Судя по XXIV Международному театральному фестивалю Divadlo Plzen, центральная тема театров Центральной Европы ныне – траектория распада.
«За человека страшно мне...» – Гамлет повторил бы это и сегодня
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Фестиваль Divadlo Plzen в чешском Пльзене запомнился мне исключительно высоким художественным уровнем: в нем участвовали звезды режиссуры не только Центральной Европы, но и России – Кирилл Серебренников со своим «(М)учеником». Еще впечатлил общий мрачный настрой: сплошной закат Европы – и почти никакого просвета.
Нелюбимый театр Собянина
«(М)ученика» сыграли на экваторе фестиваля, в третий вечер из пяти. Об этом спектакле московского «Гоголь-центра» все отзывались с восторгом – видимо, потому, что к пронизывающему сильнейшие постановки международной программы (была еще национальная, чешская) высказыванию: «Так жить нельзя!» Серебренников отважился добавить: «Но нельзя и сидеть сложа руки; надо бороться, пусть борьба и безнадежна».
Театральная версия адаптированной к российским условиям драмы Мариуса фон Майенбурга отличается от фильма, идущего сейчас в эстонском прокате, аскетичностью выразительных средств. Действие происходит в неуютном пространстве полупустого павильона, эпизоды без пауз переходят друг в друга, персонажи из разных сцен всегда вместе и на виду, никто не может остаться наедине с собой.
Главного героя, юного религиозного фанатика Вениамина, играет Никита Кукушкин, актер умный, тонко чующий несовершенство пьесы: после спектакля он сказал мне, как трудно перескакивать через дыру в ткани пьесы. Здесь нет постепенного превращения юнца, свихнувшегося на православии, в современного Савонаролу, бессовестно манипулирующего людьми; актеру приходится закрывать эту амбразуру собственной мощной энергетикой.
На встрече с режиссером многие пытались раскрутить Серебренникова на политику, но он отнесся к этому с понимающей иронией; рассказал о финансовых трудностях «Гоголь-центра» (из которых театр выходит с честью) и о том, что мэр Собянин назвал «Гоголь-центр» самым нелюбимым своим театром, а на вопрос: «А что вы там видели?» ответил: «Я туда не ходил и не пойду!»
И леса нет – одни деревья
Еще пару лет назад можно было спорить, уместно ли соединять игру живых актеров с видеорядом. Фестиваль подтвердил: видео уже не отделить от актеров. Правда, используют видеоряд по-разному: одни – проецируя на экран крупные планы актеров, уходя вместе с камерой за кулисы и сталкивая происходящее в двух пространствах; другие – прибегают к досъемкам, разводя актеров и видео не только в пространстве, но и во времени, используя снятые кадры как флешбеки. Это случай живого классика европейской режиссуры Кристиана Люпы, чей «Лесоповал», поставленный во Вроцлавском театре по роману австрийца Томаса Бернхарда, открыл международную программу фестиваля.
Спектакль рассчитан на четыре с половиной часа; из-за неполадок с видеотрансляцией возник получасовой технический перерыв – и это сыграло на руку эстетическому коду постановки: именно тягучее, расплывающееся время, когда действия мало, а разговоры бесконечны и на три четверти бессмысленны, и есть хронотоп, в котором существуют персонажи и романа, и постановки.
В начале идет невыносимо долгое и нарочито небрежно снятое телеинтервью с актрисой Иоаной Туль (Марта Зиеба); она ведет занятия по сцендвижению – и в этот день никто из учеников не пришел в ее студию. Невидимый интервьюер донимает актрису вопросом «вы считаете себя талантливой?». Она пытается закрыться... Картинка обрывается. Теперь на сцене – нечто вроде огромного аквариума, квартира, в которой собирается помянуть повесившуюся Иоану венская творческая интеллигенция. Тут и писательницы, одна из которых пошло похваляется знакомством с Эльфридой Елинек; и хиппующий авангардист, и престарелый композитор, расплескивающий желчь и сарказм, и пришедший прямо с премьеры знаменитый актер, рассуждающий о том, как он готовил роль Экдаля в «Дикой утке» Ибсена.
