О чем говорят (викторианские) мужчины

Copy
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Фото: wikimedia.com

Литературный мир России открывает для себя нового автора, книги которого не имеют ничего общего со злободневными темами и предлагают читателю взглянуть на мир, как говорили римляне, sub specie aeternitatis – с точки зрения вечности.

Упоминание римлян в контексте филолога Романа Шмаракóва (род. 1971) неслучайно – до того, как сделаться писателем, он учился и преподавал в Тульском государственном педагогическом университете, защитил в Москве докторскую диссертацию на тему «Поэзия Клавдиана в русской рецепции конца XVII – начала XX вв.» и переводил латинских поэтов – того же Клавдия Клавдиана, Венанция Фортуната, Пруденция.

За перо Шмараков взялся довольно поздно и к настоящему времени издал всего три книги – сборник новелл и романы «Овидий в изгнании» (2007) и «Каллиопа, дерево, Кориск» (2011). Оба романа, изданные поначалу украинским издательством «Шико», успели заслужить похвалу российских интеллектуалов, «Каллиопу...» в 2013 году переиздали в России.

В ноябре 2013 года Роман Шмараков стал гостем «Школы злословия», причем Татьяна Толстая и Авдотья Смирнова отнеслись к нему с пиететом (что для этой телепередачи редкость), переехал в Петербург, только что закончил третий роман – «К отцу своему, к жнецам», действие которого происходит в Средние века.

Шмараков вообще не жалует современность. Его «Овидий в изгнании», конечно, отчасти о ней, но вообще это постмодернистская прогулка по ландшафтам овидиевских «Метаморфоз», постмодернистский текст в жанре ирои-комедии, то есть комедии, повествующей о высоком низким штилем. Что до книги «Каллиопа, дерево, Кориск», ее действие происходит вообще непонятно в какой эпохе, а возможно, что и в той самой вечности.

Болотное чудовище и чучело дрозда

«Каллиопа, дерево, Кориск» – книга странная, и чем дальше в лес страниц, тем, как сказала бы кэрролловская Алиса, страньше и страньше. Формально это рассказ о двух молодых людях, Квинте и его приятеле Филиппе, которые отправились в гости к знакомому барону (возможно, с матримониальными целями – у барона дочь на выданье) и оказались заперты в необъятном особняке в компании призрака. О своих приключениях Квинт повествует в письмах к другу. Все это, однако, не столь существенно, потому что «Каллиопа...» отнюдь не сводится к сюжету. Наоборот, она бежит его как огня – рассказчик то и дело отвлекается от всего, от чего только может отвлечься.

Роман можно читать с любого места: эрудиция и чувство юмора Квинта делают чтение, мягко говоря, неожиданным и увлекательным. Из «Каллиопы...» мы узнаем массу бесполезных вещей: если верить античным авторам, разъяренный слон успокаивается при виде барана, а из мертвой лошади родятся осы; летучая лисица Ливингстона водится только на Коморских островах, где «исправно, но без воодушевления питается фикусом»; когда Нерон прощался с жизнью, реки текли вспять...

Нас дразнят кулинарными рецептами и просят вообразить круг в виде буквы Н. Нам рассказывают страшные и смешные истории – о племяннике тети Агаты, который в ходе опытов над декоративной капустой добился того, что та стала ловить воробьев и переваривать их «быстрее вальядолидского кладбища», о знакомом Квинта, который, охотясь на птиц, выманил из болота чудовище, спавшее там последние полмиллиона лет, о чучеле дрозда, сводившем с ума всех, кто к нему приближался...

Хотя Каллиопа и Кориск указывают на античность, корни «дерева» уходят в викторианскую литературу: среди предтеч этого романа – и готические рассказы а-ля «Поворот винта» Генри Джеймса, и юморески Джерома К. Джерома. Собственно, эксперимент по соединению ужасного со смешным первым проделал именно Джером в «Историях, рассказанных после ужина», и Шмараков явно идет по его стопам.

В какой-то момент читатель теряется в этом море эрудиции и фантазии – и отдается на волю Квинта (или автора). Но Квинт (или автор) и не помышляет о том, чтобы снабдить читателя картой и компасом. Цунами сменяются штилем, на горизонте возникают то ли острова, то ли миражи, путешествие все длится, длится, оно начинает казаться бесцельным... но только казаться.

Джентльмены не удивляются

При желании роман можно сложить как пазл – то ли мистический, то ли детективный. Можно предположить, что Квинт с Филиппом бродят по дому, в котором живут одни только духи; или же один из героев нематериален; или нематериальны оба, и так далее.

Как ни удивительно, все это неважно. Важны не слова, но то, что стоит за словами. По большому счету это роман об особенном характере: каждое письмо Квинта рисует портрет викторианского эксцентрика. В эпоху королевы Виктории британские джентльмены почитали за высшую добродетель разбираться в античных авторах, скажем, премьер-министр Гладстон славился как специалист по Гомеру – именно он заметил, что в «Илиаде» и «Одиссее» нет слова «синий».

Тут налицо парадокс: ворох бесполезных знаний викторианцы дивно сочетали с практичностью. Генералы, авантюристы, миссионеры, торговцы, шпионы могли с любого места цитировать Вергилия – равно как герои Шмаракова. Именно такие люди, как Квинт и Филипп, создали империю, над которой не заходило солнце.

Вот поэтому «Каллиопа...» – это вовсе не литературная игра ради игры: скорее это исследование викторианского взгляда на мир. Подражая римлянам, мужчины эпохи королевы Виктории стремились знать многое о многом, и обладали в результате не только широкими познаниями, но и здравым смыслом (чем шире восприятие, тем меньше опасность увязнуть в болоте предрассудка), и истинно британской невозмутимостью.

Герои «Каллиопы...» не удивляются ничему и никогда. Тинейджер из фильма ужасов на их месте давно струхнул бы, а они лишь обсуждают римлян и греков, не пугаясь ни бегающих по дому барона доисторических кондиляртров, ни парада ползучих вилок. Для Квинта это повод сострить: «Но начните пришпоривать человека кокильными вилками и опасением, что им на помощь придут вилки для оливок, и он заберется туда, где орлы не рискуют вить гнезда». Только викторианец, оказавшись в доме с привидениями и сидя на ветке невесть откуда взявшейся древней сигиллярии, под которой бурлит река одушевленных столовых приборов, может сказать: «Мне стало скучно, и я лег на своей ветке в намерении переждать вилки, как затянувшийся дождь».

Эта книга сообщает читателю столь мощный импульс здравомыслия, что после нее смотришь на мир по-другому – с оглядкой на вечность. Жаль, что викторианцы, как и кондиляртры, – вымерший вид. Как дух викторианской эпохи воплотился в книге Романа Шмаракова – единственная загадка «Каллиопы, дерева, Кориска», на которую вовек не сыскать ответа.

Комментарии
Copy
Наверх