Райво Варе: у обитателей Тоомпеа отрастают ангельские крылья

Фото: Тоомас Хуйк

Наша встреча с Райво Варе, в прошлом государственным мужем, ныне предпринимателем, человеком эрудированным и обладающим немалым жизненным опытом, состоялась накануне Дня независимости. Это обстоятельство задало тон беседе, в ходе которой Варе говорил о том, что в Эстонии пришла пора действовать, чтобы избавиться от душных объятий Старого света.

Как утверждает Райво Варе, дважды занимавший министерский пост, руководивший банком, занимавшийся транзитным и другим бизнесом, Эстония живет по принципу «А, пусть все идет, как есть!»

На вопрос, что он под этим подразумевает, Варе ответил: «В Средние века, когда люди жили в окружении лесов, а из-за леса пытались прорваться рыцари-крестоносцы и татары, но не находили путь через болото, можно было жить тихо, но сейчас это невозможно. Ведь ситуация постоянно меняется. Мы должны свыкнуться с мыслью, что не будет такого момента, когда мы можем думать, что пусть все идет, как есть, нас это не касается. Окружающий мир давит на нас».

Иными словами: элита Эстонии должна встряхнуться и вместо того, чтобы прикидывать, как бы устроиться так, как принято устраиваться в утратившей цели Европе, должна задуматься о том, как развиваться Эстонии, ведь общая неудовлетворенность нарастает. Но начался разговор издалека.

– Немногие знают, что в юности вы занимались фигурным катанием. Насколько серьезно?

– Тренироваться я начал с шести лет в Москве, причем тренировался два раза в день. В 12 лет, когда гостил у бабушки, катаясь на лыжах, сломал руку, да так неудачно, что эта травма на некоторое время выбила меня из колеи. Я занимался парным катанием в центре «Олимпийские надежды». Там готовили тех, кого затем будут тренировать Тамара Москвина или Алексей Мишин. Нас готовили по суровой системе: выигрывает тот, кто выдерживает. Потому-то русские так сильны в спорте, их система работает до сих пор.

– Преимущество большой державы?

– Такой убийственный метод позволяет отсеивать тех, кто не может выдержать. Конечно, при этом в жернова попадают и таланты, которые при более щадящем отношении показывали бы лучшие результаты, чем те, кто доходит до вершины.

В детском саду, когда для остальных детей наступал тихий час, я шел на тренировку, вечером была еще одна тренировка. Поскольку искусственный лед был дефицитом, для того, чтобы попасть на него, приходилось утром в полпятого ехать на первом поезде метро в Сокольники. В десять вечера, когда многократные олимпийские чемпионы Ирина Роднина и Александр Зайцев заканчивали тренироваться, на лед выпускали малышню вроде меня.

Мне нравилось одиночное катание, а парное я не любил, не дотягивая по уровню, да и партнерша у меня была глупенькая, эдакая звезда. У нас все равно ничего бы не вышло, пара не складывалась.
Характер закалялся в метро

– Строгий режим, которого вы придерживались с детства, дал закалку на всю жизнь?

– Конечно! Но я не думаю, что это было правильно. Но тогда казалось, что все о´кей, приходилось мобилизовываться, выкладываться вдвойне. Учиться приходилось в метро, я точно знал, у двери какого вагона нужно встать, чтобы выиграть десять минут во время 45-минутной поездки. Вот такая логистика.

– Вы закончили два вуза с красным дипломом. Почему не пошли в науку?

– При советской власти красный диплом давал преимущества при распределении. Это была единственная причина, почему я старался закончить университет с отличием: чтобы иметь большую свободу выбора. Оглядываясь назад, я понимаю, что желание получить большую свободу объясняется огромным напряжением, которое я испытывал в детстве. Я психологически не приемлю жесткие рамки.
Я поступил в заочную аспирантуру, профессор Абнер Уустал был моим научным руководителем, но у меня появилась семья, родился ребенок, нужна была квартира. Благодаря красному диплому я получил такое хорошее место, на котором через три года мне дали квартиру. Тогда это был стимул, чего никто не понимает. Ради этого приходилось чем-то жертвовать. Учась заочно, я сдал все экзамены, даже в Петербурге сдавал Анатолию Собчаку – в Эстонии не было возможности защитить кандидатскую по юриспруденции, в Москве была коррупция, – но так и не защитился. Профессор Уустал умер, да и, честно говоря, у меня пропал интерес. Я больше не видел себя в этой области, наступали другие, интересные времена.

