Двадцать лет тому назад датский режиссер Томас Винтерберг стал соавтором кинематографического манифеста «Догма 95» (вторым проповедником «Догмы» был, как известно, Ларс фон Триер), который призывал режиссеров к максимальной натуралистичности.
«Коммуна»: не смей с коллективом шутить
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Отрыжка буржуазного романтизма
«Клянусь следовать следующим правилам... Съемки должны происходить на натуре. Нельзя использовать реквизит и декорации... Музыкальное сопровождение не должно идти отдельно от изображения или наоборот... Камера должна быть ручной. Любое движение или неподвижность диктуются только возможностями человеческой руки... Оптические эффекты и фильтры запрещены. Фильм не должен содержать мнимого действия... Сюжеты, где действие происходит в другую эпоху или в другой стране, запрещены... Жанровое кино запрещено... Имя режиссера не должно фигурировать в титрах».
Естественно, продержаться на этих воде и хлебе – читай, на голом мастерстве актеров, ведь «Догма 95» запрещала даже искусственное освещение (кроме единственной лампочки, прикрепленной к камере) ни фон Триер, ни Винтерберг долго не смогли. В итоге тех, кто дал обет «Догмы», постигла судьба «новой волны», относительно которой манифест в выражениях не стеснялся:
«Под лозунгами свободы и авторства родился ряд значительных работ, но они не смогли радикально изменить обстановку. Эти работы были похожи на самих режиссеров, которые пришли, чтобы урвать себе кусок. Волна была не сильнее, чем люди, стоявшие за ней. Антибуржуазное кино превратилось в буржуазное, потому что основывалось на теориях буржуазного восприятия искусства. Концепция авторства с самого начала была отрыжкой буржуазного романтизма, и потому она была... фальшивой! Согласно „Догме 95”, кино – не личностное дело!»
Можно спорить о том, превратилось ли антибуржуазное кино Винтерберга в буржуазное – или же тот остался верен своим принципам, хотя и сделался многажды клятвопреступником. Дело тут не столько в буржуазности (с точки зрения коммунизма весь мир частной собственности так или иначе буржуазен), сколько в коллективности. Оказалось, что кино – дело все-таки личностное. Что «воздерживаться от проявлений личного вкуса» в искусстве, как и вообще в жизни, невозможно. Может быть, именно об этом Винтерберг и снял фильм «Коммуна» (Kollektivet), идущий ныне в кинотеатрах Эстонии.
Когда обрыдли и дом, и муж
А может, и не об этом. По крайней мере, сам фильм повествует вовсе не о кинематографистах, а о самых обычных людях, приземленных датчанах, которые, хоть и обитают в бывшей вотчине Гамлета, страстей а-ля «быть или не быть» чураются. Действие происходит в зажиточном, престижном районе Копенгагена, по преимуществу лишенном примет конкретной эпохи. Судя по костюмам и черно-белому телевидению, это 1960-е или 1970-е, однако – кто знает? В тихом омуте Датского королевства время словно бы застыло, и здесь Винтерберг манифесту «Догма 95» верен: мгновение явно ценнее вечности, правда персонажей и обстоятельств лучше любых эстетических уловок.
Успешный архитектор среднего возраста Эрик (Ульрих Томсен) неожиданно получает в наследство роскошную виллу. Эрик – человек двойственной природы: с одной стороны, он действительно приземлен, несколько обуржуазен годами и предельно скучен, с другой, чувствуется, что идеалы явно бурной молодости – хиппанство, сексуальная революция и прочее – в нем еще не остыли. Потому Эрик хочет особняк продать – даже для него он слишком буржуазен, кроме того, содержать такую домину у него попросту нет средств.
