Год назад парламент Украины принял пакет «законов 16 января». Начались новые столкновения на Майдане. Через месяц произошло то, что одни называют революцией, а другие – государственным переворотом...
Сергей Лозница и коллективный разум Майдана
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Все это время украинский режиссер Сергей Лозница снимал в эпицентре событий кадры, из которых в итоге сложился документальный фильм «Майдан». В Эстонии премьера картины состоялась в ноябре на фестивале «Темные ночи». «Мое сердце, как всегда и у всех художников, – на стороне оскорбленных, униженных, – говорит Сергей. – Майдан начался с несправедливости, с жестокого разгона мирной студенческой демонстрации в ночь с 30 на 1 ноября 2013 года. После чего на площадь и вышел миллион – в знак протеста.
Думаю, если бы не было разгона, люди потихоньку разошлись и смирились бы. В конце концов, ЕС далеко. Понятно, что все хотят европейских ценностей и никто не хочет в Россию, но воевать за это – как-то слишком...»
Переопределить национализм
– Что для вас Майдан? Как сказано в фильме, «антикриминальная революция»?
– Майдан начался как протест против унижения и перерос в итоге в две революции – антисоветскую и антиколониальную. Люди выступали против принципов организации общества по советским лекалам, против советских ценностей, а точнее, бес-ценностей – ведь в СССР жизнь человека ничего не значила. Советский принцип – это когда можно в любой момент уничтожить любого человека, «мотивировав» это демагогией.
– Может ли режиссер документального фильма быть объективным?
– Мы все скованы своими представлениями. Есть такая скульптура: человек пытается вырваться из стены. Я где-то на этой стадии: часть меня – все еще внутри стены, я до конца не вырвался. Но я знаю, как создать иллюзию объективности и не давать другим чувствовать мою режиссерскую руку. Наоборот, дать зрителям возможность – или иллюзию – самостоятельного мышления в заданных мной рамках. Это точно не пропаганда идеи: скорее, пропаганда метода.
– Ваш «Майдан» состоит из потрясающе длинных кадров...
– Чем длиннее кадр, тем больше иллюзия присутствия. Мне хотелось, чтобы зритель ощутил себя словно бы на Майдане. И еще: такие кадры не дадут никому сказать, что я монтажом искажаю действительность, что на самом деле по Майдану бегают националисты, а не народ. «Майдан» – фильм-свидетель, который никем не ангажирован. Хотя, конечно же, мы говорим об иллюзии.
– Российские СМИ представляют Майдан как место, отягощенное национализмом. Насколько Майдан, который вы наблюдали, был националистическим? «Хто не скаче, той москаль» и так далее.
– Мы должны переопределить понятие «национализм». Сэр Исайя Берлин в эссе о национализме писал, что становление любого народа сопровождалось анализом того, чем этот народ отличается от других – иначе нет смысла выделяться, иначе ты – часть другой общности. Появляется культ национальности, но он далеко не всегда такой, как в Третьем рейхе. По этому пути шла любая нация, включая «советский народ». Когда пропаганда говорит о национализме, она апеллирует к нацизму. С Украиной это не так.
Другая проблема – незнание истории. У нас крайне скупое представление об освободительном движении на Украине. Тут я бы мог порекомендовать труд Николая Ульянова «Происхождение украинского сепаратизма». На нас влияют мифы. Взять Бандеру. Во Львове в столовой я видел плакат с Бандерой – он был маленького роста, и его изображают обычно по пояс – с подписью: «Будь таким же сильным, как он». Бандера – националист, фашист и так далее, но все забывают, что он сидел в конц-лагере Заксенхаусен, потому что отказался сотрудничать с нацистской Германией. Понятно, к чему он стремился – это был национальный герой, который жизнь положил на то, чтобы освободить украинский народ от польских и российских колонизаторов. Бандера сидел за убийство главы польского МВД, не хотел сотрудничать с немцами, боролся с советской властью. Идеального портрета – такого, как во львовской столовой, – не получается. Бандера – сложная личность, и именно так к нему и нужно относиться.
Извивы мысли и вязь времени
– И все-таки: как к Бандере относились участники Майдана? Был ли там национализм?
– Наверняка там были украинские националисты – в процентом отношении столько, сколько голосовало за националистов на выборах, то есть очень мало. Я их там не заметил. Что-то где-то было, кто-то удачно снял сцену с «хто не скаче...». Но я могу сказать, что среди защитников Майдана была и еврейская сотня, что люди говорили в основном по-русски. На Украине нет и не было плохого отношения к русским людям. Было плохое отношение к чужой власти и к тем, кто ее приносит на украинскую землю. До сих пор там не было негативного отношения к братьям-славянам. Боюсь, что по мере развития ситуации оно сформируется. Если в противостоянии будут участвовать не десятки, а сотни тысяч – это «до свидания» навсегда.
– Как осуществлялся сам процесс съемок?
– 15 декабря 2013 года мы прилетели – и сразу же пошли снимать. Я не мог быть там все время: у меня на полгода вперед все спланировано, я преподавал в немецкой киношколе... Материал был потрясающий. Чего стоил один только карнавал в декабре! Люди выходили на сцену, рассказывали о своих мечтах. Было полное ощущение государства в государстве, города в городе. Пока не начались столкновения, Майдан был самым безопасным местом в городе – вы знали, что никто вас в обиду не даст... В какой-то момент власть привезла туда бродяг со всей Украины. Что сделал Майдан? Бомжей накормили, помыли, одели и распределили между палатками. Кто-то убежал, остальные присоединились к протесту. Дискредитировать Майдан не удалось. Там действовал коллективный разум, а не «три белых коня» – Кличко, Тягнибок и Яценюк. Был штаб, куда входили представители 70 гражданских инициатив.