– Чем вы занялись?

– В 1986 году заведующему плановым отделом Морского райисполкома, который отстаивал Муугаскую кольцевую дорогу, понадобилась юридическая консультация. В профессиональном плане для меня началось очень интересное время. Закон 1989 года о выборах в органы местного самоуправления стал последним гвоздем, забитым в гроб моей научной деятельности. Его авторами были два-три человека, меня и Тийта Кябина отправили в Кремль отстаивать его. Напротив меня сидели 26 академиков, шишки советской юриспруденции, их работы я усердно штудировал в аспирантуре. Два аспиранта, недоучки, говорили с ними на разных языках. Нет, все говорили по-русски, четко и профессионально, но с совершенно разных позиций, словно глухой с немым. Нас открыто поносили. Но мы сказали, что нас это не волнует, настала новая жизнь, действуют новые правила, и в Советском Союзе надо с этим считаться. О таком времени юристы могли только мечтать! Какая наука?! Это так скучно! Я не люблю корпеть за столом, предпочитаю активно действовать.

– Полгода назад вы сказали, что не хотите подробно говорить о независимости Эстонии и последовавших затем драматических событиях, что еще не время. Что вы имели в виду?

– Мое состояние можно сравнить с пребыванием в кипящем котле. Пение было очень сильным аргументом (хмыкает), но для того, чтобы эта Поющая революция удалась, нужно было еще кое-что. Я был свидетелем двуличной политики Запада, видел сложнейшую российскую тематику, то, с какой легкостью относились к теме КГБ те, кто ничего в этом не понимает. Зачем лишние сложности?

– Когда придет пора говорить об этом?

– Возможно, через какое-то время... Некоторые люди, которые вели дневники, могут вскоре удивить. Я дневника не вел, это было слишком суровое время.

– Общество устрашится, когда нечто тайное станет явным?

– Думаю, что да.

– В том плане, что «подумать только, что на самом деле сделал человек, не ожидали от него такого»?

– Именно. Политика должна была быть искусством возможностей. Но и искусством обставить конкурентов.

– Вы по-прежнему беспартийный?

– Да, принципиально. Будем называть вещи своими именами: в компартию я был вынужден вступить, это нужно было для карьеры. Но мне не нравится логика политбюро: все строжайше регламентировано, ты должен заниматься тем, чем заниматься не хочешь, или в отношении чего придерживаешься противоположного мнения. В этом смысле для эстонских партий гибкость не характерна. К сожалению, кулуарная власть зашла слишком далеко.

Членство в партии означает принадлежность, а принадлежность – это стадный признак: словно тебе бирку на ухо повесили или клеймо поставили. В эстонской политике принадлежность переходит все разумные границы. Тебе определено четкое место, тебе вообще не дается шанса, ты все время должен вписываться в некую схему лояльности.

– Как вам кажется, Ансип & Co устали?

– Тут есть два момента, которые относятся ко всем, независимо от имен. Одно дело – усталость от власти, она неизбежна: многие вещи идут по накатанной. И другое – психологическая усталость, которая копится внутри коллектива: чем сильнее сталкиваются конкурирующие интересы, тем больше пресыщенности и негативизма.

Тут наблюдается еще одно явление, которое я для себя сформулировал следующим образом: любой человек, оказавшись на Тоомпеа, через пару лет перестает ощущать почву под ногами, у него отрастают ангельские крылья. А ведь есть люди, которые на Тоомпеа по 20 лет! Это не значит, что они совершенно оторвались от реальности, но они начинают видеть вещи в кривом зеркале. Поэтому и нужна ротация, свежая кровь, свежий взгляд. Иначе будешь видеть только статистику.
– Беседуя с министрами, я понимаю, что они действуют в интересах Эстонии, но ведь народ считает, что правительство слишком занеслось и оторвалось от жизни.

