Яна Тоом: Может, мы и пришельцы, но уходить не собираемся

Яна Тоом. Фото: Andres Haabu / Postimees

Если мы хотим процветания эстонскому государству, нам нужна вовсе не программа интеграции, в которой есть субъекты и объкты, а терпение и время, пишет член Центристской партии Яна Тоом, избранная депутатом Европейского парламента.

Моему младшему сыну восемь лет. Он учится в русской школе, которая, как все учебные заведения Эстонии, имеет программу развития. Отдельная глава этой программы посвящена интеграции. Такие же интеграционные программы составляются в других русских школах. А вот в эстонских – нет: им же интегрироваться не нужно. Интегрируются неэстонцы. Это, собственно, официально так и именуется: интеграция в эстонское общество. Такая система координат – эстонское общество и интегрируемые неэстонцы. И только дурак думает, что для того, чтобы не быть объектом интеграции, достаточно родиться в 2006 году в семье эстонских налогоплательщиков. Интегрироваться надо все равно!

Артемий закончил только первый класс, и потому еще не знает, что его ждет интеграция. А я вот жду с нетерпением – может, хоть при помощи школы мой сын станет «полноценным членом эстонского общества». Потому как сама я, очевидно, не в состоянии дать верные ответы на вопросы, которые роятся у него в голове лет так с пяти.

24 февраля 2011 года – я только что укрепила у двери сине-черно-белый триколор и вошла в дом.

«Мамочка, мы же эстонцы?» – «Ну… можно и так сказать. А почему ты спрашиваешь?» – «Я просто хочу понять! Мы говорим по-русски, а живем в Эстонии, ну и кто мы?» – «Знаешь, жителей Франции называют французами, Америки – американцами, Испании – испанцами, так что логично называть жителей Эстонии эстонцами. Но многие говорят на другом языке». – «Ясно! Тогда буду эстонцем! Ура!»

Артемий хватает сине-черно-белый флажок (накануне в садике подарили), деревянный пистолет и с истошным воплем «За Эстонию! Ур-ра!» атакует нашего ризена. Доша ретируется под лестницу, преследуемый победоносным: «И так будет с каждым, ур-ра!»

26 мая 2014 года. Прямой эфир эстонской «Актуальной камеры», куда меня пригласили в качестве главной неожиданности прошедших выборов в Европарламент. Ведущий хочет знать, что означает для Центристской партии тот факт, что мы получили только один мандат, да и тот достался русскому кандидату. И не может ли случиться так, что когда Эдгар Сависаар решит отойти от активной политики, лидерство в партии перейдет (о ужас!) неэстонцу? Отвечаю, что подобных амбиций у меня нет, и тоном доброй воспитательницы объясняю ровно то же, что говорила сыну три года назад: в плане государственной принадлежности мы все здесь эстонцы, просто некоторые из нас говорят по-русски. И лично для меня разницы – нет. Честно. Ну и, разумеется, с ходу получаю: «Это для вас нет. А для многих – есть!»

Не поспоришь: недаром цент­ральной темой при обсуждении результатов выборов оказался т.н. русский вопрос. Не то, чтобы эстонцы не знали, что рядом с ними живут русские (уж извините, для простоты картины обозначаю этим словом не только собственно русских, но вообще русскоговорящих неэстонцев) – знали, конечно. Знали и то, что этих самых русских надо интегрировать и учить эстонскому языку. Но вот то, что они возьмут да и выберут представителя в Европарламент, как-то совершенно не вписалось в эту картину мира.

Предлагаю вывести за скобки тот факт, что вообще-то я намерена представлять в Брюсселе интересы всего народа Эстонии – это, как говорится, совсем другая история. Но да, мои избиратели по большей части русскоязычные. И говорим мы с ними на одном языке – и в прямом, и в переносном смысле. Вот об этом переносном – поподробнее.

Почему мы стоим за то, чтобы наши дети имели возможность учиться на родном языке? Дело же вовсе не в том, что мы ленивые придурки – с тем, что эстонский надо знать, никто не спорит. Но этот язык – как, собственно, и любой другой, – можно выучить на уроках языка. Потому что если учитель, к примеру, физики, преподает свой предмет на ломаном эстонском, он, по сути, тому и другому учит с ошибками. OK, не каждый будет физиком. Но каждый образованный человек обязан иметь большой словарный запас и уметь внятно выражать свои мысли. Хотя бы на родном языке.

Разумеется, тут полагается дежурное: «Не нравится? Уматывай. Путин ждет». Подождет. А я уж доскажу. Оставим в стороне нашу личную мотивацию – идентичность, культурную память и прочие сантименты. И попробуем подъехать с другой стороны.

