Городок Париж славен не только Эйфелевой башней, Лувром и собором Парижской Богоматери. И даже не тем, что на рю Вожирар хочется отсалютовать мушкетерам шпагой, а на рю Лепик мерещится Алиса Постик из фильма «Ищите женщину». Город этот, прямо скажем, совершенно русский. Эмигранты, сбежавшие туда от Октябрьской революции, между собой так и называли его – Парижск.
«Мы жили тогда на планете другой», – писал один из лучших эмигрантских поэтов Георгий Иванов. Теперь то ощущение оторванности от родной планеты Россия, которое испытывали новоявленные русские парижане, для которых путь назад был заказан, трудно себе представить. Бродя по эмигрантским местам, мы пытались прочувствовать настроение 1920-30-х годов, представить себе маршруты, которыми ходили те, чьи имена можно найти сегодня в «Золотой книге русской эмиграции».
У Бландины Никитичны
Главный центр русского притяжения во французской столице – православный храм на рю Дарю, «русский уголок» в центре холодного чопорно-буржуазного османовского Парижа, как пишут русские путеводители. Честно говоря, «чопорно-буржуазный османовский Париж» нам показался куда симпатичнее церкви Александра Невского, которая, как водится у гостеприимных православных, была закрыта. Как сообщала неграмотная записка, оставленная на дверях, храм открыт всего три дня в неделю и то по два часа. А жаль – говорят, внутри там замечательные фрески русских художников-академиков. Рядом мыкалась пожилая французская пара, воодушевленно сообщившая нам, что в Дармштадте они видели столь же прекрасную русскую церковь и, увы, столь же непроницаемую.
Храм действительно красив. Строили его русские архитекторы в 1859 году, и он не выглядит чужеродно в центре Парижа (дойти до него можно пешком от Триумфальной арки). Это то самое место встречи русских, которое изменить было нельзя. На воскресную службу эмигранты стекались сюда повидаться и обсудить последние новости. Впрочем, культовым это место было не только для эмигрантов первой волны: когда-то здесь отпевали И.С. Тургенева и много позже – Ф.И. Шаляпина и И.А. Бунина. Там же прощались с Виктором Некрасовым, Андреем Тарковским и Булатом Окуджавой. И там же в 1918 году венчали Пабло Пикассо с балериной Ольгой Хохловой.
И сейчас русские стекаются к этому месту. Стена прихода пестрит объявлениями, от которых делается тоскливо и которые на какое-то время отбивают желание эмигрировать. На безграмотном французском и примерно таком же русском новые эмигранты изъявляют свою готовность стирать, гладить, убирать и «присматривать за пристарелымы». Некоторые даже готовы «купить работу». Рядом приходской совет вежливо оповещает соотечественников, что у него нет ни материальных, ни легальных возможностей для оказания конкретной помощи, и пребывание в стране зависит исключительно от французских властей. Ночевать на территории церкви тоже запрещено. Тем же, кто проблему ночлега уже решил, предлагаются курсы о вере и церкви пополам с уроками французского, которые ведет некая Бландина Никитична Лопухина. Провинциальность русского Парижа чувствуется здесь особенно остро.
Тут же, на рю Дарю, русские рестораны – весьма своеобразно оформленные и с варварскими ценами. Русский ресторан «Дарю», отмеченный в мишленовском путеводителе за 2010 год, по такому случаю и вовсе задрал цены настолько до неприличия, что дешевле отобедать на Эйфелевой башне. 48 евро за ватрушки – пусть и на восемь персон – это как-то чересчур. Разве что там ватрушек на пол-Парижа. Два таких десерта – и можно снять номер на сутки где-нибудь недалеко от центра. А в витринах сплошные матрешки и казаки – одним словом, радуется русское сердце.
Радуется оно и возле Оперы, когда взгляд падает на табличку с надписью «площадь Дягилева». «Русские сезоны» оставили неизгладимый след не только в сердцах парижан. О современной России напоминает развешанная по городу реклама статьи «Когда Россия исчезнет», посвященная, кажется, демографическим проблемам.
Для кого горит «Зеленая лампа»?
Если у вас в Париже много времени, вы большой любитель эмигрантской литературы и готовы проехаться на метро, имеет смысл посетить 16-й аррондисман, где селились относительно неплохо устроившиеся русские писатели. В этом далеко не самом никудышном районе на авеню де Версай жил исторический романист Марк Алданов, а недалеко от него, на рю Буало, Владимир Набоков работал над своей «Лолитой». Чуть подальше, на авеню Колонель Бонне, проживали Мережковские, въехавшие после революции в ту самую парижскую квартиру, которую снимали еще с дореволюционных времен, а потому оказавшиеся в привилегированном положении по сравнению с «бездомными» эмигрантами.
