Вся образная система спектакля, поставленного Лембитом Петерсоном в Эстонском театре драмы, определяется тем, каким увидел режиссер Тартюфа. И каким – Оргона.
«Тартюф»: «Мне открыл глагол его могучий...»
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Проще всего сыграть Тартюфа скользкой мразью, мгновенно вызывающей отвращение у всех, кроме добродушного простака Оргона – но ведь того ничего не стоит обвести вокруг пальца. Комический эффект, задуманный Мольером, в том и заключался, что для публики Тартюф был абсолютно ясен – во всем его притворстве, во всей его гнусной фальши. Тартюф отталкивал; Оргон вызывал смех тем, что он один во всей пьесе не раскусил обманщика (ну, не считая своей матушки, г-жи Пернель, которая задействована только в первом и последнем действиях, а в остальных отдыхает, но ей простительно: старческий маразм, знаете ли, неизлечим).
Тартюф, как известно, появляется только в третьем акте, хотя и в первых двух все разговоры вертятся вокруг его особы. Все против него. Один Оргон – за.
Дон Кихот и Распутин
В очаровательной постановке Анатолия Эфроса во МХАТе Оргон – Александр Калягин так и лучился наивностью и готовностью любить... Весь мир? Ну нет! Весь мир был неудобен и колюч, домочадцы вечно лезли с собственными мнениями, а нежная душа Оргона стремилась к гармонии – и Тартюф давал ему эту гармонию.
Петерсону (он – худрук THEATRUM’а, приглашенный в Эстонский театр драмы) Оргон открывается с иной стороны. Рейн Оя в роли Оргона малость напоминает побритого – оставлены небольшие седые усы и крошечная бородка – Дон Кихота. А Рыцарь Печального образа воспринимал жизнь очень уж по-своему. Неадекватно. Но попробуй укажи ему на это.
Оргон прежде всего растерян. Он прерывает возражающих ему домочадцев не потому, что терпеть не может возражений (хотя, верно, и не может), а потому, что ему хочется уйти от раздражающих своей прямотой вопросов, воздвигнуть между собой и миром стену, сквозь которую можно без ущерба для покоя наблюдать за творящимися в нем несовершенствами. Мир плох, о чем он догадывался и раньше, но Тартюф открыл ему глаза: «Я счастлив. Мне открыл глагол его могучий, что мир является большой навозной кучей». И указал путь: прочь от этой мерзости!
Оргон у Рейна Оя – слабый человек, нуждающийся в опоре. В вожде. Он находит опору в Тартюфе. Того играет Мариус Петерсон, сын режиссера и его единомышленник, ведущий актер ТНЕАТRUM’a. Именно через него Лембит Петерсон часто выражает свою концепцию спектакля. И мира. Не только мира пьесы, но и мира вокруг, зала, в который постановщик посылает свой месседж и в котором видит зеркальное отражение того, что происходит на сцене.
Тартюф в исполнении Мариуса Петерсона – безусловно, сильная личность. Бритая голова, черная борода, черное одеяние, глаза, горящие какой-то мрачной мыслью. А когда он накидывает парик цвета воронова крыла, возникает поразительное сходство с Распутиным. И это очень важно. В этой постановке Тартюф – не просто обманщик. Он – фанатик; родись он лет на двести раньше, мог бы стать великим инквизитором. Тартюф, конечно, лицемер, но, кажется, самозабвенно верит в то, что говорит. И на Оргона это действует гипнотически.
Слабый ищет опору в сильном. Неуверенный в себе – в фанатике. Оргон растерян, он не справляется с теми центробежными силами, которые давно действуют в его доме. (Может, его гнетет и ларец с важными бумагами, оставленный на хранение бежавшим из страны другом-диссидентом.) У Мольера мотив ларца всплывает только в последнем акте, но ведь не мог же Оргон о нем забыть!
Золотой идол от главы государства
Медлительный ритм александрийского стиха не очень-то соответствует скоростям ХХI века. И хотя актеры прекрасно справляются с мольеровскими стихами, поначалу в спектакле ощущается некоторая затянутость. Это ощущение пропадает, едва экспозиция, занимающая почти два акта, заканчивается и начинается интрига.
