Удивительно, насколько смелыми и самоотверженными порой оказываются люди: рядовая, как принято говорить, нарвитянка Светлана Бурякова с головой окунулась в омут работы в эстоноязычном детском доме в глубинке Ида-Вирумаа, хотя поначалу еле понимала детскую речь на эстонском.
Впечатления от первых трех месяцев трудного опыта, переживаний и наблюдений за русскими детьми, забывшими по воле судьбы родной язык, Светлана изложила в этом интервью, поразив не только бесстрашием, но и нескончаемым оптимизмом.
Миссия выполнима
– Как вы оказались на этой работе?
– Мудрые люди задавали мне вопрос: а чего я сижу в Нарве, почему не найду работу где-то в другой части Эстонии? И когда я увидела объявление о вакансии в детском доме в Тудулинна, то подумала – а почему бы и нет? Я мечтала как раз о такой работе – в детском саду, детдоме или каком-то другом социальном учреждении. Позвонила и прежде всего узнала о необходимости владеть эстонским языком, познания в котором у меня были на тот момент скромными: могла читать, переводить, написать письмо, но не разговаривала свободно. Мне ответили, что готовы рассмотреть мою кандидатуру, и я поехала на собеседование.
– Это удивительно, что будучи русскоязычным человеком, плохо говорящим на эстонском, вы отправились работать в детдомовскую семью с говорящими по-эстонски детьми.
– У детей в моей семье в основном русские имена, ведь родители у многих русские, из Ида-Вирумаа, но они теперь не говорят на русском. Точнее, могут говорить немногие, и они, конечно, помогают мне иногда. Приступая к этой работе, я немного говорила на эстонском, знала элементарные фразы. Детская речь, конечно, сложнее, но многое было понятно. И да, дети в моей семье были поставлены перед фактом, что придет воспитатель, который плохо говорит на эстонском языке.
– Детям было от этого интереснее?
– Не знаю, кажется, им было все равно. Потом я узнала у напарницы, что они сразу захотели больше со мной общаться, а я не могла делать это так же активно, как эстоноговорящий человек. Но сейчас уже все нормально: они знают, что я могу, и я знаю о них больше – про характер, поведение, какие сюрпризы они могут мне преподнести.
– Дети каких возрастов живут в семье, в которой вы работаете?
– Их шестеро – от трех до пятнадцати лет.
– С подростками, конечно, сложнее?
– Да, они более самостоятельные, им больше разрешается, чем маленьким, они уже показывают свой характер. А маленькие легче слушаются, больше уважают взрослых или, может, больше верят им. Такому ребенку всегда нужен кто-то, кто может его защищать, способен общаться с ним и помогать.
– Ваш дом находится в глубинке, в деревне. Это благо или в этом кроется какая-то сложность?
– Это, скорее, хорошо: на много километров вокруг нет никаких баров, кафе, больших магазинов. Там все друг друга знают, и если наш ребенок пошел с кем-то гулять, то мы знаем – с кем, и также знаем, куда они могут пойти, можем всегда найти.
– Что больше всего нравится в этой работе?
– Прежде всего, работа в детском доме сложная, с ней не все справятся. У детей бывает много проблем, они, как правило, не доверяют людям. Моя подруга работает в таком же месте, я сама также волонтер в детской SOS-деревне, поэтому я понимала, на что иду. И мне до сих пор довольно сложно там.
– На практике что оказалось самым сложным, когда вы оказались во главе этой семьи?
– Языковой барьер. Хотя я не видела, чтобы кто-то смеялся надо мной или шушукался в сторонке, но когда дети говорят между собой, я могу и не понимать.
– Дети могут воспользоваться такой изоляцией и договориться о чем-то этаком…
– Возможно, я не знаю. И еще они могут изменить свою речь или говорить так тихо, что я вообще ничего не услышу. Если русскую речь в другом месте я могу подслушать, то тут просто не понимаю. Но я знаю, как мне потом рассказали, что когда я устроилась на работу, там все напугались: к нам приедет русский человек! А Нарва – это вообще что-то страшное для многих. Наши дети, не знающие русского языка, никогда в жизни не приедут в Нарву просто погулять, а ведь эстонские дети сейчас в основном не знают русского.
– Учитывая это, у вас не возникает чувства собственной миссии? Вы же приближаете Нарву, ломаете стереотипы о русском человеке в Эстонии.
– Возможно, да. Потому что они, повторяю, очень боялись приезда русского человека, а сейчас уже видят, что мы не страшные, мы можем так же ухаживать за детьми, так же работать в эстонском коллективе. Миссия?.. Может, мы будем выезжать в Нарву, например по праздникам. До сих пор ездили в Таллинн, Тарту, а о поездках в Нарву я ничего не слышала. Теперь, возможно, этим детям будет не так страшно, ведь точно есть, по крайней мере, один русский человек, способный их в Нарве защитить. (Улыбается.)
