Солнце впивалось в кожу лучами, подобными шпилям, отстаивающим повсеместное торжество готики. Песок на арене корриды вздымался мелкой волной и лениво опускался пылью. Женщины лили слезы, женщин выводили служители в форме, объясняя в полутемных проходах, что здесь над смертью плакать запрещено
Смерть традиций и новые ноты
На морде быка расцветала пена, бык был подобен Кармен на тоненьких балетных ногах – с цветком в зубах, только грузное туловище минотавра превращало его в трансвестита. Тореадоры, сменяя друг друга, бились плохо, неточно, жеманно, ни один из них не смог убить быка мистериально: тонкой шпагой, проходящей меж позвонков наклоненной шеи и пронзающей сердце, чтобы бык закачался и через несколько секунд упал замертво.
Нет, животных кололи и резали, косо втыкали бандерильи, царапали пиками кожу, а после удара шпаги тореадора к быку подбегали еще подручные, вонзали в него короткие кинжалы и опять не попадали в нужную точку, так что кинжалы входили и входили в ножны плоти, образуя алое ожерелье на мощной шее быка; бык стоял на коленях и ждал смерти, никак не сопротивлялся ей, но взгляд его огромных глаз не мутнел. Они были нарисованы, эти глаза, на жирном, жертвенном, закатном небе, и тучное солнце, медля с закатом, подставляло себя, словно блюдо, голове быка с этими неумирающими глазами.
Обожаю корриду! Бык отвернулся от мулеты и поддел рогами расшитый тяжелым золотом костюм матадора; он уже успел задрать лошадь с завязанными глазами, которая валялась теперь ненужной бутафорией у выхода – ее никак не могли выволочь за барьер четверо прислужников, а теперь напал на тореадора, чуть потревожив его ребра. Потом он сбил с ног тореадора, и топтал его и валял в песочной пыли, но быка отвлекли. И третий раз он напал на своего убийцу, но тут уж не ошибся: рог вошел в тело красавца, трижды испытывавшего судьбу, бык стряхивал с губ пену – она была изобильна, как крем на праздничном торте, бык рыл копытом землю, и трое кинулись его колоть и кромсать. Выла сирена «скорой», увозила пострадавшего в операционную, недовольные богатые китайцы раздраженно покидали арену, ругая гида за унылое зрелище – всего-то что убили быка. Они, наверное, хотели бы примерить «испанский сапожок», хотя никакие успехи инквизиции не могут соперничать с древнейшими китайскими традициями утонченных мучений. Впрочем, и многие испанцы оживились лишь при виде израненного матадора.
Я думаю, человек жив, пока способен по-новому читать старые книги, по-новому видеть старые ритуалы. Десять лет назад я упивалась корридой и писала примерно так: «За кого следует болеть на корриде – за быка или тореадора? Бог мой, ни за того, ни за другого, а только за себя самого. Ведь тебя и привели сюда, чтобы ты понял, как коротка жизнь, как нелеп и бессмыслен Рок, который ею правит, и из чего рождается искусство. Мы страдаем, мечемся, надеемся перехитрить Рок и Судьбу, а нам и правда может повезти: вот переберет амброзии с вечера небожитель и убьет только с третьего раза».
Как изменилась жизнь планеты за десять лет: тогда я не видела плачущих, но не было и негодующих по поводу того, что мало крови, мало крови. И желательно – человеческой.
Что мы еще не легализовали?
Да, я печалюсь о красоте ритуала корриды, которую скоро запретят по всему миру как жестокое и кровавое зрелище.
Зато, скорее всего, легализуют проституцию. Мировая литература столько веков боролась за честь и достоинство проститутки, что, наконец, получила – как это почти всегда бывает с искусством – обратный результат. Зачем Достоевский заставил нас рыдать над Сонечкой Мармеладовой, пошедшей «по желтому билету» ради спасения малолетних детей своей мачехи и пьющего отца? Зачем сделал ее подругой и спасительницей Раскольникова, за которым отправилась она на каторгу? Зачем описал Куприн многочисленных обитательниц публичного дома в адресованной юношеству повести «Яма», где несчастные убогие создания были обмануты, изнасилованы, обречены на тупое скотское существование иногда собственными матерями? Зачем показал нам галерею благородных проституток Мопассан (в рассказе «Пышка», например, проститутка оказывается куда достойнее обывателей, гордящихся своей порядочностью)?