Видео нужно, чтобы показать, как люди возвращались с похорон актрисы, завернули с кладбища в дешевую столовую и, давясь, ели неудобоваримую пищу; сняты все кадры в обесцвеченной гамме – не только от общего пасмурного настроения, но и от вялости энергетики. Живой, страдающий, полностью отдающийся искусству человек здесь один – покойная Иоана; остальные давно забыли, что такое муки творчества.
Почему «Лесоповал»? Как сказал поэт, «и леса нет – одни деревья». Все лучшее вырублено, остались одни симулякры. Тотальный распад добрался до искусства. И Люпа ставит свой спектакль не о делах дней давно минувших, а о сегодняшнем дне...
Жестокий натурализм Мундруцо
Венгерский «Протон-театр», которым руководит режиссер Корнель Мундруцо, должен был привезти в Пльзень «Трудно быть богом» по Стругацким. В последний момент произошла замена – на «Бесчестье» по роману южноафриканского прозаика Дж.М. Кутзее.
«Бесчестью» сцена-коробка эстетически противопоказана. В Пльзене спектакль играли в брошенном трамвайном депо, огромном, гулком. Перед нами – захламленная ферма героини по имени Люси: стены с отколотой плиткой, кружки, электрический чайник, пленочный магнитофон, старые диваны, флаг всех цветов радуги (в романе Люси – лесбиянка, в спектакле это неважно), вместо пола – деревянный настил, под ним – песок. Место и время действия – ЮАР вскоре после падения власти белых; у новых хозяев не сложилась еще своя интеллектуальная элита, однако, пользуясь белыми, новые хозяева жизни всячески унижают их, отвечая на прежний апартеид черным расизмом.
В книге центральный образ – профессор-филолог Дэвид Лури (Шандор Жотер). Он соблазнил студентку (возможно, темнокожую); сцена соблазна – совершенно несоблазнительная, неэротичная – идет под телевизор, на экране – советский мультик «Ну, погоди!». Профессора избивают студенты и подвергают унизительному допросу коллеги; Дэвид уезжает из Кейптауна на ферму к дочери.
Спектакль начинается с пробуждения Люси под собачий лай, вдруг захлебывающийся. Четверо парней в черных париках врываются на ферму, долго насилуют Люси (натурализм сцены за пределом восприятия нормального человека, начинает тошнить!), потом бросают ее на полу, скулящую, как побитая собака, и отрубают голову сторожевому псу. Гибнущие собаки – лейтмотив спектакля. Собаками белые травили негров; теперь те и другие должны ответить за апартеид. Пришло время реванша.
Дэвид и Люси лишаются всего. Отец находит приют у владелицы собачьей клиники; актеры, играющие псов, ковыляют на четвереньках, вылизывают жестяные миски; унижение человека и собаки уравнено. Люси беременна от насильника. Ее ферма переходит в руки африканца Петруша – как выясняется, отца одного из насильников. Петруш с подручными выносят мебель и деревянные настилы; остается пустое пространство, заполненное песком; Петруш предлагает Люси стать его третьей женой, та смиряется; в финале Люси и Дэвид вместе с Петрушом и его работниками втыкают в песок, сочащийся театральным дымом, белые розы. Люси убеждает отца, что нужно начать жить с нуля – чтобы потом, возможно, вновь подняться... Расцветут ли розы на поруганной земле? Мундруцо оставляет этот вопрос открытым.
Разве дело в ЮАР? Ненавистью пропитаны любая страна и эпоха в момент, когда одна социальная парадигма резко и грубо сменяется другой. Бесчестье – это ненависть, разжигаемая между народами, позор – неприятие иного, другой культуры, другой политической системы; итог – тотальный распад.
Распад какой-либо империи
Интеллектуальная драма-притча, популярная в первые послевоенные десятилетия, жива и сейчас. В Пльзене она была представлена спектаклем «Моймир II, или Закат империи» в постановке Растислава Баллека.
Зрители сидят по периметру зала, в котором разворачивается история последних дней славянской державы Великая Моравия, существовавшей с 822 по 907 год. Ее последний могучий властелин Сватоплук (Роберт Рот) на смертном одре делит страну между тремя сыновьями (перефраз «Короля Лира»). Сватоплук чувствует, что старший сын, Моймир II, странный юноша в современном костюме и с явными признаками слабоумия, не сохранит страну. Рефлексия короля выражается в его диалогах с Шутом (Доминика Кавашова), загадочным существом, то мужчиной, то женщиной; в финале он(а) делается воплощением западных соблазнов, сгубивших империю. Второй собеседник короля – его бывший соправитель Растислав (Эмиль Хорват), которого Сватоплук когда-то предал и отдал франкам, а те ослепили князя. Теперь он в рубище и с кровавыми дырами вместо глазниц возвращается, чтобы возвестить гибель всего того, за что они, друзья-враги, боролись всю жизнь.
