Учителя – товар штучный. Гениальные – и подавно. Команде будущих телеведущих ETV+ сказочно повезло: курс по технике речи им читала Светлана Корнелиевна Макарова, диктор телевидения, театральная и киноактриса, создатель собственной системы обучения, сканер человеческих душ, гроза многих состоявшихся тележурналистов и политиков.
Через горнило ее занятий в свое время прошли Леонид Парфенов и Екатерина Андреева, Александр Лебедь и Ксения Собчак, Дмитрий Губерниев и Михаил Зеленский, Тина Канделаки и Оксана Федорова, не говоря уже о многочисленных бизнесменах и общественных деятелях. «День за Днем» побеседовал с легендарным педагогом о заплетающихся языках и о том, грозит ли будущему телеканалу высококвалифицированный бесперспективняк.
Братцы-монгольцы
– Вы любите говорить о том, что получили хорошее образование. Можно об этом поподробнее?
– Да, я все время это повторяю. Я получила очень хорошее театральное образование в те годы, когда оно было хорошим далеко не везде. Мои педагоги в ГИТИСе были совершенно необыкновенные, и потом это образование реализовалось в театре, в кино и на телевидении. Сейчас такого нигде не дадут, а тогда были великие мастера своего дела, ученики Станиславского, не зацикленные на таком псевдотеатральном искусстве (произносит с преувеличенной декламацией), как в Малом театре. Больше таких педагогов нет.
– А помните себя с заплетающимся языком?
– Никогда (смеется). Даже в детстве. Я вообще детство плохо помню. В школу я пошла в городе Измаиле, то есть там был и украинский язык, и русский. Отучилась два класса и переехала в Москву. Первую двойку получила именно там, потому что в каком-то длинном слове исправила написанное «о» на «а», потом зачеркнула и исправила на «о», потом опять на «а». Все никак не могла понять, как же это писать и почему там «а» произносится. Но язык у меня никогда не заплетался. Просто это либо дано от природы, либо нет, хотя что-то можно и развить в себе. Но тогда меня это вообще не волновало.
Потом моя семья уехала в Воронеж, и я поступала там на физмат, умная девочка была. Но не поступила, потому что наша страна тогда дружила с китайцами и набирали группу китайцев: мест не хватило, мальчишек на курс приняли, а нам, трем девчонкам, предложили какие-то другие факультеты. Я гордая, отказалась и пошла работать на завод, где делали телевизоры. Я была такая активная, хотя никогда ни в какой самодеятельности не участвовала, а мама в это время, это был 1956 год, работала в филармонии, и ей говорят: «Слушай, твоя дочка не хочет быть диктором?» И меня пригласили. Проверяли много – и КГБ, и все остальные, но взяли. Прекрасное было время – телевидение еще только начиналось, все занимались всем, все чему-то учились. В небольшом помещении делали передачи, все шло в прямом эфире, и тут же одна прекрасная женщина делала кукол для мультфильмов.
Потом моя напарница в передаче сказала не «к приезду Климента Ефремовича Ворошилова в братскую Монголию», а «к братцам-монгольцам». Мы в соседней комнате чуть не умерли. А в Воронеже в это время был кто-то из руководителей ЦК, и ее тут же уволили. После этого я очень долгое время работала одна. Ощущения были необыкновенные: ты хозяин всего, и это все в прямом эфире! Приходили гости, трогали меня: «Ой, жива-а-я!» Вот что в то время значил диктор на телевидении.
– Как же вы после этого оказались связаны с театром?
– Я уехала в Москву поступать в театральный, окончила вуз, стала сниматься в кино, на «Беларусьфильме», меня взяли в очень приличный тогда театр Маяковского. Оттуда я три раза пыталась уйти: сначала чуть было не ушла в аспирантуру, потом режиссером на радио. Затем моей подруге по институту ее знакомая, диктор на телевидении, предложила там поработать. Она отказалась, тогда предложили мне. А мне еще в школе учительница по математике прочила педагогическую карьеру, да и в институте многие об этом говорили. И я, работая в театре, начала учиться и вести занятия по технике речи. Казусы, конечно, были. Помню, приходит девочка с Иновещания, которая специализировалась на албанском языке. А мама у нее была знаменитым англоязычным диктором. Девочка приходит, и я замечаю, что на „л” у нее все время высовывается язык. Я ее задавила и заставила говорить нормально, а потом ее мама приходит: «Светлана Корнелиевна, в албанском такое «л»».
