В этом году фестиваль «Золотая Маска в Эстонии» открылся спектаклем «Год, когда я не родился» Театра под управлением Олега Табакова по пьесе Виктора Розова «Гнездо глухаря».
Дарья Мороз: Театр сопереживания давно помер
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Действие социальной драмы происходит в 1978 году, но для Константина Богомолова, одного из самых известных российских режиссеров нового поколения, история семьи функционера Судакова (его играет Олег Табаков) – в том числе повод для осмысления настоящего. Роль дочери Судакова, несчастной Искры, исполняет Дарья Мороз – супруга Богомолова, дочь режиссера Юрия Мороза и актрисы Марины Левтовой.
От анимэ до минимализма
– Вы играете в четырех спектаклях вашего мужа и репетируете еще в одном. Насколько это трудно – или, наоборот, легко?
– Легко, потому что Костя – один из лучших режиссеров поколения, а артисту комфортно работать с хорошим материалом и хорошим режиссером. И еще потому, что Костя знает все мои пристройки... У каждого артиста есть набор пристроек, штампов. Костя заставляет меня от них избавляться. Но это и сложно – тяжело говорить собственным голосом. А еще у Кости непростой, достаточно деспотичный характер, он очень требователен на площадке, даже беспощаден. Система Богомолова – в том, чтобы заставить артиста отказаться от придуманных красок. А для русского артиста это сложно. Нас учат, что есть ты, а есть персонаж. Костя говорит: нет персонажа, есть только ты – и ты можешь быть таким тоже...
– А если кому-то покажется, что у режиссера к вам особое отношение...
– На репетициях особое отношение Кости сводится к тому, что меня он прессует гораздо больше, чем остальных. Когда на меня начинается очередной наезд, все делают такие лица: Даша, держись!.. Я к этому с юмором отношусь, для меня это полезно – с моим упертым характером и ощущением, что я все могу. Костя развивает в артистах способность быстро переключаться и работать во всех режимах. Одну сцену он может крутить в десятках вариантов, от анимэ до минимализма. Способ существования в сцене, способ произнесения текста меняется от ядреного, экспрессивного, как в японских мультиках, до минималистического. В «Идеальном муже» у нас с Мариной Зудиной есть длинная абсурдная сцена, и она у нас никак не получалась. Начали мы именно что с анимэ: «Я-а-а!.. Пришла!.. К тебе!!!» – а закончили минимализмом: «Здравствуйте. Здравствуйте...» Когда мы репетируем, возникает набор контекстов, и Костя требует, что актер их узнавал, смотрел фильмы и читал книги. Приходится дообразовываться...
– Из интервью Богомолова «ДД»: «Я говорю артистам: прекратите играть. Быстро говорите текст. Нет ни задач, ни событий, ничего!» Такой подход не вступает в противоречие с тем, чему вас учили в Школе-студии МХАТ?
– Я рано стала актрисой – в 16 лет поступила в Школу-студию, в 19 закончила, с 15 лет снимаюсь в кино. Еще до работы в Костиной команде я к своим 25 годам зашла в профессиональный тупик. Меня учили так: есть задача – и хоть земля разорвись, я должна вот тут заплакать, а тут засмеяться. Нужно держать рисунок роли. Я всегда была такая крепкая, технически подготовленная артистка. Ты тупо гонишь результат – а внутри ничего не происходит. Нет живого дыхания. И организм в какой-то момент отказался все это выполнять. Потом в моей жизни появился режиссер Богомолов, который велел все это забыть. На сцене надо дышать, есть существование в заданном разборе. Ломка была страшная! Только года через два после премьеры «Волков и овец» я более-менее разобралась, как мне существовать на сцене, а когда спектакль выпускался, ни черта не понимала, кроме того, что это другой способ существования – несомненно, куда более правильный, чем то, чему я была обучена. Живой, а не задрюченно-пережатый...
Сейчас, когда Костя на репетиции говорит: «А давайте вот так попробуем», – я быстрее переключаюсь и встраиваюсь. Ломка была в первую очередь ломкой самолюбия, эго: как же так, я такая артистка, я в кино снимаюсь – и я должна сказать, что ничего не умею, что я полное дерьмо? А по большому счету ведь так и есть. Плюс – надо заставить организм переучиться. Для меня это адски сложно. Репетиции «Года, когда я не родился» прошли легче всего, а «Карамазовы», которых мы репетируем, – опять какой-то ад. Результат получается крутой, мы все это знаем. Но – сложно. Многие артисты боятся идти к Косте репетировать. Понимают, что придется себя ломать.
