Сергей Гинзбург – демиург, черт и хор в одном лице

Copy
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Сергей Гинзбург хочет понять, что двигало разведчиком Рихардом Зорге.
Сергей Гинзбург хочет понять, что двигало разведчиком Рихардом Зорге. Фото: Михкель Марипуу

Очередным гостем медиаклуба «Импрессум» стал человек, прошедший путь от актера авангардного театра до одного из лучших кино- и телережиссеров, снявшего немало полюбившихся зрителям сериалов.

Сергей Гинзбург – человек крайне интересной судьбы, которая во многом кажется производной от времени, точнее, от беспорядочной смены эпох начиная с 1980-х и заканчивая 2010-м. Впрочем, сам Сергей так не считает: он уверен, что его «судьба плетет причудливые узоры и всё делает к лучшему».

Как заболеть театром

– Вы росли в большой семье, где были и дипломаты, и военные, и инженеры, и политики, и рабочие – но не артисты. Сами вы занимались в советском детстве регби. Как вас угораздило пойти в актеры?

– В десятом классе классная руководительница сказала: если я хочу получить хорошую оценку по математике, а я с ней не очень ладил, нужно записаться в театральный кружок. На что я сказал: давайте я лучше класс буду убирать. Она сказала: нет! (Смеется.)

– Математика в обмен на театральный кружок?

– Видимо, она как классный руководитель должна была выполнить некий план. И поскольку в математике ждать от меня больших побед не приходилось, она предложила театральный кружок. Я поплелся туда, чтобы отработать испорченную математикой карму, и попал к потрясающим ребятам, энтузиастам из Театра на Таганке. До этого я театр ненавидел – я жил в Измайлово, ближайшим театром был Театр мимики и жеста, и нас туда загоняли пинками... Парадоксально, но первым спектаклем, который я увидел на Таганке, был «Вишневый сад» в постановке Анатолия Васильевича Эфроса, с Высоцким в роли Лопахина, – не самый типичный для Таганки. И тут я заболел театром.

Дальше были походы на бесконечные репетиции, на спектакли: я получал заветные контрамарки и посмотрел весь репертуар, стоя на ногах. Сейчас такого не бывает, наверное: я мог посмотреть спектакль, выйти из театра – и очнуться только возле «Курской», а это солидное расстояние. Я не понимал, куда я иду, и потом спектакль не отпускал меня неделями. «Гамлет» с Высоцким, «Дом на набережной», «Преступление и наказание», «Ревизская сказка», «А зори здесь тихие»... Перечислять можно до бесконечности.

– И вы решили стать актером?

– Мой спорт сошел на нет – у меня была травма. Театр стал для меня спасением, это был новый мир, абсолютно мне неизвестный. В армии мои навыки заметили, мне поручали режиссуру концертов, литературный монтаж к смотру. Там я и принял решение, что буду актером. Вернулся – стал поступать. Это было незадолго до перестройки. Я был тогда немножечко деревянный: армия сделала свое дело.

И началась трагикомическая история. Я не понимал, что мне как абитуриенту нужно. Поступал сразу во все вузы. В Щукинском училище меня сразу отправили на третий тур, во МХАТе – послали далеко и надолго, а в Щепкинском училище у нас состоялся такой разговор: «Знаете, у вас такая легковесная программа...» – а я читал Зощенко, – «...а тут у нас Малый театр, в общем, поменяйте-ка репертуар».

– Надо было читать Островского?

– Не-ет, монолог Макара Нагульнова «Партбилет я вам не отдам»! (Смеется.) Тяжелая история. И кто бы мне сказал: слушай, в Щукинском тебя сразу отправили на третий тур, это что-то да значит, а тут тебе еще и репертуар поменяли, – неси-ка документы в Щуку! И вроде бы так всё и складывалось, но я встретил возле Щуки молодого Диму Харатьяна, который был уже известен по фильму «Розыгрыш». Он мне говорит: «Я тоже хотел в Щукинское, но тут всё по блату, всё куплено». – «Как куплено?» – «Да вот так. Формально будет конкурс, но все места уже проданы. Я поэтому поступаю в Щепкинское». – «А там что?» – «А там не по блату. Неси документы в Щепку!»