Вообще интересно было к разным языкам приспосабливаться – одних только индийских у нас было несколько штук, и все с разным произношением. Мне было очень интересно. Тем более что на телевидении немного другая система обучения технике речи, не театральная, – система Юзвицкой. Она была актрисой Малого театра, потеряла голос, но с помощью упражнений восстановила. Не она, конечно, придумала эту технику, до нее, например, был учебник князя Волконского. Да вообще испокон веку технике речи обучали, как только появилось ораторское искусство. В общем, в конце концов, из театра я ушла. Училась у старой женщины, которая была ученицей той самой Юзвицкой. Я у нее взяла все, что мне надо.
– Так и появилась ваша собственная система обучения?
– Да. Я, конечно, многое заимствовала, но и многое добавила от себя. К тому же у меня был актерский и дикторский опыт, и я снималась в кино. Разве что специального музыкального образования у меня не было. Хотя, когда я училась в институте на актерском факультете, меня звал завкафедрой отделения оперетты. Но я сказала «нет» и правильно сделала, потому что это разные вещи. Хотя в кино я пела сама, никому за себя петь не давала.
Две Медеи одновременно
– В итоге вы себя больше ощущаете именно преподавателем?
– Не совсем преподавателем. Однажды подруга-актриса побывала у меня на уроке и говорит мне потом: «Ужас какой, это как будто сыграть сразу две Медеи!» Я отдаю очень много. Не специально – это внутренний темперамент, без агрессии, но с нахрапистостью. И я хочу получить. Этой энергии у меня полно, хотя мне очень много лет, и я всегда говорю, что самое прекрасное в жизни – жизнь, а самое отвратительное – старость. Но я получаю. Есть люди, которые отдают много – и сами как будто опустошаются, а есть люди, которые забирают, забирают, забирают…
– …и генерируют при этом.
– Да! И я должна при этом так повлиять на человека, на его организм, его речевой аппарат, чтобы он сделал. И это не только внешний, но и внутренний процесс.
– Работа над речью меняет ведь человека. Неспроста же появился сюжет «Пигмалиона», это же одновременно и процесс воспитания.
– Да я никогда об этом не задумывалась. Хотя, конечно, когда к нам приезжали учиться дикторы со всего Советского Союза, они, наверное, в чем-то воспитывались. Я, например, никогда не позволяла случаться у нас конфликтам на национальной почве. Приезжали люди из разных республик, дружили все и до сих пор дружат. Потом постепенно контингент становился все слабее и школы стали похуже. Потом стали платные приходить – тоже особая статья. Некоторые сразу говорят: «Ой, это не для меня». Некоторые приходили и лукавили: мне, мол, техника речи нужна только для личной жизни. Но на самом деле приходят для карьеры. Ко мне часто обращаются и бизнесмены, и политики. Александр Лебедь, когда собирался баллотироваться в президенты и готовился дать интервью, приходил. Я на него так орала, зато какое потом получилось прекрасное интервью!
А какое время было, когда у нас только появился бизнес – приходили молодые ребята, у каждого по два-три высших образования. Много знает – а сказать не может, потому что надо научиться отдавать. И, конечно, это процесс не только обучения, но и воспитания. Я никогда не была за белых или за красных, но всегда ценила те общечеловеческие вещи, которые появляются в этом общении.
Нельзя делить на красных и белых
– На российском телевидении сейчас много человеческого?
– Я его практически не смотрю. Мне не нравится, хотя я на многих каналах консультировала и консультирую. И если мне что-то не нравится, – речь, дыхание, внешний вид, манера преподнесения – я прихожу к руководству и спрашиваю: «Это позиция канала?» Если да – не мое дело это исправлять. Естественно, смотрю то, что мне надо по работе – я консультирую на канале «Культура». И для себя смотрю РБК и канал «Культура». Все остальное… я могу позволить себе не смотреть то, что мне не интересно.