– Хлеб министра горек, но ведь никто не заставляет его есть. Честолюбие, безусловно, сильный аргумент, но кроме того люди хотят что-то сделать, поскольку министр имеет возможность влиять на процессы. Нет смысла подвергать сомнению их мотивацию, ведь если начнешь сомневаться, то подвергаешь сомнению уже лояльность, не так ли?

Проблема в том, что за два года ты перестаешь адекватно воспринимать информацию. Во-первых, нагрузка такая большая, что ты не выходишь за пределы круга, в который поступает только информация определенного рода. Человек все реже окунается в повседневную жизнь, ограничиваясь узким кругом и семьей.

Во-вторых, наши представления начинают ограничиваться тем, что мы успели прочитать по пути, в самолете. Ко всему прочему в иерархической организации информация передается выборочно. Из-за оторванности от действительности принимаются не всегда правильные решения, появляются побочные эффекты, которые невозможно спрогнозировать и которые, естественно, не нравятся их жертвам.

– Но ведь сегодня мы живем лучше, чем десять лет назад. Почему люди не довольствуются тем, что имеют, а хотят получить больше и побыстрее?

– Это повсеместная проблема. У нас примеры для подражания находятся так близко, физически столь ощутимы, что неудовлетворенность еще острее. Это по-человечески понятно – хотеть как можно быстрее оказаться там, куда стремишься. Психологически и географически мы – в заранее уготованной ловушке.
Мы можем позволить себе быть небольшой страной, но мы не можем быть провинциалами. Мы идеализируем ту динамичность, которая светит нам огнями далекого города, и восхищаемся ею, но сами склоняемся к консерватизму. Но жизнь там, где динамизм. Именно динамичные люди двигают жизнь вперед. И если они уходят, значит, им трудно дышать. Но природа не терпит пустоты, и постепенно вакуум заполняется – но чем и кем?

– Как человек образованный вы можете ответить на вопрос, какое значение имеет образование для того, чтобы не допустить провинциальности?

– Мы не отдаем себе отчета в том, что все начинается с учителя. Нам нужны талантливые учителя, вдохновляющие учеников. Возьмем, к примеру, русскую школу: почему ученики с плакатами в руках идут на Тоомпеа? Кто из учителей вел детей на Тоомпеа? Если не брать в расчет пару человек с идейными соображениями, то все остальные – представительницы старшего поколения со своими убеждениями и представлениями, которые они передают ученикам.

Учитель имеет возможность влиять на ученика в течение продолжительного времени, в определенный период жизни даже больше, чем родители. И тут вдруг инициатива: станем создавать русские школы по московской программе… Ух! Кто-нибудь вообще думал о том, что это значит? Одна, две школы – пожалуйста! Но если это будет треть всех школ, то ко всему прочему мы получим проблему, связанную с безопасностью.

Российская учебная программа – это ведь советская учебная программа. Под личным руководством Путина пишутся новые универсальные учебники, в которых Брежнев и Сталин предстают как положительные персонажи.

Другой вопрос в том, что должны быть стимулы, чтобы молодежь хотела изучать те специальности, которые необходимы обществу. У нас нарушены пропорции. Диву даюсь, когда слышу, что каждый год школа выпускает 150 готовых администраторов. Человек не может быть руководителем со школьной скамьи. Первоначальная академическая управленческая подготовка – это bullshit в кубе! Любой человек, который был руководителем, и я в том числе, исходя из собственного опыта, докажет вам, что это не работает.

– Как еще бороться с провинциальностью?

– С помощью открытого взгляда. Для нас характерно двигаться задом наперед: в старину и трава была зеленее. В большом динамичном центре неизбежно приходится забыть о том, как мы жили раньше, и смотреть вперед. В Эстонии слишком велико бремя прошлого, это объясняется историческими причинами.

– Вы имеете в виду и страх перед Россией?

– Несомненно!

– Не слишком ли велики глаза у этого страха?