В общем, я отнес документы туда. Прохожу конкурс – кажется, вот оно, да? Но прохожу я его с отметкой «три»! Такого не было никогда. «Четыре», «пять» – или не прошел. Но «три»! У меня был шок. Я понимал так, что это полный провал. Мне надо было написать сочинение – и вот я, который со времен школы виртуозно списывал, списать толком не смог и провалил экзамен. Спустя много-много лет кто-то из педагогов рассказал мне о подоплеке моей тройки. Оказывается, споры возникли вокруг моей фамилии: как артист с фамилией Гинзбург может работать в русском Государственном академическом Малом театре? Мнения педагогов разделились. Молодые были за меня, говорили: «Брать!» – а старики сомневались. И было принято соломоново решение: допустить меня до экзаменов, но с тройкой.

Сейчас это всё смешно, но я думаю, что судьба плетет причудливые узоры и всё делает к лучшему. Поступи я – и неизвестно, как сложилась бы моя судьба. Но тогда я расстроился – и поступил в Институт культуры, он же Кулек. Гениально списал сочинение, а историю и литературу я знал на пятерки. Учился год – скорее мучился. Бросил и вернулся в Театр на Таганку. Монтировщиком.

Импровизация и авангард

– Это и было ваше театральное образование?

– Слушайте, я же имел возможность наблюдать великих режиссеров XX века. Любимов, Эфрос, Васильев – я с ними разговаривал, мог просить их помочь мне, сидел у них на репетициях. Опыт, который мне дала Таганка, ни один Кулек дать не мог. С Анатолием Александровичем Васильевым у нас была симпатия, и когда он в ГИТИСе набирал курс с Эфросом, я записался под номером сто тыщ каким-то, вдруг меня вызывают – и Васильев говорит: «Серега? Поступать пришел? А я у тебя буду принимать экзамен!»

– И вы поступили – а потом ушли из ГИТИСа в театр Олега Киселева...

– Это было другое! Олег Киселев показывал на Таганке импровизации из спектакля «Каникулы Пизанской башни». Удивительный, клоунский какой-то театр – с танцами, со странными движениями, – неожиданно, мощно... Эфрос дал Васильеву крышу, и Олег стал репетировать на Таганке. Туда потянулись актеры, которые хотели освоить жанр импровизации. У Олега была разработана безумно сложная система, его философия шла от французского театра, это целое направление, где главное – не слово, а эмоция.

Театр Олега был настоящим андеграундом, он сам жил в подвале, и в этом же подвале была сцена, где мы, актеры, потом репетировали и жили – помимо Театра на Таганке. Олег пригласил меня к себе, это была уже перестройка, все такие театры получили официальное признание. Мы стали играть. Зритель, который к тому времени ушел из обычного театра, на «Каникулы Пизанской башни» валил валом. Мы играли по 19 спектаклей в месяц – и каждый день репетировали. Плюс гастроли, нас приглашали за границу очень часто...

– Но почему вы оставили ГИТИС?

– А зачем мне было там учиться? Я уже стал актером. В театре всё кипело, там была безумная жизнь. Освоить профессию актера по-хорошему можно только в театре – постоянно продолжая учиться. Но в конце 1989 года я из театра ушел. Причин было много: и творческий кризис, и классический спор с учителем, и – я не хотел уезжать. Олег принял решение уехать в Канаду – для начала на полгода, у нас был большой контракт, а потом мы бы там основали свой театр... «Надо валить», – говорил он. А у меня уже была семья, я не хотел уезжать, и еще – у меня сложилось впечатление, что пока мы гастролеры, нас будут носить на руках, а эмигранты – это другая история. Олег уехал в Канаду, и театр, по сути, развалился.

– Сегодня не принято вспоминать 1990-е добрыми словами. Какими эти годы были для вас?

– Счастливыми. Мы были молоды, полны энтузиазма... Времена аховые: а у меня двое детей, надо их кормить. Но мне везло, я вообще везунчик. После гастролей с театром у меня скопилась такая сумма, что я решил годика два полежать на диване и не работать. Так оно и было бы, если бы не павловская реформа, когда все мои сбережения, как и у всех, пошли прахом... Спас меня Театр Антона Чехова – первая антреприза в России.

Режиссер этого театра, мой друг Леня Трушкин, пригласил меня в спектакль «Вишневый сад» на роль прохожего, которая шла через весь спектакль: странный человек, читавший ремарки, реагировавший на то, что происходит на сцене, такой демиург, черт, хор – в одном лице. Когда меня спрашивали, что это за роль, я с гордостью говорил, что я – единственный актер в мире, играющий «звук лопнувшей струны» – помните эту ремарку у Чехова? Я работал со звездами – Евгений Евстигнеев, Ольга Волкова, Таня Васильева, – а платили мне за спектакль столько, сколько я за месяц получал в театре Станиславского, где работал. Я мог прокормить семью. Потом Леня Трушкин сделал спектакль «Там же, тогда же...», где я лет десять играл роль хозяина отеля Челмерса... Так и пошло.