Грань между жизнью и смертью исчезла; тектонический распад разломал и эту границу. Сватоплук и Растислав спорят то ли в реальном, то ли в загробном мире, а наследник трона бесцельно слоняется по сцене, время от времени колотя кулаками в стену. Ощутив себя властителем, он позволяет внести скелет, который обряжают в ризы папы римского. Переходит на английский. При Сватоплуке страна и народ сохраняли самобытность, король всю жизнь лавировал между Римом и Царьградом, но крепко держался за родную культуру, за родной алфавит – глаголицу. При Моймире слуги стирают со стены надписи на глаголице; то малое, что осталось от великой державы, унифицируется под Европу. Утрата национальной идентичности воспринимается как трагедия, как гибель...
Фестиваль завершался «Гамлетом», который поставил в краковском Старом театре молодой, но уже знаменитый – и не только в Польше – режиссер Кшиштоф Гарбачевский. Он свободно владеет всеми тайнами современного театрального языка и, разумеется, активно вводит в постановку видео в режиме live streaming (когда происходящее на сцене выводится на экран), однако видео не вытесняет живого актера, а органически соединяется с живым планом. Синтез выразительных средств нужен для того, чтобы достучаться до зрителя, убедить его в том, что современный мир находится в состоянии распада, причем обломки падают друг на друга. В этом абсурдном пространстве при желании можно увидеть неожиданные и причудливые конструкции.
Гамлет не хочет быть Гамлетом
...По круглому бассейну по колено в воде бродит бородатый бомж, то и дело скребя по дну черпаком. Первая догадка: он ищет труп Офелии. Но нет, ничего он там не ищет, да и Офелия – вопреки тексту – не утонет. Бомж – Горацио; ему по сюжету дано поведать миру о Гамлете, вот он и обращается к залу, повторяя: «Имеющий уши – да слышит».
Для Гарбачевского величайшая пьеса времен и народов – миф, а современность – эпоха деконструкции мифов. Неважно, убивал Клавдий отца Гамлета или нет: призрак принцу не является, а «Мышеловка» нужна для того, чтобы актер, играющий короля, восклицал: «А король – голый!». То есть чтобы сорвать с окружающей действительности красивости и показать истину во всей ее неприглядной наготе.
На площадке царит хаос, логика разрушена, герои блуждают в тесноте, наталкиваются друг на друга; сцена в спальне королевы проецируется на экран – и мы видим, что пока Гамлет упрекает Гертруду, она упоенно принимает ласки Клавдия.
Гамлета играют три актера. Пожилой Роман Ганцарчик начинает роль принца; его Офелией становится тонкий, женственный Бартош Беленя, играющий Гамлета там, где нужен безвольный, опустивший руки принц. Третий Гамлет, Кшиштоф Зажецкий с внешностью героя боевиков, долго беседует с Режиссером о том, какую из расхожих трактовок образа ему предстоит воплотить, и появляется в сцене с Офелией (Ясмина Полак). Они занимаются любовью в бассейне, по воде расплывается кровь, но это не убийство – это всего лишь дефлорация. Принц с сознанием выполненного долга засыпает у бассейна, а Офелии не спится, она пытается тормошить возлюбленного, но ему уже не до нее... Реалистично!
Поединка с Лаэртом нет, как и самого Лаэрта; Гамлета убивает (из дробовика!) Ганцарчик в образе то ли Полония, то ли в Гамлета-Машины, сконструированного в 1977 году немецким драматургом Хайнером Мюллером, который первым радикально разъял плоть пьесы, и чьи слова вложены в уста Ганцарчика: «Я – не Гамлет. Не желаю играть эту роль. Слова, слова, слова... Мне они ничего не говорят. Моя вялая мысль высасывает из образа всю кровь. У меня за спиной строят декорацию те, кому моя драма неинтересна. Она и мне неинтересна. Как хотите, а я выхожу из игры...» Такой «Гамлет» стал фразой, завершившей тему фестиваля.