Именно на Колонель Бонне, 11-бис с 1927 года по воскресеньям проходили заседания «Зеленой лампы», на которых собирался весь цвет литературной и не только эмиграции. Здесь бывали все – от Бунина до Керенского, здесь бывшие министры и депутаты Госдумы вместе с литераторами обсуждали политические, литературные, религиозные проблемы и, разумеется, судьбы России. Куда ж в эмиграции без них.
Пешую прогулку по относительно тихому 16-му аррондисману вам изрядно скрасит архитектор Эктор Гимар. Даже если вы не знаток архитектуры модерна, к концу прогулки вам будет казаться, что дома выполнены в подозрительно одинаково оригинальном стиле. И вы будете правы, поскольку знаменитый Гимар действительно приложил свою гениальную руку, в основном, именно к этому району. Вы легко научитесь распознавать его стиль, обратив внимание на то, как оформлены в Париже входы на центральные станции метро. Его линию ни с чем спутать невозможно.
«Покойникам снятся московские сны»
Обойти весь русский Париж – задача на полжизни, поэтому, чтобы захватить самое главное, стоит этот город... покинуть. Сесть на электричку и отправиться в Сент-Женевьев-де-Буа, прекрасный буржуазно-благопристойный городок недалеко от столицы, известный своим русским кладбищем. Тем, кто хочет добраться туда без приключений, стоит заранее выяснить подробности маршрута в Интернете или у храма на рю Дарю, поскольку путь от станции до самого кладбища неблизкий.
Здесь похоронено несколько тысяч русских эмигрантов, и это место без преувеличения можно считать русской святыней. Вот помпезная могила артиста балета Рудольфа Нуреева – роскошное покрывало на ней удивительно похоже на настоящую ткань, только холод металла убивает иллюзию. «Звезда балета» и дягилевских сезонов Серж Лифарь лежит от него неподалеку. Здесь же художники «Мира искусства» – Константин Сомов, Константин Коровин, Мстислав Добужинский и одна из первых русских художниц Зинаида Серебрякова.
Скромная белоснежная могила Бунина и его жены – на ней всегда свежие цветы. И простая надпись «Иванъ Алексеевичъ Бунинъ» – там уже все равно, Нобелевский ты лауреат или нет. Никакой тебе «звезды балета» на этой могиле вы не найдете. По диагонали от Бунина лежит Надежда Тэффи. Как в жизни они приятельствовали, так и здесь рядом. Хотя сама она и писала о русских эмигрантах: «Держимся вместе не взаимопритяжением, как, например, планетарная система, а вопреки законам физическим – взаимоотталкиванием. Каждый лерюсс ненавидит всех остальных, столь же определенно, сколь остальные ненавидят его».
Около могилы Андрея Тарковского толчется экскурсия – к «человеку, который увидел ангела», опять пришли. Неподалеку последнее пристанище Александра Галича, надпись на нем могла бы служить эпитафией всей русской эмиграции: «Блажени изгнани правды ради». Дмитрий Мережковский и посмертно не обошелся без символизма: троица Рублева на надгробии и замысловатые кресты. Кто знает, открылась ли ему «Тайна трех»? У подножия табличка, на которой с трудом можно прочитать, что Зинаида Гиппиус похоронена в той же могиле. Над ними колышется русская березка. Сент-Женевьев – вообще очень уютное кладбище. Эмигрантские березки, «улочки» между рядами могил с милыми названиями вроде «авеню Акаций» или «авеню Кипарисов» и щебетание птиц.
Если не они, то кто же?
Здесь все – от элиты до простых казаков. Памятник участникам Белого движения, сооруженный по образу его предшественника, стоявшего на полуострове Галлиполи, напоминает о бегстве врангелевцев. На памятнике добровольцам русской Северной армии красноречивая надпись: «Боже, спаси Россию!» Масштабы той катастрофы сейчас трудно себе представить. Вырубовы, Долгоруковы, Волконские, Львовы – здесь лежат представители лучших, древнейших русских фамилий. В какой-то момент мелькает мысль: если все они здесь, кто же остался в России?
Религиозные деятели и русские, ставшие французскими академиками, таксисты и театральные режиссеры... Случайно мы находим могилу ученика Менделеева и пионера русской цветной фотографии Сергея Прокудина-Горского. На некоторых могилах давно не разобрать имен, на той, откуда не так давно перенесли в Россию прах Ивана Шмелева, уже отломан крест на верхушке. А вот совсем другая судьба, в конечном итоге тоже эмигрантская. Виктор Некрасов – «В окопах Сталинграда», Сталинская премия, обвинение в «низкопоклонстве перед Западом» и захоронение в чужой могиле на Сент-Женевьев...
«На кладбище Сент-Женевьев-де-Буа забвения не вырастает трава». Это наша история. Такая же грандиозная и ностальгичная, как и весь русский Париж, где по вечерам можно сидеть в легендарной «Ротонде» на углу Монпарнаса и Распай и, расположившись лицом к бульвару, как в театре, глядеть, как жизнь протекает мимо.