В своем новом фильме «Иррациональный человек» Вуди Аллен расправляется с современной философией руками классика русской литературы.
Родион Романович нашего времени
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Причем руки эти – Достоевского, разумеется, кого же еще (иногда кажется, что из всех наших классиков Федор Михайлович один способен дать бой современности и оставить от нее рожки да ножки), – торчат из сюжета «Иррационального человека» столь напоказ, что к финалу становится немного стыдно за автора сценария и режиссера. Впрочем, сам Вуди Аллен и не скрывает того, какими именно книгами вдохновлялся: в кадре мелькают английские переводы и «Идиота», и «Преступления и наказания». Но обо всем по порядку.
Очарование опасного угрюмца
В университет американского городка Ньюпорт, штат Род-Айленд, прибывает профессор философии Эйб Лукас (потолстевший и подурневший специально для этой роли Хоакин Феникс), интеллектуал среднего возраста, разочаровавшийся в жизни, вселенной и всем остальном. Лукас пережил все, что только можно пережить: его мать покончила с собой, проглотив отбеливатель, жена изменила ему с лучшим другом, друзья с незавидной регулярностью погибали в горячих точках мира в самых трагических обстоятельствах. Лукасу надоело преподавать философию, которую он прямо определяет как «словесный онанизм». По сути, ему надоело жить. В какой-то момент он на глазах у студентов играет в русскую рулетку и чуть было не пускает себе пулю в лоб.
Любовь не лечит – ни в виде коллеги Риты (Паркер Поузи), которая с готовностью ложится в постель к Эйбу, не зная, что он от жизни такой стал импотентом, ни в виде студентки Джилл (Эмма Стоун), которая серьезно влюбляется в этого, как назвал бы его Набоков, опасного угрюмца, периодически гуляет с Эйбом, ведет с ним разнообразные философские разговоры и в конце концов признается в своих чувствах – все это невзирая на бойфренда, который на фоне меланхоличного профессора кажется Джилл пресным, как сухой паек в сравнении с изысканным французским блюдом.
«Я работал лифтером, грузчиком, много кем, – говорит ей Эйб, – и всегда много читал. Особенно русских писателей. Я читал много Достоевского...» – «О, я прочла все его книги!» – восхищается Джилл, не подозревая, какую подлянку готовит ей данный конкретный русский.
Каждая тварь имеет право
Жизнь Эйба Лукаса меняется, когда они с Джилл случайно подслушивают беседу за соседним столиком в ресторанчике. Разводящаяся женщина жалуется друзьям и подругам на то, что суд заберет у нее детей и отдаст их отцу, хотя тот о них толком не заботится, и все только потому, что судья и ее бывший муж – приятели. «Хоть бы этот судья заболел раком!» – вырывается у кого-то. В этот момент Эйб Лукас понимает, что поймал свою птицу счастья. Что, если он избавит мир от судьи, этого гада, который готов отравить жизнь бедной женщины? Никто его не заподозрит – у него ведь нет никаких мотивов убивать судью. Для Эйба Лукаса это убийство станет высшим проявлением воли, оправдывающим философию: пора переходить от слов к делу и, как говорил Вольтер, «давить гадину» физически... (Судью, к слову, зовут Томас Спенглер – явный намек на Освальда Шпенглера, автора знаменитого «Заката Европы».)
Понятно, что Эйб Лукас тут не оригинален. Во-первых, убийство без мотивов – штука далеко не новая. Известнее всего тут, пожалуй, фильм Альфреда Хичкока «Незнакомцы в поезде» по роману Патриции Хайсмит, придумавшей идеальное преступление: два человека, у каждого из которых есть достойный смерти враг, договариваются убить чужого врага и тем избежать подозрений. Во-вторых, Лукас очевидным образом копирует Родиона Романовича Раскольникова – с той разницей, что у того имелся и личный мотив зарубить старушку-процентщицу, а у Лукаса намерения, так сказать, чисты абсолютно. Он действует ради высшего блага, избавляет мир от сволочи. Раньше бы добавили, что он берет на себя функцию Бога, но Бог в философии мертв со времен Ницше, так что об этом профессор не задумывается. Другое дело, что спасает он не столько мир от судьи Спенглера, сколько себя от скуки и тоски по подвигу.
Жаль, что мораль «Иррационального человека» получается неказистая, особенно на фоне мощного финала «Преступления и наказания»: современный Раскольников на самопожертвование и глубокое раскаяние оказывается не способен, да и на любовь – тоже, отчего страдает уже студентка Джилл (кто хочет узнать о вышеупомянутой подлянке – смотрите кино). История убийства из высших побуждений превращается в фарс и завершается практически пшиком. Экзистенциалистская и прочая философия, конечно, посрамлена, однако заменить «словесный онанизм» уже нечем. Интеллектуальный пейзаж обмелел, сюжет Достоевского стал пародией на себя. По крайней мере, в понимании Вуди Аллена.