых есть у меня в библиотеке. Серебряный век, Пастернак, Бродский, Жданов... Если бы я могла, то писала бы, как Андрей Ширяев, прекрасный русский поэт, живущий в Эквадоре. Он один из немногих, кто, покинув зону родного языка, продолжает писать с нарастающей силой и точностью. Андрей живет по принципам, по которым должен жить взрослый поэт: аскетизм и герметизм. Я преклоняюсь перед Александром Городницким – поэтом, ученым, человеком. Александр Мирзаян, Михаил Кочетков, Михаил Щербаков, Павел Фахртдинов, Вадим Егоров – они все разные, но это люди моей души. Отдельной строкой о тех, кто сформировал у меня стиль, интерес, ощущение песни: Булат Окуджава, Юрий Визбор, Владимир Ланцберг, Виктор Луферов. Андрей Крючков, музыка которого так прирастала к стиху, что слышалась даже при прочтении с листа. Жаль, безумно жаль, что он ушел так рано...» А пожизненная любовь Натальи – это ансамбль «Мышеловка».

«Я пишу, потому что мне это важно. Ничто не помогает так структурировать ощущения, как поэзия, – объясняет Наталья. – Мои амбиции связаны с самоощущением. Наверное, это мешает распространению песен, зато не мешает душе развиваться. Вот я интересуюсь фарфором – его историей, редкими фабриками, стилями. А могла бы и Мейсен от Королевского Копенгагена не отличать! На антикварном форуме атрибутировала тарелку точнее дамы, которая считается большим специалистом. Обсудили это в личной переписке с одним профессионалом – и всё. Но я жутко гордилась и была счастлива дня три. Это амбиции? Так же со стихами и песнями. Просто в какой-то момент процесс сочинения стал для меня важнее процесса массового распространения написанного. Это неправильно, я думаю. Но мечты о том, чтобы попасть в энциклопедию, меня не посещают, а мнение значимого для меня круга я слышу через те же социальные сети. Так что на данный момент я скорее “сетевой” автор. Ну и концертный».

С тем, что в ее стихах нет примет эпохи, Наталья не соглашается: «Специально без примет времени был написан только романс “Когда оставишь ты меня”, остальное – это, наверное, мой сложившийся стиль. Точность я ценю выше актуальности». Однажды она представила, как ее случайно обнаруженные стихи атрибутирует какой-нибудь критик из будущего:

Искривив лицо, как при виде канавы сточной,
и без старомодного политеса
отнесет меня к одомашненным поэтессам,
для которых звукопись стоит меньше, чем точность.

В Эстонии Наталья уже бывала: «Таллинн какой-то сказочный – и уютный, и чуть отстраненный город. Мы гуляли по нему и не могли нагуляться. Было замечательно. Мы жили в чудесной гостинице, где за окном мокрые кусты, воздух, опаловый от моросящего дождя. Я смотрела сквозь стекло и думала, что очень хочу, чтобы у меня был такой же уютный дом, а осенью в окне – мокрые кусты, сосны. Когда пришло время строительства, я все время вспоминала эту картинку. Дом построился. И сосна появилась на лужайке, правда, она южная, но поскольку мы не знали, что такие у нас не выживают, смогли ее выходить. Теперь она ростом много выше меня. Все загаданное случилось – окно, в нем мокрые осенние кусты и пушистое упрямое деревце, выжившее вопреки холодам. Мой дом – это отчасти признание в любви вашему городу...»

***

«Декабристка. Холеная барышня. Звон в ушах...»

На вопрос «ДД» о загадочной странице в биографии, когда после института «судьба била и бросала по забайкальским степям и дорогам», Наталья Дудкина ответила недавно сочиненными стихами:

Декабристка. Холеная барышня. Звон в ушах.

Что ли восемьдесят четвертый? А век-то двадцатый, что ли?

Токсикоз, самолет. И уходит в астрал душа.
«Да. За мужем. Геолог. Встречает. Вернулся с поля».

Ни к чему на мельницу дурости слезы лить,
Ироничнее надо к себе, так оно честнее –
Из столицы уехать с брюхом на край земли
Не геройство, а глупость. Проехали. Бог бы с нею.

Я смотрела на день глазами ночной совы –
В пол-лица разевала блюдца, не видя света.
За дощатыми стенами хиус уныло выл,
И неделями шли на письма мои ответы.

Мы в Москве при слове «народ» вставали во фрунт,
Распевали песни о воле да прочей хрени.
А народ на разрезе врубался в промерзший грунт,
И «травил» с бодуна под единственный куст сирени.

Здесь щетинилась Борзя замком на цепи границ,
И в бесснежной степи с лошадок своих горбатых
Пожилые бурятки смотрели, как из бойниц,
Из-под век нависших, на щуплых бойцов стройбата.

На базаре дедок (лет сто двадцать, тулуп вразлет)
Матерком, не имея иных выражений емких,
Предлагал к продаже слоистый молочный лед.
И «Мадонну с младенцем», написанную на клеенке.

В Забайкалье зимою ночами такая мгла...
Я искала беседы хоть с кем-нибудь. Как придурок,
Как заядлый курильщик, ищущий по углам
Да какую там сигарету – хотя б окурок.

И ревела, кидая уголь в окно печи, –
На работу не взяли, лишь бросили, такт похерив:
«Трепачи вы столичные, родины щипачи.
Баловство, а не жизнь “на западе”, все в мохере».

Вот такая была миграция. Край земли,
Где от холода сводит губы куриной гузкой.
Помогали углем и лекарствами. Чем могли...
И подмерзшей ранеткой. И матерным словом русским.

Что теперь в Забайкалье? Друзья говорят, Китай
Запрудил товаром с Петровским Пассажем вровень.
Как там солнечный город студеных ветров, Чита?
Чем питает плавило матерой чалдонской крови?

И куда теперь этот опыт? Запрятать впрок?
Время вычистит память, и вспомнишь ли о пропаже?..
Остаются характер, дочь, да полсотни строк
Из зеленой тетрадки. Почти не выцвели даже.

2013