Осенью 1968 года, как было принято в те годы, студентов отправили в колхоз. Не остались в стороне и те, кто учился на экономическом факультете Таллиннского политехнического института. Месяц наш курс обретался недалеко от поселка Аравете – мы заливали бетонный пол в будущем свинарнике. В спартанских условиях было не до бритья, и в город я вернулся в совершенно ином облике. Как вскоре стало понятно, многих он раздражал.
В то время я жил в Кивимяэ, и по утрам, ожидая электричку, я стал ловить на себе настороженные взгляды. Я стал иным, в советские годы среди жителей пригорода, в котором царила мелкобуржуазная атмосфера, не принято было носить бороду. Вдруг я стал не тем человеком.
Год спустя я ушел из дома и стал бродяжничать. Деньги быстро закончились, одежда обветшала, единственная пара обуви быстро сносилась, вдобавок я оброс. Мой внешний вид был неприемлем уже не только для центра Таллинна, но и Эстонии в целом. Немногие рисковали носить длинные волосы, а бородатых «хипарей» было и того меньше. В институте благодаря великодушию преподавателей (в первую очередь Уно Мересте, который впоследствии стал академиком) мне сначала предоставили академический отпуск, после которого отчислили. И внешне и по образу жизни я стал, по мнению многих, иным.
В современной Эстонии вновь кипят страсти вокруг иных, и это касается меня лично. Нет, я не отношусь к «радужным людям», но у меня есть среди них друзья. И меня лично касается та злость, с которой нападают на людей, которых некоторые гомо сапиенсы по разным причинам считают неправильными.
Полученный мною в те давние годы суровый опыт не забывается. Нет, на меня не нападали, как случалось с другими «волосатиками», которые оказывались не в то время не в том месте и которых т.н. приличные сограждане сначала колотили, а потом насильно кромсали им лохмы. Но словесных оскорблений довелось услышать немало, в том числе и от чиновников. Одни из тех, кто «наводил порядок» с ножницами в руках, защищали, как они считали, советскую власть, другие, наоборот, отстаивали «национальное достоинство» эстонцев. Ненависть объединяла и тех и других. На самом деле и радеющие за честь отечества эстонцы, и те, кого эстонцы считают оккупантами, ненавидели иных. Мы не знаем, признавались ли они сами себе в том, что причина их ненависти не длинные волосы или сшитая из старого стеганого одеяла накидка, а инакость этих «хиппующих» парней.
Смешные самопальные хламиды и фенечки – детские игры по сравнению с тем, что пришло в нашу жизнь в следующие десятилетия, с чем так свыклись в Эстонии, что об этом даже не вспоминают. Стильные панки, появившиеся в Эстонии на закате советской власти, смотрелись куда эффектнее и скромнее, чем первые хиппи местного пошиба, к каковым относился и автор этих строк. Листая сегодня глянцевые журналы, я только хмыкаю, когда вижу, как самые известные модные дома предлагают мировой элите носить нечто, смахивающее на то, что еще несколько десятилетий назад так раздражало жителей одной небольшой оккупированной европейской страны.
Не помешает вспомнить о том, что в конце 1960-х годов еще памятно было то время, когда в Америке чернокожие не могли ездить в одном автобусе с белыми, посещать одну с ними школу или бары. В те времена, когда мы целые дни тусовались в кафе «Пегас», и были бельмом на глазу для тех, кто обретался в коридорах власти, ни мы, ни они и во сне не могли себе представить, что спустя несколько десятилетий в Таллинн, столицу страны, являющейся членом НАТО, приедет темнокожий президент США и процитирует в своей речи строки из стихотворения эстонской поэтессы Марие Ундер, жившей в изгнании в Швеции, а также художника Хейнца Валка, в те годы отпускавшего шуточки в основном в клубе Kuku.
О чем, бишь, я? О том, что всегда найдется кто-то, кто терпеть не может иных, прикрываясь тем, что для них «свято». И, отстаивая эту святость, они готовы рвать, резать, ругать иных, угрожать и отталкивать их. И убивать.
Ни собственность, ни налоговая система, ни какая бы то ни было идеология не могут быть святы, хотя нас и пытаются в этом уверить. С этим словом следует обращаться осторожно. Ни один социальный институт, включая семью (с точки зрения закона), не стоит считать священным. Образ жизни человека – это его личный выбор, сам по себе образ жизни человека не может быть священным, но священна жизнь. И любой человек имеет право на свою жизнь. Вот такая простая истина.
Но если коров воспринимать только как стоящие в хлеву машины, дающие молоко, домашнюю скотину, как свиные и говяжьи туши, людей, как налогоплательщиков, а семью, как инструмент для воспроизводства нации, то в слово «жизнь» будет вкладываться ошибочный смысл.
В ходе страстных споров по поводу Закона о совместном проживании религию порой использовали как символическую дубинку. Будучи католиком, я являюсь представителем религиозного меньшинства в Эстонии. Но мне крайне неприятно было видеть, как люди, считающие себя христианами, использовали основанную на любви к ближнему веру для того, чтобы клеймить иных.
И еще.
Направленные против иных людей споры по поводу закона объясняются в основном сиюминутной политикой. Хочется верить, что политики в Эстонии научатся различать, когда речь идет о программных различиях партий, когда расхождения вполне оправданы, а когда любой политический спор скатывается в опасную зону, когда инакомыслящих по какой-то причине начинают считать неверно мыслящими и навешивать на них ярлыкиных.