– Вы известны тем, что математически выверяете построение кадра. При документальных съемках, особенно в условиях Майдана, сделать это было, наверное, невозможно?
– Это вопрос того, сколько времени вам нужно, чтобы проанализировать ситуацию и поставить кадр. На съемках игровой картины нужно подолгу продумывать сцену, а тут вы больше опираетесь на интуицию, на то, что может произойти и попасть в кадр. У меня это выходит автоматически: линии, соизмеримость частей... Знаете, Майдан менялся со временем, и если бы кто-нибудь зафиксировал процесс изменения, мы могли бы «прочесть» настроение этого места, от торжества до трагедии и превращения в музей. Жаль, сейчас там все разрушили. В августе 2014 года Майдан показался мне богом забытым местом. Я увидел, что сцена – маленькая, что пространство будто съежилось, как шагреневая кожа...
Я смотрел на Майдан как на уникальную съемочную площадку. Баррикады – это произведение искусства, коллективное творчество, выплеснувшееся подсознание. В том, как положены мешки и кирпичи, есть сложная структура, извивы мысли, вязь времени... Фотограф Борис Михайлов говорил, что Майдан – «готовое место»: куда ни повернешь камеру – всюду получишь хороший кадр. Кто-то думал о том, чтобы Майдан хорошо выглядел. Кто – это вопрос. Сцену, да, ставили сознательно, но дальше-то все выросло стихийно. И получилась гармония. А вот то место, где был Антимайдан, полно дисгармонии. Тут есть магия, непонятность...
Массовка как главный герой
– В фильме есть эпизод, когда кто-то кричит: «Вы забыли, для чего вообще человек существует? Он должен любить!» Кричит истерически и отчаянно...
– Эта прямая речь со сцены – и она дает вам ощущение момента. После этого вы видите людей, которые только что пережили смерти и стычки, всматриваетесь в лица. Поэтому я и держу план так долго – чтобы вы увидели людей. Вы видите печать трагедии...
– Когда идет бой, можно говорить о любви?
– Это не мне решать. Для меня во фразе, которая звучит в фильме, есть противоречие: интонация и смысл не совпадают. Диссонанс! Но вся история – это диссонанс. «Гамлет» – это диссонанс. Вы отстаиваете человеческое – и за это умираете, и становитесь человеком, когда умираете. Вы отстаиваете любовь, но совершаете страшные вещи. Это важная фраза. У меня вопрос к человеческому обществу: почему оно устроено таким образом, что ему необходима жертва? Без жертвы ничего не происходит, события словно и нет. Я даже не об Украине сейчас, я про мир вообще: любое общество осознает себя обществом, лишь когда приносится жертва.
– Жертва означает, что происходящее серьезно?
– Но разве происходящее менее серьезно, если вы не платите большую цену? Однако цену нужно платить. Человеческое сознание требует эту цену, а дальше – ужас и шок, которые становятся тормозом. Или происходит встряска – и идет дальнейшее движение. Почему человек устроен так? Искусство, в том числе кино, позволяет нам пережить нечто, но без реальной жертвы. Это способ защиты. То, с чем я работаю, сохраняет жизни.
– Повлияет ли то, что вы сняли «Майдан», на ваши отношения с российским кино?
– Ой, я не хочу об этом думать... Я отказал Московскому кинофестивалю, который просил «Майдан», – ребята подписали какое-то непонятное, позорное письмо, «мы одобряем войну» и все такое. Отказал фестивалю в Петербурге по той же причине. А вот на фестиваль «АртДокФест» я фильм отдал.
– После фильма «В тумане» вы снимаете сплошь документальные фильмы...
– Я никогда не бросал документальное кино. И, нет, я не воздерживаюсь от игрового – я хотел снимать фильм «Бабий Яр», у меня все было готово, осталось найти оставшиеся деньги. Но началась война. Я хотел снимать на Украине, рассчитывал на средства украинского фонда поддержки кино, а теперь фильм тяжело финансировать. Найти мецената мне пока не удалось.
Непосредственно трагедия Бабьего Яра займет в двухчасовой картине максимум 15 минут – меня больше интересует то, что к ней привело, генезис катастрофы. Там не будет главного героя – он мешал бы увидеть масштаб истории. Где-то «Бабий Яр» будет похож на «Майдан». Я хочу в игровой картине воссоздать ощущение документальной съемки, и героями станут актеры массовых сцен. Главный герой – это масса. Сделать такое в игровом кино удавалось немногим.
С массой блестяще работал Пазолини в «Евангелии от Матфея» и «Декамероне». Есть темы, которые нельзя взять, когда есть один герой.
Справка «ДД»:
Сергей Владимирович Лозница
• Родился 5 сентября 1964 года в Барановичах. В 1987 году окончил Киевский политехнический институт по специальности инженер-математик. С 1987 по 1991 год – научный сотрудник в Институте кибернетики, занимался, в том числе, проблемами искусственного интеллекта. Работал переводчиком с японского языка.
• В 1997 году с отличием окончил ВГИК (отделение режиссуры игрового кино, мастерская Наны Джорджадзе). С 2000 года – режиссер на Санкт-Петербургской студии документальных фильмов. В 2001 году эмигрировал в Германию.
• Автор ряда документальных фильмов, а также двух игровых картин – «Счастье мое» (2010) и «В тумане» (2012). Картина «Счастье мое» получила множество наград, включая приз за лучшую режиссуру и призы Гильдии киноведов и кинокритиков на фестивале «Кинотавр» (2010).