Актеру нельзя быть аполитичным
– «Год, когда я не родился» в том числе про СССР...
– Для Кости это выставление счета, суд над советским временем, над обывателями. В Германии 1920-х годов обыватели допустили фашизм, а советские люди допустили ту власть, которая у нас сейчас. В спектакле именно это и происходит: на смену людям с идеалами приходят комсомольские вожаки Есюнин и Золотарев, а старшее поколение столь нечутко, что позволяет этим людям себя заменить – жестоко, хамски, – и допускает то, что мы имеем сейчас.
– В «Волках и овцах» в постановке Богомолова текст Островского про «питерских» тоже звучит как о нынешних властях РФ. Получается, режиссер в любых спектаклях с ними борется?
– Костя не может делать спектакль абы о чем. Он остро чувствует время и понимает, что происходит. Он на физиологическом уровне не принимает эпоху и ставит спектакли в контексте современности – и с внутренней идеологической задачей. Сейчас не то время, когда можно расслабиться, покурить, ни о чем не думать. До встречи с Костей я была аполитична и ни черта не соображала. Костя показал мне какие-то ролики в Сети, и с этого началась моя, условно, политизация – сейчас я тоже много читаю, хожу на митинги и так далее. Меня страшно раздражает дикое количество артистов, которые говорят: «Ой, многотысячный митинг в Москве?.. А я и не знаю... Я аполитичен...» Когда мой педагог Алла Борисовна Покровская говорила, что артисту нельзя быть вне контекста страны и времени, я думала, что от меня это все далеко. Теперь я согласна: нельзя. Особенно сейчас. Особенно в России. Сейчас такое время, когда ты вообще – это ты нигде. А когда ты с властью, для большого круга умных, тонких, интеллигентных людей ты нерукопожатен...
– И, наверное, наоборот?
– Наверное. Но нельзя не выбрать сторону. И невозможно, зная факты, говорить, что эта власть – молодец. Я не считаю, кстати, что альтернативы власти нет. На выборах мэра Москвы говорили, что Собянину альтернативы нет. Да кто угодно лучше, чем он! Мы с Костей работали наблюдателями и видели, как на участки пригонялись тысячи левых военных, непонятно где прописанных, – нам не давали это проверить...
– В спектакле «Год, когда я не родился» есть много провокационного, скажем, стриптиз на фоне песни о Великой Отечественной. Понятно, зачем режиссер доконструирует реальность СССР. Но для множества людей СССР – это отдушина, как сказал один писатель, «подпорка неба» в душе. Гуманно ли ломать такие подпорки?
– Если кому-то наш спектакль ломает подпорку, может, это и неплохо – театр должен быть поводом пересмотреть свои убеждения. Что до Костиной идеологии – да, он считает, что театр сопереживания давно помер. Сейчас интересен театр провокации. Она заставляет зрителя ломать свои подпорки, вскакивать и уходить из зала...
– А такой театр строит что-то? Ломать ведь легко.
– Мне кажется, строит. Спектакли Кости не бывают пустыми, в них всегда есть идеология, мысли о настоящем. Это как с актерской психофизикой – Костя ломает то, что во мне строилось десять лет, но и строит совсем другой актерский организм, и я теперь куда свободнее, чем была раньше со всеми своими подпорками. Театр должен воздействовать на мозг. Слезы на сцене не работают. Я давно перестала реагировать на то, как народ страдает на сцене. Ну страдает, ну рыдает – и что?..
– У вас это профессиональное, нет?
– Смотрите: привозят к нам немецкий спектакль, где никто ни слезинки не проливает, где в аскетичной декорации люди существуют с определенной энергетикой, у этого спектакля есть идея – и он меня втягивает настолько, что я не могу оторваться. А у нас артисты все время толкают слезу... Костя сравнивает их с нищими. Когда к тебе в первый раз подходит нищий, ты сопереживаешь, а на десятый раз ты ему денежку не дашь – сопереживание исчезает. Вот и артисты так же: давайте я поплачу, а вы мне за это похлопаете. Это... неинтересно. И не ведет ни к чему.
Трудоголизм и эгоизм
– Вы говорили, что родители ни в чем вам не отказывали. Это вас не испортило?