– На своих занятиях вы считываете любого ученика, как сканер. Это речь так выдает человека? Что, например, вы поняли по манере речи о действующем российском президенте?
– Для этого не надо быть специалистом по технике речи. Мы знаем его образование, его предысторию. Вот такой он и есть. Вообще я считаю, что у каждого руководителя страны или большого предприятия должны быть близкие подчиненные, которые в своей области на голову выше самого руководителя. А наш президент сейчас сидит одной попой на пяти креслах – и швец, и жнец, и на дуде игрец. Кому-то это нравится, но никакой человек не может один тянуть все. Могу сказать, что я ему сочувствую. Иногда я не принимаю того, что он говорит, потому что не хочу, чтобы со мной так разговаривали. У нас вообще любое руководство с человеком разговаривает так, будто он ничего не стоит и ни на что не способен. Но я президенту сочувствую.
– Вы человек весьма востребованный и занятой. Почему вы согласились приехать сюда и давать нам, будущим телеведущим местного телеканала, уроки?
– Очень востребованный. Я практически начинала все телеканалы в той или иной степени. При этом мне очень нравится Таллинн. Я понимала, что времени мало, а народу много, и за такое время человек не может получить все и реализовать, потому что это физиология. Но я обожаю Таллинн! Дымным летом 2010-го я каталась по командировкам, и все время было очень жарко, а потом мне вдруг предложили поехать на Сааремаа. Там было чудесно! А оттуда я приехала в Таллинн. И вот Старый город, эта площадь, солнце, ветер – и счастливые лица. Я получила огромное удовольствие именно от Таллинна, от его атмосферы.
– Вы слышите акцент в речи местных русских?
– Что значит акцент? Эстонский, что ли? А зачем вам говорить так, как в Москве? Может, немножечко и есть, ну и что? Надо знать основные законы, но старый литературный язык не нужен. Говорить надо по-русски.
– Что необходимо, чтобы не утратить родной язык, если живешь фактически в эмиграции?
– Але? Это кто в эмиграции-то живет? Я помню представителей еще той, первой русской эмиграции. Когда эти старики приезжали в Россию, это была такая чистейшая русская речь, но уже другого века – нам было немного смешно. Конечно, были и те, которые забывали язык, но это уже дело семьи.
– То есть не школа отвечает за это, а именно семья?
– Семья вообще отвечает за все. Если очень надо, возможность сохранить родной язык всегда есть, сколько бы школ ни закрыли.
– Как вы думаете, есть ли какое-то будущее у нашего телеканала?
– Не знаю. Начинать всегда интересно и надо. Это зависит от хозяина, от того, чего он хочет, что он ждет от канала для себя и для аудитории. Я так понимаю, аудитория – это треть населения страны, которая, пожив в том числе в Советском Союзе, не верит, что это будет нечто объективное. Но если вы сможете это сделать… Понимаете, нельзя делить на красных и белых, нельзя дружить против кого-то. Мы вчера с ребятами разговаривали о том, что сейчас происходит на российских каналах. Все эти вопли в эфире… Вот что в этом хорошего? Но надо уметь договариваться. Все варианты, любые, на все случаи жизни – политические, личные, социальные – надо договариваться людям. Когда люди не договариваются, заканчивается все это войной в прямом и переносном смысле. Понятно, что маленькая страна, а рядом огромная Россия, которой все время чего-то хочется. Но этого хочется, на самом деле, не стране, а руководству, тем структурам, которые зарабатывают на природных ресурсах, которые не думают о людях. Это надо различать. А телевидение… если оно будет разговаривать с людьми, говорить правду и не бояться негатива и позитива, тогда зрители будут смотреть его.
Справка «ДД»:
Светлана Корнелиевна Макарова
• Родилась 6 ноября 1938 года.
• Актриса театра и кино.
• Окончила ГИТИС.
• Играла в Московском академическом театре имени В.Маяковского (1965-1973).
• С 1973 года стала работать в Государственном институте повышения квалификации работников телевидения и радиовещания.