Без привязанности
– Они называют вас мамой?
– Нет, для них воспитатели – это воспитатели. В основном у всех детей есть настоящие мамы, папы, родственники.
– Как детям удается делить свои эмоции, чувства между домом, семьей и настоящими родителями? Они становятся черствее или все еще умеют быть эмоциональными, нежными детками?
– Они довольно холодные дети, такими их сделало окружение, и это, конечно, большая проблема. А еще у них воспитатели постоянно меняются, потому что, как я уже говорила, на такой трудной работе многие не могут долго оставаться: целую неделю мы находимся там, не ездим к себе домой, почти не общаемся ни с кем извне.
– А вы сами не теряете свою нежность и эмоциональность?
– Не-ет! В моей семье есть же и маленькие детки, а они все равно хотят этой нежности: младшей девочке всего три года только-только исполнилось, и она хочет, чтобы о ней заботились. Моемся, делаем прически, одеваемся вместе, учимся всему. И даже с большими детьми мы обнимаемся и говорим друг другу всякие приятные слова. Они такие же люди, хотя у них и нет сильной привязанности к воспитателю.
– Как вам видится, у вас дружеские или уже действительно семейные отношения, при которых можно говорить и о чувствах, о любви? К примеру, расстроятся ли дети, если вас поменяют на какого-то другого воспитателя?
– Я не могу точно ответить, но, кажется, нет. Они, наверное, уже привыкли, что воспитатели постоянно меняются, и это, конечно, плохо. У этих детей нет чувства привязанности, они знают, что человек поработает и уедет к себе домой. Возможно, они так же будут потом относиться к своим мужьям или женам, к начальникам или работе, а может, даже к собственным детям.
– Какой же выход?
– Находить самых лучших воспитателей, педагогов. Но это такая работа, на которой нельзя передохнуть и где нет личного пространства, она на самом деле 24 часа в сутки и семь дней в неделю. Нужно постоянно что-то делать: уложил спать маленьких детей – работаешь с большими, они тоже хотят внимания.
– К вам иногда приходят мысли о том, что это несчастные дети?
– Нет, они не несчастные. Они живут в очень хороших условиях: есть все – и даже больше, чем у наших собственных детей. Я вижу проблему только в том, что им практически все разрешено: могут творить разные вещи, совершать какие-то поступки, и это прощается. Здесь наказывают только через запреты – например, не сидеть в телефоне или компьютере.
– Есть ли у воспитателя бумажная часть работы?
– Да, каждый день заполняем дневник. У меня с этим, конечно, проблемы: сухих фраз использовать не хочется, потому что надо писать, как ребенок развивается, что нового он узнал сегодня, что и почему случалось с ним, отдельно про здоровье. Поэтому я пишу сперва по-русски, чтобы ничего не забыть, а потом, раз в неделю, знакомая помогает мне с переводом. Сама я пока не могу написать правильными и красивыми словами, но надеюсь, когда-нибудь уже начну справляться.
– Коллектив, коллеги относятся к вам в целом терпимо?
– Да, у нас очень хороший коллектив и очень хороший директор – Карис Мугамяэ. Это лучший руководитель, с кем я когда-либо работала. Ради этого директора можно переносить все рабочие тяготы.
– К концу каждой рабочей недели вы ощущаете себя матерью настоящей многодетной семьи или все время помните, что это просто работа?
– Это работа, да. Неделя там – очень тяжело: семь дней не высыпаться, переживать, решать всевозможные вопросы, слышать крики, ходить в магазин, готовить, убирать, стирать, ухаживать за территорией и так далее. Мать может сказать детям, что устала, и приляжет отдохнуть, а здесь я ни на кого не могу переложить дела, никому не вправе доверить маленьких, никого не могу попросить помочь убрать или приготовить – это все моя работа. Дети сами могут предложить мне помощь, но все равно я всегда должна быть рядом. Помощницей еще может быть воспитательница из другой семьи: я могу ее попросить, если мне срочно понадобилось, допустим, молоко, и она одолжит. Или если маленькие детки легли днем спать, а мне нужно в магазин сходить, тогда я могу попросить ее присмотреть и за ними. Но это если очень быстро и ненадолго.
– А если плохо себя чувствуете?
– Невозможно такое. У меня есть неделя дома, чтобы восстановиться после этой работы.
– Не приходится ли вам сталкиваться с ревностью дома, в Нарве, со стороны собственного ребенка?
– Моей дочери будет уже 18 лет – почти взрослая, и она очень гордится тем, где ее мама работает, да еще на эстонском языке. А ревности нет, насколько я вижу. За неделю отдыха я стараюсь сделать все дела, которые касаются дочери.