– Не думаю. Да, меня баловали, но и время было непростое, особенно перестроечное, разбежаться было особо негде. Конечно, когда родители ездили за границу, они старались мне что-то привезти – мандарины огромные, игрушки какие-то из Парижа, мамина тетя из Америки присылала раскраски и наборы фломастеров... Но в 1990-е ведь было тяжело, актерская профессия сдохла, мама занималась дубляжами, папа проводил какие-то фестивали. В семь лет я попала в Лондон и увидела в доме друзей огромную корзину с фруктами. Я от нее оторваться не могла – у нас такого не было... Но капризной избалованной девочкой я не была. Важнее, что мама уделяла мне максимум внимания – и я так же стараюсь уделять внимание нашей с Костей дочке. У нее все есть – и нет повода ощутить в чем-то недостаток. У меня остались комплексы с подросткового возраста – я не могла покупать красивые вещи и, когда начала сама зарабатывать деньги, скупала шмотки. Заполнила пробелы и успокоилась. Но я не хочу, чтобы такие пробелы были у моего ребенка.
– Вы долго колебались, идти в театральный или в МГИМО, и родители на вас не давили...
– По большому счету мне всегда казалось, что я не справлюсь. Что я недостаточно талантлива. Даже в подростковом возрасте я понимала, что если не стану таким профессионалом, как родители, лучше в артисты не идти, – я всегда буду ощущать свою ущемленность. Планка у меня была высока, я смотрела на маму и папу, они рассказывали про своих учителей – Сергея Аполлинариевича Герасимова, Тамару Федоровну Макарову... И я решила: нет, пойду в МГИМО. И вдруг меня стали утверждать на роль в фильме Данелии «Фортуна». Период утверждения был долгим – кастинг, пробы, два с половиной месяца режиссер думал – я была все-таки маленькая, мне было 15 лет, – но когда меня утвердили, я решила, что все у меня получится, и поступила в Школу-студию МХАТ. До того я видела десятилетие тотальной безработицы, я понимала, что будет сложно. И мама мне говорила, что нужно долго ждать признания, что ты от себя не зависишь, что мало ли как все сложится...
– Вы говорили, что есть «беспощадная актерская зависимость от режиссера, продюсера, воли случая, от того, как ты на данный момент выглядишь... Положение актера очень шаткое».
– Все артисты от этого страдают в той или иной степени... Курса до третьего я сомневалась в выборе профессии, потому что ничего не могла про нее понять. И только к концу третьего курса, уже сыграв на большой сцене МХАТ главную роль, поняла, что я на своем месте. Мне кажется, ни один здравый артист не пожелает своему ребенку актерской карьеры. Я бы ребенку рассказала не о том, что ты от всех зависишь, а о необратимых психологических изменениях, которые в тебе происходят, когда ты учишься на артиста. Расшатанная психика, экзальтация, зацикленность на себе. Ты необъективно оцениваешь себя и окружающих, ты все время на нервах – как же так, ты не играешь, а он играет... Артисты все психопаты, про режиссуру и не говорю. Но, видимо, этого не понять, пока ты с этим не столкнешься.
– Но вы в итоге сделали выбор. Значит, есть в этой профессии что-то притягательное?
– Для меня это круг общения. Когда он интересен, разнообразен, весел, ребенку, выросшему в такой среде, хочется, чтобы его жизнь была такой же веселой и разнообразной. Не хочется быть клерком, который каждый день пашет с десяти до шести...
– И у вас получилось.
– В конечном итоге – да. Но это случайность. Хотя мама мне говорила: «Дура! С такой внешностью, как у тебя, я давно была бы народной артисткой Советского Союза!» Но я никогда не считала себя красавицей. А получилось, может быть, благодаря тому, что, как папа говорит, трудоголизм у нас в крови. И еще благодаря эгоистическому желанию доказать: нет уж, я лучше всех, никто так не умеет, только я!.. (Смеется.) Если бы я не была такой упертой маразматичкой, я бы у Богомолова не смогла работать. Надо обладать большой силой духа, чтобы это выдержать...
***
Справка «ДД»:
Дарья Мороз родилась 1 сентября 1983 года в Ленинграде в семье актрисы Марины Левтовой и актера и режиссера Юрия Мороза. Окончила Школу-студию МХАТ (курс Романа Козака, Дмитрия Брусникина и Аллы Покровской). В 2003 году принята в труппу Московского художественного театра им. А. П. Чехова. В 2005 году окончила продюсерский факультет Высших курсов сценаристов и режиссеров.
В возрасте трех месяцев снялась в фильме «Милый, дорогой, любимый, единственный» в роли младенца. Первую большую роль Дарья сыграла в фильме Георгия Данелии «Фортуна» (2000). Лауреат ряда премий, включая премию «Ника» за лучшую женскую роль («Живи и помни», 2009).
Замужем за театральным режиссером Константином Богомоловым, в 2010 году родила дочь Анну.