Зачем эстонскому государству русские, умеющие убедительно выражать свои мысли? Ну вот хотя бы на тот случай, если где-нибудь по соседству случится очередная (инфо)война, и нашим государственным мужам придется снова морщить лбы и придумывать, кто же в состоянии найти общий язык с этими непонятыми славянами и предложить им «качественное медиаполе». Что, станем нанимать в Москве и Киеве? Ведь в собственном нашем государстве воспроизводство русской интеллигенции, мягко говоря, осложнено. Да и «русское (медиа)поле» усохло до размеров средней поляны – даже и ежедневной газеты у нас теперь нет. Ни одной. Вот только не уверена, что решать эту проблему надо с помощью программы интеграции – хоть школьной, хоть государственной.

9 мая в рамках предвыборной кампании я была в Ахтме. Посмот­реть, как центристы работают на улице, приехали из Таллинна журналист Postimees с фотографом. Сделали репортаж. С крупной такой выброской: «С праздником!» – поздравляет Тоом прохожих по случаю советского торжества». Ну уж если переходить на личности, для меня это не советское торжество. Это гораздо глубже.

Мой дед, Генрих Томсон, родившийся в Таллинне в 1896 году, пережил Ленинградскую блокаду. Его брат Оскар погиб в первые дни войны, и я не уверена, на какой стороне фронта. Мою маму вместе с другими ленинградскими детьми эвакуировали в Новгородскую область, навстречу наступающим немцам, и от неминуемой гибели ее спасло только то, что из Ленинграда вовремя явился дед. Пешком. И взял с собой и увел в город еще несколько знакомых детей, чем спас и их жизни.

Моя первая и самая любимая «тетя» была тетя Фрида. Эльфриде Моргенсон, в 1924 году в числе 149 других осужденная за «участие в тайной всеэстонской коммунистической организации» и приговоренная к пожизненной каторге. Ей было тогда 17 лет. И из Батарейной тюрьмы она вышла живой только благодаря тому, что кончилась война. Нет, тетя Фрида не делилась со мной основами марксизма-ленинизма. Она учила меня эстонскому языку и каждый божий день опускала в наш почтовый ящик новую детскую книжку. Тоненькую, но все же. Тетя Фрида жила этажом ниже. А выше жил дядя Альберт. Альберт Репсон, получивший героя Советского Союза за участие в десанте на остров Муху 19 сентября 1944 года.

Я перечисляю здесь эти имена, чтобы напомнить, что помимо истории (в том числе официальной истории) существует и человеческая память. И извечный спор о том, должна ли история вообще быть отражением памяти, и если должна, то чьей, не решить в рамках пресловутой программы интеграции. Да, одна из целей этого замечательного документа – формирование единой системы ценностей и единых исторических оценок. Но лично для меня – как человека и как политика – это означает одно: я не стану никого принуждать выбирать «верную» сторону. Я знаю, что в Эстонии существует две разных трактовки Второй мировой войны, и акцептирую свободу людей, которые их придерживаются. Более того, я совершенно убеждена, что те, кто вынуждает нас принять «единственно верную» точку зрения, по сути и сегодня продолжают вести войну. Любой выбор должен быть свободным. И коль скоро не во власти интеграторов перевести стрелки на пару десятилетий вперед, остается только ждать, пока время расставит все по своим мес­там. А оно расставит.

И последнее. Этот злополучный восточный сосед. Большая злая Россия, которой так здорово пугать что детей, что больших и толстых дядек в Рийгикогу. Александр Ильин, бывший директор Русского театра, муж эстонской жены, отец эстонских детей и дед эстонских внуков, дал исчерпывающее определение. «Хочешь быть для эстонцев своим – выучи эстонский. Но это не обязательно. Обязательно – сказать: «Россия г**но!» И пока ты этого не произнес, ты своим не станешь».

Но тут уж в принципе неважно, как кто-то из нас относится к происходящему по ту сторону Наровы – будучи потомком оккупантов и объектом интеграции в общество, мало кто согласится обсуждать с эстонцами «особенности национальной политики». Это во-первых. А во-вторых, надо бы понимать, что за два десятка лет независимости эстонское государство ничего не сделало для того, чтобы местные русские смогли создать для себя в Эстонии центр духовной жизни. Он по-прежнему находится за границей Евросоюза. Но – даже несмот­ря на это! – никто из нас не хотел бы однажды утром проснуться в Российской Федерации.

Да, у нас есть целый ряд проб­лем. Самые значимые – жесткая политика гражданства и вопрос сохранения русской школы. Но решать эти проблемы мы честно пытаемся в рамках правового поля. Так что не стоит пугать друг друга русским соседом. Может, для кого-то мы и пришельцы, но уходить уж точно не собираемся.

И если мы хотим процветания эстонскому государству, нам нужна вовсе не программа интеграции, а терпение и время. Но сначала надо попытаться понять, что общество, состоящее из субъектов (эстонское общество) и объектов (интегрируемые русские) не только недемократично, но и нежизнеспособно.

Эстонская версия статьи была опубликована в издании Sirp.