«А чего ты отказываешься?»

Вы часто говорите о Феллини, о Бергмане. Когда вы начинали снимать кино, какие фильмы вы хотели снимать?

– После театра сначала было телевидение, рекламные клипы, и только потом возникло кино. У меня не было какой-то конкретной задачи – снять такое кино или другое. Это как раз была бы конъюнктура. Я просто снимал кино, исходя из возможностей, которые давала судьба. Когда ты молодой, выбор небольшой: судьба бросает тебе вызов – и ты его либо принимаешь, либо нет.

После «Упасть вверх» меня стали звать режиссером артхауса. Но никакого артхауса я не снимал. Я снимал кино. Потом был телесериал «И все-таки я люблю...» – и тут же я стал признанным мастером мелодрамы. Да какое там! Это тоже был определенный вызов. У меня было сложное положение, мне говорили, что, да, полный метр ты снять можешь, а сериал мы тебе не доверим. Я сидел без работы, мне предлагали сценарии, от которых меня физически трясло. А работать надо. И тут товарищи предложили мне сериал. Сценарии были написаны на девять серий. Меня спросили: «За сколько ты это прочтешь?» Я попросил две недели. Через три дня позвонил: «Где еще серии?» Вдруг я посреди всего этого трэша увидел возможность снять жесткое кино.

Денег не было, времени тоже, и – 24 серии! 10-12 минут съемочного материала в день, жесточайшие условия. Я чуть с ума не сошел. В конце съемочного периода превратился в сумасшедшего, и надо было держаться, чтобы не скатиться к халтуре. Сериал снимался на Betacam! В чем успех этого фильма? В правде! Вроде бы маргинальные герои – но ведь до сих пор про этот фильм вспоминают. Помню, многие на меня ополчились: отчего несчастливый конец? Зачем «безысходка»? Но в традиции русской литературы счастливого конца ведь нет.

Я верил в успех этого кино. Никто не верил, а я верил. И Вера Алентова, которая там снималась, – она вызывает у меня величайшее уважение в человеческом и профессиональном плане. Вера Валентиновна все эти триста смен тяжело работала – и как она играла! У меня мурашки бежали по коже! Конечно, зрителю всё это передалось тоже. Вот это и есть кино...

– А потом вы сняли «Любовь-морковь 3»...

– Мой товарищ Ренат Давлетьяров меня уболтал. Но это продюсерское кино – жанровое, понятное, отличная франшиза, которая полюбилась зрителю. Меня там очень мало, всё решал продюсер. Был в моей жизни такой опыт – и слава богу.

– Ваша карьера продолжилась на ниве сериалов: «Жизнь и приключения Мишки Япончика», «Сын отца народов», «Убить Сталина», «Волчье солнце». Это был ваш выбор?

– Так судьба подталкивала. Я почему говорю, что Бог ведет... Мне дали сценарий «Японца» почитать – я отказался. Что-то меня смущало в этом сценарии, я чувствовал, что это опасная история. Меня вызвал гендиректор Первого канала Константин Львович Эрнст и говорит: «А чего ты отказываешься?» Я говорю: «Костя, так говорить – это запрещенный прием...» В итоге я очень благодарен Эрнсту, что он меня поддержал, подвиг и так далее. Этот фильм для меня многое значит. Хотя я боялся...

– В какой-то момент вы пошли по Сталину: «Сын отца народов», «Убить Сталина»...

– На «Сыне отца народов» у меня возник жесткий конфликт с продюсерами, я снял половину серий – и ушел. Неприятная история была, мы судились... Под соусом идеологии там была хитросплетенная интрига – с клеветой, глупостями, подлостями. Это было мерзко и противно. Ну и с точки зрения вкуса... Компания «Фаворит» мне сказала: «Мы хотим делать лирического героя». Вася Сталин – лирический герой!.. Зачем вы тогда Володарского позвали, который написал такой сценарий? Для меня это вырванный из жизни кусок, но ничего – и это пережил. Такой опыт многого стоит.

Кто он, доктор Зорге?

