Юрий Охочинский: когда я выхожу на сцену, я целую микрофон

Юрий Охочинский. Фото: архив организаторов

Интервью Марианны Тарасенко с Юрием Охочинским, романтиком и красавцем, обладающим уникальным тембром голоса.

– Юрий, вы окончили актерское отделение ЛГИТМиКа. А почему не стали актером?

– Да потому, что я всегда мечтал быть певцом.

 – Хорошо, зайдем с другой стороны: если вы не мыслили своей жизни без музыки, почему подались в актеры?

– Я серьезно увлекся бродвейскими мюзиклами, а тут и у нас как раз поставили «Орфея и Эвридику». И я понял: для того, чтобы органично чувствовать себя на сцене, мне нужно именно актерское образование. Актерская школа помогает мне и по сей день.

– А голос не мешает? Я имею в виду то, что он имеет настолько своеобразное, узнаваемое звучание, что это сейчас должно восприниматься как помеха. Потому что «неформат».

– Но так было и раньше, когда я только начинал. Мне было очень сложно: на радио еще ладно, а на телевидении... Меня за мой тембр почему-то сразу причислили к «прибалтийским» певцам.

– ???

– Ну, у эстонских певцов были необычные тембры, у Яака Йоала, например.

– И у Георга Отса.

– Отс – и помимо тембра – это вообще уникальное явление, и для меня он во многом был учителем. Это потрясающе – так владеть голосом, чтобы исполнять и классику, и популярные песни. Таких певцов очень мало.

– Таким был и Магомаев.

– Да, но Муслим больше играл в это: а вот сейчас я спою вам классическую арию. Отс же был действующим оперным певцом. Выдерживать оперный спектакль неимоверно трудно. Модный сейчас кроссовер – это обман. Если ты воспитан как оперный певец, так не лезь ты на телеэкран! А сейчас тенденция: оперная карьера не состоялась – и они поперли петь кондовую российскую эстраду и арии из оперетт. Вы знаете, как сейчас таких называют? «Магомайчики». Они поют репертуар Муслима, но дальше-то что? И некоторые просят: научи меня петь в микрофон. А как? Это же разные истории, разная природа звука. На микрофон ложатся тембральные голоса, – помните, как звучал Владимир Трошин? – а у оперных голоса поставленные, их учили петь без микрофона. Я первым делом, когда выхожу на сцену, микрофон целую.

– Ну а как все-таки с вами разобрались на заре вашей карьеры?

– Решили, что парень хороший, но «не наш». И поэтому традиционную советскую песню мне не давали. У нас вообще не любят индивидуальностей, чтобы что-то выделялось. Легче взять в ротацию на радио не певца, а исполнителя, который будет ровненько ложиться и не выбиваться – один тембр, один ритм, одна аранжировка... Это проще. Поэтому чем ярче вокалист, тем в большей степени он неформат. И на концертах то же самое.

– Ну да, поэтому до сих пор по России периодически гастролируют дублеры или вообще жулики со стороны. И народ не замечает подмены.

– Сейчас чем дальше от Москвы, тем меньше понимание. Народ вообще растерялся. В советские времена было меньше и певцов, и каналов, а сейчас среди всего этого обилия попробуй разберись. А насчет того, что все должно быть скромно и усредненно – это воспитание тех же советских лет.

– Разве что скромность ушла.

– Зато осталось, чтобы все в ряд. То же было и в эпоху фонограмм. Сборный концерт, все «поют» под фанеру, а ты говоришь, что не будешь под фанеру – и тут же: «А-а-а! Как так? У нас все под фанеру, это формат». А кто живьем – тот неформат.

– Чувствуется, что в Питере музыкантам труднее, чем в Москве?

– Жить в Москве и работать, особенно сегодня – это совсем другая история. Мы – на обочине, а весь шоу-бизнес – там, целая его фабрика. О нас-то, тех, кто успел стать известными, хоть иногда вспоминают, а молодым певцам очень трудно. Тем более что в Москве существует несколько кланов, и если ты в этот клан не входишь – шансов у тебя нет. Я вот все удивляюсь, как они друг другу и сами себе не надоели.

– Зато изрядно надоели зрителям. На какой канал телевизор ни переключишь – везде одни и те же люди и пикантные истории из их жизни.

– А логика обывателя какова? Если тебя показывают по телевизору – значит, ты хороший, не показывают – плохой. А как ты поёшь, попадаешь ли в ноты – неважно. Сейчас на эстраде много случайных людей, недоучек. Спасибо технике: ты скажешь в микрофон «а», и он тут же песню сочинит и за тебя ее споет.

– В вашем репертуаре есть и песни Энгельберта Хампердинка. Это был любимый певец моей молодости...

– Да? А я с ним знаком!

– Но сейчас Хампердинк у нас почему-то несправедливо забыт. Песни из его репертуара звучат, но молодежь такого имени уже не знает. Мне кажется, что это несправедливо. А в чем природа вашей любви к Хампердинку?

– Бабушка воспитывала меня на классической музыке, но в доме звучали и Синатра, и Том Джонс, и Хампердинк... И это мое, близкое мне звучание – кантиленное, микрофонное. Но поколение вокалистов, к сожалению, вымирает. Сейчас в моде другая система звукоизвлечения.

– Только что умер Леонард Коэн.

– Да, он был явлением, но он, скорее, поэт, чем вокалист, это мелодекламация. Коэн ближе к Дилану: у него очень интересное слово, а я все же в первую очередь люблю вокал. А из вокалистов только что умер Андрей Давидян, человек с абсолютно потрясающим голосом. Только что к нему пришла слава – и вот. Такая судьба.

– Вы озвучивали фильмы, вели программы на радио в Москве и в Питере, а сейчас чем-то таким занимаетесь?

– Да, сейчас начал программу «Последний романтик».

– Это привет от Ремарка или и о вас тоже?

– Это обо всех последних романтиках.