Оh la la! Мадам не пьет?! (1)

Елена Скульская
Copy
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Елена Скульская
Елена Скульская Фото: Тайро Луттер

За несколько дней до теракта в Брюсселе было уже тревожно: расширенные зрачки автоматных стволов упирались в тебя на каждом шагу; город стоял в бесконечных автомобильных пробках, подъехать к мало-мальски значимым учреждениям было невозможно – весь центр превратился в пешеходную зону.

Неодолимая склонность к мелкому травматизму и писательская потребность попадать в трагикомические, анекдотические ситуации заставила меня зацепиться ногой за бордюр и растянуться на тротуаре, как только мы большой группой вышли из гостиницы и направились в Европарламент; прилетели мы по приглашению Тунне Келама – члены жюри и победители конкурса школьных публицистических эссе.

Клиника для членов Европарламента

Разумеется, юные и крепкие эссеисты подняли меня, но идти я уже не могла: отек на ушибленной ноге самостоятельно разодрал сапожные застежки и вырвался на свободу, обретая размеры и форму футбольного мяча. Такси не могло подъехать ни к одной больнице – как я уже говорила, движение было практически парализовано. Посоветовавшись со старожилами, Кая Виллем, сопровождающая группы и моя подруга, решила, что мы поедем в роскошную и дорогую частную клинику, где не действительны страховки, но зато качество медицинского обслуживания соответствует цене. В безвыходных ситуациях именно сюда обращаются европарламентарии. И такси может остановиться прямо у подъезда.

На крыльце клиники в каталке сидел загипсованный мужчина; ступня была свободна от гипса и, босая, открыта ветру и дождю. Рядом с мужчиной сидела на ступеньках молодая женщина, гладила его гипс и всхлипывала. Не могу (сильно, впрочем, прихрамывая) не забежать вперед и не сообщить, что когда четыре часа спустя я покидала клинику, пара по-прежнему сидела на крыльце, только босая ступня успела промокнуть и посинеть…

Дородная регистраторша в окошке, расположенном так, что как ни изгибайся, а приблизиться не сможешь, надежно защищающем ее – как, например, служащих банка, пересчитывающих купюры, – ногой моей не заинтересовалась, зато сняла копию паспорта (надолго удалившись в другое помещение), затем объяснила, что страховки в их заведении не действуют, убедилась, что я ее поняла, то есть переспросила раз пять, сомневаясь в моей сообразительности, и только после этого разрешила проследовать в приемный покой.

Ни в каком нашем Хаапсалу, Вильянди или Йыхви вы никогда таких приемных покоев не видели – обшарпанные стены, грязный, когда-то белый, неровно положенный кафель (такой бывает перед ремонтом в семьях, где пьющий муж клянется исправиться последние пятнадцать лет) и удивительнейшие надписи: «Не звонить!» (звонок, кстати, имеется), «Не стучать!» (есть и дверь) и «Не входить!».

В углу плачет молодая женщина (не та, что на крыльце, другая). Больше никого. В дверях стекла, но они замазаны белой краской с редкими облупившимися просветами, заглядывая в которые, можно убедиться, что где-то там, в загадочных недрах, может быть, кому-то и оказывают экстренную помощь.

Что же, и вина не пить?

Медленно тянутся часы, но быстро разрастается отёк. Мы все-таки и звоним, и стучим, и заходим. И наконец элегантный красавец с изумительной кожаной папкой появляется передо мной и начинает задавать вопросы, как в лучших французских комедиях, еще раз убеждая меня, что жизнь, конечно же, подражает искусству, а не наоборот.

– Мадам курит?

– Нет.

– Мадам пьет?

– Нет.

– Совсем?

– Совершенно!

– И напрасно! Если бы мадам выпивала вечером бокал-другой хорошего красного вина, то не смотрела бы на меня сейчас с такой грустью. Я от всей души рекомендую вам не отказываться полностью от алкоголя, иногда совершенно трезвый взгляд на вещи бывает губителен… да-да! И улыбнитесь наконец!