– Вы окончательно перешли на сериалы?

– Нет, я делаю полный метр, но выборочно. Денег мне это особых не приносит, славы тоже, да и сценарии сейчас откровенно слабы и неинтересны... Мне всё равно – полный метр, две серии, шесть, двенадцать. Это как рассказ и роман. Сериал – это роман, конечно. Тематически он интереснее, чем современный полный метр. Да, хороших сериалов мало, но в кино всё совсем плохо.

– А что, если самому написать сценарий?

– Я не могу. На это же нужно время: отовсюду на год уйти. У нас никто из сценаристов не пишет в стол – во мы дожили! Все нарасхват...

– Поэтому и нет Бергманов и Феллини?

– Конечно, и поэтому тоже.

– В Америке есть –  не знаю –  братья Коэны, например...

– Но там ведь это индустрия. Продюсер там снимает кино не потому, что хочет снимать кино, а потому, что это кино приносит ему прибыль. И то – два-три фильма проваливаются, зато потом один успех всё окупает. И на ТВ у них тоже индустрия с сериалами. Телеканал выступает в роли худсовета, что ли, ему нужен рейтинг, и режиссер в итоге более свободен в своих решениях.

– Скажите честно: то, что вы делаете, – это то, к чему вы стремились?

– Я хотел делать то, что мне нравится. Я бы этим занимался и без денег. Продюсерам моим не говорите. (Смеется.) Не было бы кино, я бы снимал рекламу. Если мне завтра будет интересно забивать гвоздь – я буду с удовольствием его забивать.

– Сейчас вы готовитесь к съемкам сериала о Рихарде Зорге...

– Да, уже два года. Денег за это время стало меньше – договор в рублях, снимаем мы за доллары. Это не значит, что мы снимем хуже. Но когда денег много, ты можешь ошибаться, а когда мало – ты не имеешь права на мельчайшую ошибку.

– Чем вам интересен Зорге?

– Я хочу понять, что им двигало. Эмоционально я что-то чувствую, но до конца пока не сформулировал. Игра? Да, безусловно. Он был азартен, играл по-крупному. Ощущение судьбы? И это тоже. Зорге – сложный персонаж. Вера, служение идеалам? Без всякого сомнения – он был идейный коммунист. Понимал ли он, кто такой Сталин? Думаю, да – он был не дурак, и он был информирован. Что еще? Возможность прожить несколько жизней? Кто вы, доктор Зорге?.. Журналист. Это удивительная профессия, вы сами знаете: она вштыривает, она делает вас знаменитым. Но Зорге был и геополитиком. Ощущение, что идешь по лезвию, желание сгореть и отдать жизнь...

– Творчество в масштабе истории?

– Да, самореализация. Миссия. Но надо еще проще сформулировать... Знаете, когда Зорге приперли к стенке, он на допросе заплакал. И сказал: «Впервые за 25 лет я проиграл». Он не проигрывал! Я хочу его понять. Он остался в одиночестве, ему срезали финансирование, его телеграммам не верили, и он это понимал, его пытались отозвать в Москву – он не поехал... И самое главное: кто он был – немец? Или русский? Что он чувствовал, когда Германия столкнулась с Советским Союзом, кровная родина – с духовной? Каким бы он ни был антифашистом, думаете, он хотел поражения и унижения Германии? Вряд ли. И потом, Зорге прошел Первую мировую...

Всё это и закладывает эмоциональное содержание картины. Сюжет сам по себе – это скелет, с ним всё в порядке, он известен. Но эмоция – это второй план...

– А как вы добиваетесь появления второго плана?

– Это всё на эмоциональном заряде. Ты можешь не формулировать что-то – но если ты это чувствуешь и передаешь группе, если актеры эту эмоцию считывают, всё получается. И зритель это почувствует тоже – и сам сформулирует, может, даже лучше тебя.

Справка «ДД»:

Сергей Владимирович Гинзбург родился 24 января 1961 года в Москве.

В 1996–1998 годах – актер, режиссер рекламы, постановщик игровых шоу и документальных лент, продюсер.

С 2002 года – кино- и телережиссер. Режиссерский дебют – кинофильм «Упасть вверх» (2002). Поставил телесериалы «И всё-таки я люблю...» (2008), «Банды» (2010), «Жизнь и приключения Мишки Япончика» (2011), «Убить Сталина» (2013), «Волчье солнце» (2014).

Комментарии
Copy
Наверх