В ком точно бурлят прежние идеалы – так это в жене Эрика Анне (Трине Дюрхольм), которая загорается идеей не продавать особняк, а поселиться в нем – не для того, чтобы стать хозяйкой огромного дома, а совсем с другой целью. Анна – более чем успешная телеведущая (восторженные поклонницы узнают ее на улицах и просят автографы), верная жена, любящая и внимательная мать девочки-подростка Фрейи (Марта Софи Вальстрём Хансен), вступающей в опасные воды пубертата. Все это Анне определенно обрыдло, причем очень давно. Хочется не унылого секса с остывшим Эриком, а новизны, чего-то такого... такого...
И Анна предлагает Эрику решить все проблемы разом, собрав в доме коммуну человек из десяти. Жить не втроем, а большой хипповской семьей. Прежде всего они приглашают старинного друга Оле (Ларс Ранте) – человека небогатого, пьющего, но веселого; нам этого не говорят, но, судя по всему, в юности Анна разрывалась между Эриком и Оле – и навсегда сохранила чувства к последнему. Следующих кандидатов Эрик выбирает путем собеседования. Здесь появляются еще одна семья – профессор-подкаблучник, его суровая жена и их мальчик с пороком сердца, сообщающий всем вместо приветствия, что он умрет через год, – а также очаровательная женщина, глуповатая, но верная идеалам сексуальной революции и спящая с кем попало, и перебивающийся на поденщине эмигрант, суровый арабский мужчина, который, если его обидеть, тут же начинает плакать.
Горькая правда о шестидесятых
Поначалу эксперимент идет на ура: по вечерам коммуна собирается за одним столом, все шутят, смеются, пьют, в общем, наблюдаются дым коромыслом и благорастворение воздухов. Однако Эрик, привыкший к более интимным отношениям с супругой, очень скоро понимает, что прежней доверительности между ним и Анной нет. А тут еще в университете, где Эрик преподает, появляется студентка Эмма (Хелене Рейнгорд Нойманн) – видимо, точная копия Анны в молодости, – и влюбляется в преподавателя. Эрик поддается, на какое-то время зависает между Эммой и Анной, потом, когда его со студенткой застает в доме родная дочь, признается во всем жене. Обещает уйти от Эммы, но не уходит.
И жизнь Анны превращается в самый настоящий ад. Причем винить она может только саму себя. Кто хотел жить в коммуне? Кто желал веселья? Кому надо было эмоционально убежать от опостылевшего мужа? Что посеешь, то и пожнешь. Разрываясь между вдруг проснувшейся любовью к мужу и своими идеалами, Анна сама предлагает Эмме поселиться в их доме вместе с остальными. После чего познаёт на собственной шкуре самую страшную правду о коммунах: если тебе с коллективом не по пути, уйдешь ты, а коллектив останется там, где был. И неважно, что именно ты его создала. Коллектив живет собственной жизнью, и если тебе в нем что-то не нравится, это только твои проблемы.
Зритель согласно кивает: вот что бывает с теми, кому приходит блажь считать личную жизнь делом не личностным, а коллективным. Но не так ли обстоит дело и с самим кинематографом? Можно ли снимать кино обезличенно, если ты – именно ты, никто иной, – любишь то, что делаешь? Общей, коллективной любви не бывает, человеческие чувства – дело индивидуальное. Впрочем, не исключено, что видеть в «Коммуне» Винтерберга изящную притчу о «Догме 95» неверно. Может быть, фильм куда шире – и подводит черту под революционными исканиями 1960-х: на одном конце спектра – убийца Чарли Мэнсон, зарезавший беременную Шэрон Тейт как «буржуазную свинью», на другом – такие вот человеческие драмы в отдельно взятых коммунах, развал которых, по сути, неизбежен.
Великий парадокс состоит в том, что людям, как правило, плохо и в одиночестве, и в коммуналке. Истина, видимо, где-то посередине. Отрегулировать отношения с миром – задача не из простых. «Коммуна» не дает ответов, но задает очень правильные вопросы.
«Коммуна» (Kollektivet)
Реж. Томас Винтерберг
В ролях: Ульрих Томсен, Трине Дюрхольм, Ларс Ранте, Хелене Рейнгорд Нойманн
Дания, 2016 г, 90 мин.
На экранах Эстонии с 26 февраля