– А по тем деткам скучаете на этой неделе отдыха?
– Я вспоминаю о них. Думаю, например, как они пошли 1 сентября в школу, что одной девочке мы так и не купили новую сумку – и с какой же она пошла… Я всегда переживаю за них, естественно.
С мамой и папой – через переводчика
– Для вас это первый учебный год на этой работе, как справляетесь с домашними заданиями на эстонском?
– У нас в семье три школьника, и мне нужно помогать им всем, но особенно маленькой девочке, ей восемь лет, второй класс. Учусь с ней: я тоже не знаю правил эстонского языка, а с математикой немного проще. Посмотрим еще, как пойдут наши дела в этом учебном году.
– Вас это не пугает?
– Нет. Когда на работе чем-то таким занят, тогда время идет быстрее. И так как мне самой нужно выучить эстонский язык, то все это на пользу. Прежде мы с детьми смотрели мультики на эстонском, слушали песенки, а теперь еще буду больше читать. Книжки на эстонском я читала маленьким деткам и раньше, но, правда, для них это очень смешно, и они так смеются, что мне аж самой неудобно становится! Представляете, как это выглядит? (Смеется.)
– В вашей работе требуется знание воспитательных методик и прочая теоретическая подкованность?
– Да, обязательно. Например, детки есть с особыми потребностями, болезнями, и нужно знать, как говорить с ними, как вести себя. В 2010 году я поступила в Нарвский колледж Тартуского университета учиться на педагога дошкольного учреждения, изучила все предметы, но пока еще не допущена к написанию дипломной работы, потому что не имею языковой категории В2.
– Нынешняя работа приблизит вас к категории и диплому?
– Я надеюсь, и уже записалась на языковой экзамен в ноябре. Дополнительно хожу на курсы эстонского.
– Подтянуть эстонский язык – это было целью, когда вы пошли в детский дом?
– Нет, я действительно хотела работать в таком месте.
– Как так получилось, что эти дети из русских семей теперь в детском доме не говорят по-русски?
– Например, в моей семье девочка Таня (имя изменено) – ей восемь лет, в пять она поступила в этот детский дом, где вообще не говорят на русском, и за три года забыла родной язык.
– Благодаря вам она сможет вспомнить его? Или это каким-то образом запрещено?
– Нет, это не запрещено. У Тани в нашем доме младшие брат с сестрой, и их мама с папой не знают эстонского языка – это еще одна причина, почему захотели принять на работу меня, человека, говорящего на русском. Когда к детям приходят мама, папа – им надо встретиться, поговорить, – я иногда становлюсь переводчиком для них.
– Кто-то у вас видит в этой абсурдной ситуации серьезную проблему?
– Когда я пришла на эту работу, мне никто прямо не говорил, что я должна научить детей русскому языку, но сами родители просят, чтобы мы начали говорить на русском, чтобы дети хотя бы что-то стали понимать.
– Насколько эмоциональны моменты встреч детей со своими настоящими родителями?
– Они, конечно, ждут своих родных, но мне кажется, что обычно только потому, что знают – те привезут им конфеты, подарки. При мне не было таких сцен: «Мама, не уходи!» Она ушла – дети побежали дальше по своим делам. Просто они, наверное, уже понимают, что мама или папа – не такие уж и хорошие люди, ведь у обычных мам и пап никогда не заберут их детей.
– Вы сами, будучи мамой, переживаете из-за подобных вещей? Признаюсь, что слушать такие рассказы очень больно.
– Я думаю об этом так: некоторым родителям удобно – их ребенок сыт, ухожен, посещает всякие кружки, маленькие ходят в детский сад, а старшие – в школу, летом у них лагеря и экскурсии, причем в такие места, о многих из которых мы здесь, в Ида-Вирумаа, даже не слышали. Мы в такие места ездили – лето было просто замечательное! У детей много разной одежды, приезжают спонсоры, волонтеры…
– Так жизнь в детском доме – благо для детей?
– Нет. Там у них пропадает привязанность к человеку, они становятся черствыми, перестают ценить то, что имеют. У кого-то возникает ощущение, что им все должны.
– Эта работа меняет ваше мировоззрение?
– Я думаю, что да. Я стала как-то жестче относиться к своему ребенку: раньше я позволяла ей многие вещи, позволяла лениться, а теперь стала требовательнее. То есть там я учу детей ухаживать за собой, за домом, и то же самое начала делать в собственной семье. На улице теперь больше внимания обращаю на беспризорных детей, всегда хочется что-то им сказать, сделать замечание, чему-то поучить. (Улыбается.) Постоянно учить – это, наверное, навсегда останется у меня.