Образы второго плана тут одномерны – ничего не поделать: классицизм не стремился к сложности характеров. Они и в спектакле решены в одну краску, но очень яркую. Сын Оргона Дамис (Уку Уусберг) – рыжий и ражий детина, не слишком умный, пылкий и искренний. Марианна (Мари-Лийз Лилль) и Валер (Роберт Аннус) – типичные мольеровские влюбленные, лирическая пара, от которой много требовать не приходится. Г-жа Пернель (Мария Кленская) – мегера, давно уж достигшая того возраста, когда мы не в силах подавать дурные примеры и оттого навязываем всем хорошие советы. Дорина (Хилье Мурель) – субретка, сметливая и бойкая на язык; обычно ей предоставляют честь заваривать всю кашу, но в постановке Петерсона двигатель комической интриги – не она.
Петерсон и не собирается смешить зрителя. Тяжеловесная роскошь оформления с зеркалами, в которых появляются портреты действующих лиц, роскошные наряды (художник Лилия Блуменфельд) – рама не для карикатуры, а для картины маслом. Петерсон почти во всех своих постановках ищет нравственную основу, заложенную драматургом, чтобы режиссер на этом фундаменте возвел свое здание. Этический пафос Мольера раскрывается через Эльмиру (Лийна Ольмару), готовую пожертвовать собой, лишь бы разоблачить мерзавца, и Клеанта, в котором обычно видят бесполезного краснобая.
В Эстонском театре драмы Клеанта играет Индрек Саммуль, актер с подкупающим обаянием и мощной харизмой. Мы сразу понимаем, что Клеант – вольнодумец; он снабжает Дамиса какими-то книгами – возможно, надеется развить неповоротливый ум юноши. В финале первого (у Мольера третьего) акта все покидают сцену, и остается один Клеант. Смотрит в зал ироническим взглядом, что-то лихорадочно соображает, ищет избавление от Тартюфа.
Диалог Клеанта и Тартюфа, вольнодумца и черносотенца, становится одной из самых убедительных сцен. Сталкиваются два мощных характера. Клеант уязвим, потому что слишком интеллектуален и не может никуда деться от своего скептицизма, понимания того, что прохвоста не исправишь, а Тартюф прет как танк, он не стеснен ни нравственностью, ни стыдом – вообще ничем.
Конечно, без чисто мольеровской буффонады не обошлось. Чтобы подслушать разговор Эльмиры с Тартюфом, Оргон лезет под стол, старчески кряхтя, сняв парик и разувшись; один башмак остается снаружи, и Оргон из-под стола хватает Эльмиру за ногу, подсказывая убрать башмак, чтобы не заметил Тартюф – и та запихивает его под стол, продолжая вести обольстительный диалог с Тартюфом. На столе лежат яблоки – символ, сами понимаете, соблазна. Разоблаченный Тартюф уходит не пристыженным, а взбешенным – и ногами разбрасывает яблоки так, что они ударяются о дверную раму.
И еще одному «незаметному» персонажу даны в спектакле своя история и свой характер. Судебный исполнитель Лояль (Александр Ээльмаа) здесь не просто второстепенное действующее лицо. Он наслаждается ситуацией: ничтожество чувствует власть над людьми, которые обычно стояли намного выше его. В мире, где процветают Тартюфы, неизбежны такие Лояли.
Как известно, в финале появляется королевский офицер и от имени государя приказывает добру торжествовать над пороком. Этот офицер у Тармо Сонга – вызолоченный идол, замещающий Короля-Солнце; волю государя он объявляет манерно, интимным тоном, чтобы и самому неискушенному зрителю не пришло в голову принять происходящее всерьез.
Очаровательная находка: когда офицер в монологе доходит до слов: «Наш государь – враг лжи. От зоркости его не могут спрятаться обман и плутовство», – вместо «король», «государь», властитель» он говорит riigipea, «глава государства». Зал в этот момент хохочет. Публика понимает, что ни от главы государства, ни от главы правительства ничего хорошего ждать не приходится. Она умеет распознавать тартюфов. К сожалению, в театре это получается лучше, чем в жизни.