– Это непростая тема. Страх имеет под собой основания, нужно быть начеку. Проблема России в том, что она стремится к величию любой ценой. Для России это самое важное. Когда речь заходит о величии, не имеет значения, кто твой собеседник – лидер оппозиции или правящей партии. Методы достижения величия могут быть разными, но цель одна.

Русские сядут на танки только в том случае, если будет очень-очень благоприятный момент. Но в любом случае они хотят руководить здесь процессом, оказывать влияние – это закодировано в ментальности российского государства и общества, каких бы демократических взглядов ни придерживались. Это не связано с автократией. Автократия усиливает это явление, но не обуславливает.

Однажды я разговаривал с одним влиятельным россиянином, который спросил, почему мы, эстонцы, ненавидим русских. Нет, мы не ненавидим. Мы боимся. В нас сидит атавистический страх, поскольку влияние России было таким неожиданным, таким мощным, таким кровавым. Мы 700 лет были под немцами, но Россия за короткий срок обернула гнев против немцев против себя.

– Вас считают человеком, представляющим российские интересы.

– Да, я знаю. Знаю чиновников из МИДа, которые на совещаниях открыто говорят о том, что я российский агент влияния. Не знаю… Я сделал для нашей страны больше, чем эти люди когда-либо смогут сделать.

– Обидно такое слышать?

– У меня есть пара «друзей по переписке», которые все мои выступления в СМИ комментируют одинаково: во-первых, я сын красного генерала, во-вторых, бизнесмен, занимающийся транзитом и ведущий дела с Россией.

Мне кажется, что у нас уже боятся рисковать. Вот и Ханс Х. Луйк сетует, что нет больше альфа-самцов. Молодежь либо уходит в публичный сектор, либо занимается некоммерческими организациями, нет больше того настроя, который был в начале 1990-х годов, что being rich is glorious или быть богатым – здорово.

Времена изменились. Теперь мы в ЕС, жизнь устоялась. Оставив в стороне гипотетические эмоции в отношении России, можно сказать, что ситуация никогда еще не была столь спокойной.

Европа пребывает в застое, теряет динамику. Это одна из трагедий Европы и причин сегодняшнего кризиса. Мы перенимаем европейскую ментальность и отношения, они служат нам примером, и в результате мы тоже вязнем в болоте. Но истории преуспеяния всех небольших стран – это истории динамического развития. Никто из них не сидел сложа руки на брюхе, все они рисковали, действовали по новым правилам, и это принесло успех.

– Кто должен придать этому импульс?

– Политическая, экономическая, культурная элита.

– У нее достаточно сил для этого?

– Политическая элита законсервировалась. Одну часть культурной элиты постигла та же участь, другая и ментально, и физически покинула, так сказать, эстонское пространство. Старшее поколение экономической элиты ориентировано на Эстонию и ближайшее окружение.
Поэтому так интересны новые предприятия – стартапы, они ориентированы, как правило, на Америку, с ее динамикой, и Азию. По отношению к ним мы – тотальная периферия. Можно быть периферией, но без провинциальности.

– Вы думаете, что в Эстонии элите не хватает воли, которая имеет определяющее значение для развития?

– Думаю, да. И совершенно отсутствует идея, в каком направлении двигаться. Элита ни к чему не стремится. Нам нужно оглянуться назад: пять лет с 1988 по 1993 год были безумно динамичными. Снимаю шляпу перед Калласом и Компанией, их не сломили критики денежной реформы! Снимаю шляпу перед Лааром, который сам не понял того, что сделал, но чертовски хорошо сделал!
А теперь мы не движемся, тихо барахтаемся вместе с Европой. Барахтаемся, но за ней не успеваем. Проблемы от этого только усугубляются. Если станем делать один к одному, как они, то, будучи периферией, получим худший результат. Принципиально неправильно, если мы станем соглашаться со всем, что навязывает нам Европа.
У Европы нет целей. Она не знает, чего хочет. Мы тоже не знаем, чего хотим. Мы должны начать заново, как в свое время в Советском Союзе, инициировать реформы, добиваться лучших результатов, и тогда у нас будет шанс!