Они и сотни других писателей делали это, чтобы вызвать в нас жалость к несчастным женщинам – жертвам, как выразился классик, общественного темперамента, показать, что и проститутка – человек, что и она имеет право на перемену участи: на то, чтобы люди «без предрассудков», как надеялись мечтательные литераторы, могли на ней жениться и вернуть ее со дна жизни на поверхность. То есть чтобы нужда, насилие и преступность не выгоняли на панель неокрепшие тела.
Тут, конечно, есть масса оговорок: романтизировать проституток, очень быстро теряющих человеческий облик с помощью алкоголя и наркотиков, как и воров в законе и бандитов с их якобы честными особыми «понятиями», – верх бессмыслицы, о чем много писал выдающийся Варлам Шаламов, проведший не одно десятилетие в камерах с блатными.
Есть и иные оговорки: как дворянские писатели выступали против крепостного права, продолжая пользоваться всеми его привилегиями, так и защитники обиженных сами посещали публичные дома не из одного только литературно-поучительного интереса…
Проституция и наркотики – самый прибыльный бизнес, сравнимый только с рабством, постыдная, темная сторона жизни, которую принято скрывать, стыдиться. Может быть, она и неизбежна и неискоренима, но человечество, во всяком случае, добилось некоторого шаткого равновесия, оттеснив проституцию в область тайны. В Советском Союзе существовал целый ряд публичных домов, куда приглашались высокопоставленные чиновники, а потом подвергались жесткому прессингу и шантажу. Да и в нашей гостинице «Виру» в пору, когда только набирала обороты так называемая валютная проституция, девушек немедленно вербовало КГБ и давало строгие и внятные задания.
Признаюсь, у меня вызвал естественную брезгливость полицейский инспектор, отправившийся недавно под видом клиента в салон эротического массажа, чтобы узнать, заканчивается ли массаж «счастливым финалом» или только оздоровительным возбуждением. Эта история с ведома
инспектора попала в СМИ и живо там обсуждалась. Имей я право голоса в полицейских сферах, я бы отправила этого дегустатора эротических ласк в ночной дозор в центр Таллинна, чтобы он под видом добропорядочного гражданина препятствовал пьяному ору и прочим диким безобразиям в пространстве между Ратушной площадью и площадью Свободы! Но и мысль о том, что публичные дома легализуют, а газеты начнут публиковать списки постоянных клиентов, получающих, например, по партийной принадлежности скидки, мне тоже глубоко неприятна.
Пусть у каждого в шкафу останется свой скелет, и пусть каждый, как умеет, его оберегает или пытается от него избавиться. Не всякие тайны нуждаются в огласке. Это, на мой взгляд, не лицемерие и не ханжество, а элементарная внешняя опрятность.
В формате Кармен
В знаменитом Дворце каталонской музыки я увидела недавно, как испанцы относятся к тому, что считают своей собственностью: пусть Мериме и Бизе – французы, пусть опера исполняется на французском языке, но сама Кармен – отражение Испании; отсюда родом ее бешенство, ее темперамент, ее повадки. На испанской Кармен нет роскошного наряда, зато у певицы осиная талия, она потрясающе танцует и могла бы в каких-то сценах посоперничать с балеринами из «Кармен-сюиты» Родиона Щедрина. Потому что российская Кармен – нарисованная, театрализованная, выполненная с пышной робостью, а испанская – простецкая, домашняя. И танцы в опере – отдельный спектакль в спектакле. Поскольку песня и танец не могут существовать в Испании по отдельности. Так панибратски относятся к Гамлету в Англии. А к Пушкину – в России. «Ну что, брат Пушкин?»
Кармен увлекается тореадором. А кем прикажете ей увлечься – женщине без морали, умеющей ценить лишь страсть и красоту. Кем прикажете увлечься женщинам всего мира, как не испанцами – Дон Жуаном, Дон Кихотом…
Вот-вот запретят из «зеленых» соображений корриду. Общественная мораль проголосует за публичные дома. Сколько рабочих мест откроется! Швейцары, горничные, повара, бухгалтеры, прачки, костюмеры, гримеры, парикмахеры, дневной администратор, вечерний администратор, охрана, официанты, бармены, директор, заместитель директора по художественной части, заместитель директора по хозяйственной части. Ну, и несколько девиц, конечно. Не Кармен, не Манон Леско, но и ухаживать, добиваться их не нужно. Никакого риска. Обратный ход истории: замена животной жертвы – человечиной.