– Доктор, – говорю я, – не могли бы вы осмотреть мою ногу?

– Ногу? Зачем? У нас есть прекрасные узкие специалисты, моя же задача составить общую картину: температура, давление, приятный разговор. Остальное, как говорится, сделает природа…

И я вновь оказалась в приемном покое. И снова звонила, стучалась, нарушала и входила без стука. Очаровательный персонаж из фильмов Бунюэля лет пятидесяти приподнялся из-за письменного стола, перегнулся через него и взглянул на мою ногу – ровно на ту часть, что была видна из-под брюк.

– О-ла-ла, мадам, какой ужас! Вам, наверное, очень больно? Вам нужно сделать рентген.

Опускаю ожидание рентгена, поездку в другой корпус для его осуществления, новое ожидание. И вдруг сквозь царапину в краске я вижу, как мой врач снимает белый халат, надевает пиджак и устремляется к выходу! Хватаем его за полу пиджака на крыльце, он объясняет, что жена ужасно раздражается, когда он опаздывает к обеду, а у меня нет никакого перелома, и я могу спокойно радоваться жизни в прекрасном городе Брюсселе. Впрочем, если я настаиваю, то он может сделать мне тугую повязку, а если я обиделась, то он мне выпишет такой крохотный счет, что я буду всем довольна.

Интересно отметить, что счет был, и правда, малым, за что регистраторша устроила врачу, торопящемуся к нервной жене, форменный скандал. Во время скандала он поворачивался ко мне и комически преувеличенными жестами показывал, что у них регистраторша правит бал, и тут ничего не попишешь, впрочем, как, наверное, везде! Потом, хитро подмигивая, дописал еще два евро; регистраторша, ворча, поставила печать.

Прощание

И врач ушел в хорошем настроении и с чистой совестью, перебинтовав меня так, что огромный отек от обычного ушиба не сходит уже несколько недель. И только два человека работали в клинике четко и профессионально: они осуществляли вызов такси. Машина была через секунду. А вдвоем они для того, чтобы пациент ни секунды напрасно не ждал, если одному из них придется отлучиться!

Интересно добавить, что в самолет меня подняли в специальном лифте, неком контейнере, который подъезжает прямо к особой двери. Дверь долго не открывалась, ее заклинило, да и стюардессам было как-то не до меня (это уже нашим, эстонским); работники брюссельского аэропорта (видимо, жены их ждали на поздний ужин) нервно звонили в самолет, вентиляции в контейнере не было, мы стали задыхаться, но тут нам все-таки открыли. В Таллинне же  оказалось, что по узкому трапу следует спуститься самостоятельно на землю, а там уж меня посадят в каталку и довезут прямо до машины. Делать нечего, я спустилась, но вот человеку, пострадавшему по-настоящему, оставалось бы только спрыгнуть с самолета на землю, – этот трап не приспособлен для нештатных ситуаций.

Конечно, брюссельская клиника примирила меня с тем, что, например, в приемном покое «скорой» в Таллинне можно прождать шесть часов, прежде чем тебя примет врач. Да и чего, собственно, возмущаться, если в Таллинне есть шанс, что через шесть часов тебя примет настоящий специалист, осведомленный о том, что сильный ушиб нуждается прежде всего не в тугой перевязке, а в прикладывании льда. Кто его знает, может, и в Брюсселе какому-то пациенту везет?

Хочется завершить заметки крохотной, а не глобальной моралью. Ну, не писать же, право, что неквалифицированные врачи открывают лазейки террористам! Нет, наверное, не открывают.

Булгаков уверял, что Мольер так всю жизнь издевался над врачами, что ни один из них не захотел к нему прийти, когда тот умирал. Вот и предостережение.

Моя знакомая, известный врач сказала мне недавно:

– Так хочется чего-то позитивного, светлого, веселого, а ко мне все приходят и только жалуются, жалуются, жалуются. Иногда так и тянет им ответить: а мне-то каково?!

Комментарии (1)
Copy

Ключевые слова

Наверх