– Появление новых партий помогло бы вдохнуть в Эстонию новую жизнь?

– Конечно, помогло бы. От картелей избавляются только с помощью давления извне. Нынешние четыре партии, безусловно, образуют картель. Очищение картелей изнутри не может произойти, поскольку картель защищает себя по всем фронтам, и «Сильвергейт» тому пример.

На рынке нужны новые деятели, которые смогут забрать у старых часть рынка, чтобы кровь забурлила, иначе начнется гангрена. Растущий и развивающийся организм не выживет, если кровь не будет обновляться.

– Вы тоже могли бы сказать свое слово, вступив в игру со своим именем и авторитетом!

– Думаю, что я смогу принести намного больше пользы за пределами формальных структур.

По мере сил я стараюсь действовать и давать людям добрые советы, а иногда и сглаживать некоторые конфликты. Кто-то ведь должен так поступать, не могут все бороться с мечом и щитом. И есть еще одна проблема: я – старый, мне 55 лет.

– Ну разве это возраст?!

– Нужны 30-летние! В Европе началась такая тенденция – к власти приходят 30-летние министры. Это естественная реакция на недостаток динамизма.

– Но ведь вам еще около 10 лет до пенсии.

– Я плотно занят. Я не могу пожаловаться, что вообще ничем не занимаюсь. Кроме того, я – сова. Я просто не могу по утрам привести себя в рабочее состояние. Когда я работал топ-руководителем, проводить в 8.15 совещания было для меня трагедией. Но если в час ночи нужно что-нибудь написать – не проблема. Утром мне хочется подольше поспать, ни одной встречи я не назначаю раньше десяти утра. Я наслаждаюсь этой свободой. Но как только вступаешь в какую-нибудь формальную структуру, сразу этой свободы лишаешься. А у меня и так ее не было – целых 49 лет.

Справка «ДД»
Райво Варе (55):
Предприниматель и государственный деятель, эксперт по вопросам экономики и транзита.
Родился 11 мая 1958 года в Таллинне.
В 1980 году окончил юридический факультет Тартуского университета magna cum laude (с особым отличием) и в 2003 году – магистратуру Estonian Business School cum laude (с отличием).
С 2009 года – собственник и руководитель Live Nature OÜ.
С 2007 года – пайщик OÜ Sthenos Grupp.
С 2004 года – консультант OÜ RVVE Grupp.
Вице-председатель совета Эстонской ассамблеи сотрудничества, президент Экспертной палаты и член советов многих предприятий.
1990–1992 гг. – государственный министр переходного правительства
1996–1999 гг. – министр путей сообщения и связи.
Являлся председателем Эстонского фонда развития, директором Tallinna Panк, председателем правления и гендиректором Pakterminal, работал менеджером по развитию Eesti Raudtee, выступал в качестве консультанта и лектора.
В детстве был воспитанником Школы олимпийского резерва по фигурному катанию (Москва), позднее играл в баскетбол.

***

Комментарий
Яан Мянник
Вице-председатель совета Эстонского фонда развития:
Впервые я встретился с Райво в 1998 году, когда он был министром путей сообщения и связи. Я тогда занимал пост руководителя Elion, предстояла приватизация Eesti Telekom. В качестве министра Варе за это отвечал.
Я сразу увидел, что это человек, который быстро улавливает очень сложные связи. Я порой думал, как бы объяснить ему проблему за три минуты. Как только я что-нибудь начинал говорить, через 20 секунд он уже сообщал: я понял, в чем дело.

Позднее мы с Райво Варе также обменивались мнениями относительно происходящего в Эстонии. С ним очень интересно обсуждать различные процессы. Я очень его уважаю. У него внутри большой и мощный мотор, но если посмотреть на это немного критически – а у меня инженерное образование – то, когда большой мотор работает со слишком маленькой нагрузкой, он начинает барахлить и может в итоге даже сломаться. Поэтому считаю, что Райво мог бы пойти в политику, он ведь уже был неполитическим министром вместе с Яаком Лейманном в правительстве Марта Сийманна. Он свободно мог бы занять в политике высокую позицию.