Николай Караев: школа жизни, школа подчинения

Николай Караев. Фото: архив автора

Бессмысленные задания, субъективные оценки, угробленное здоровье, вышестоящие, считающие своим долгом унизить нижестоящих, – это не пороки школы как таковой. Это лишь увертюра к большой жизни, где всем этим можно захлебнуться, пишет журналист Николай Караев.

Растиражированный фейсбучный пост таллиннской гимназистки Екатерины Бородиной про сущие ужасы среднего образования – хороший повод поговорить о том, почему мы в принципе терпим то, чего терпеть вроде как не должны. Хотя сам по себе пост, увы, стереотипен и банален, и даже непонятно, отчего он выделился из бесконечного потока подросткового, скажем прямо, нытья. «Школа, говорят, – самые прекрасные годы нашей жизни, но как добрый десяток лет мучений может быть лучшими годами?» Ну а чего вы хотели? Учиться – тяжело по определению. Кайфуют от обучения, как ни жаль, единицы. Можно, конечно, долго обсуждать, какие предметы в школе нужны, а какие нет, но суть ведь не в этом.

Чему нас учат в школе прежде всего

В этой истории много прекрасных (в кавычках или без – пусть каждый решит сам) аспектов. Например, ответ ученице директора школы, ответ совершенно безграмотный, на порядок безграмотнее, чем запись школьницы (там тоже есть к чему придраться). Просто вот настолько, что, как писал пародист Александр Иванов, «и сам к бумаге тянется рука» – чтобы красной ручкой вычеркнуть лишние запятые и поставить внизу жирную двойку. С минусом. Право слово, ну нельзя так позориться.

Но ладно грамматика – может, человек сам плохо учился в школе, может, он дисграфик или еще что. Но тон! Но лексика! «Лузеры – не наш уровень!» Внесите же эти слова в анналы, выбейте их на скрижалях, сделайте официальным лозунгом Таллиннской Кесклиннаской русской гимназии, в самом деле, – тут-то народ к вам и потянется! Я понимаю, по нынешним временам директор школы – не педагог, а менеджер; не Песталоцци или там Макаренко, а Генри Форд, Ли Якокка и Билл Гейтс в одном флаконе, пиарщик без принципов, для которого сделать гешефт на посте ученицы в социальной сети – «нивапрос». Вы гляньте, какие мы кадры растим! Видали, как она нас всех? Хотите так же? Айда к нам! Научим!..

Но суть, повторю, не в этом. Главное, чего я здесь не понимаю, – это почему столько неглупых людей считают школу в первую очередь источником знаний или институтом социализации. Последнее, в общем, ближе к истине, но всё равно это полуправда.

Главным образом школа – это институт подавления. Точнее, приучения к подчинению. Миниатюрная, но действующая (ух как действующая!) модель того абсурдного общества, в объятия которого школьники попадут чуть позже. Бессмысленные домашние задания, субъективные оценки в журнале, угробленное здоровье, вышестоящие, которые считают своим долгом унизить нижестоящих, – это не пороки школы как таковой. Это всего лишь увертюра к большой жизни, где всем этим можно захлебнуться. Ягодки будут впереди.

Нет, конечно, школа – это и хорошие учителя, и умные учителя, и дружба, и товарищество, и логическое мышление, воспитываемое математикой, которая кажется столь бессмысленной. И даже зубрежка сама по себе – необходимейший навык: не всё то, что тебе вот прямо позарез нужно, ты всегда будешь схватывать на лету. Но из песни слов не выкинешь: в школе мы прежде всего учимся подчиняться.

Сжав зубы и не теряя лица

Я уверен, что любой из нас может рассказать массу историй о том, как его заставляли что-то делать в школе – и в итоге таки заставили. Об особенно унизительных случаях мы предпочли забыть, однако это не значит, что они нас не сформировали. Некоторые случаи не забываются, и мы даже понимаем, как могли бы, как должны были ответить там и тогда, когда учителя устраивали нам подлянки, а директор брал и привлекал нас к «общественно-полезному» труду в виде какого-нибудь нужного школе строительства, за что потом нам дарили, господи ты боже мой, вымпел и книжку.

Школа учит подчинению, так было и так будет. Это плохо? Ну, с точки зрения современного западного мировоззрения, которое базируется на Гегеле (слышали о нем что-нибудь нынешние гимназисты?), на его идее нравственности как свободы и прогресса как увеличения количества свободы, – с такой точки зрения, да, очень скверно. Особенно если включить в понятие свободы гормональный бунт пубертатного периода.

Но если подумать еще немного, окажется, что голая свобода никому не нужна (и считается психическим заболеванием, причем обоснованно, и часто по итогам деятельности свободного человека заканчивается тюрьмой). Общество нас ограничивает. Государство – тем более, даже хорошее, не говоря о нашем.

Давно сказано, что любая власть есть насилие, и это пустые слова лишь до тех пор, пока не сталкиваешься лбом с этой властью в реальности. С точки зрения некоторых даже налоги являются насильным изъятием честно заработанного. Люди посложнее чуть лучше понимают, что такое человеколюбие и как устроена экономика, и с обоснованными налогами не воюют – но вполне могут воевать с другими проявлениями государства, скажем, с открытой либо прикрытой фиговым листком национализма дискриминацией.

И – давайте это признаем – чаще всего мы проигрываем. Когда власть навязывает нам свои требования на уровне законов и пытается навязать нам собственную идеологию (чаще простую, черно-белую: власть не любит сложных решений); когда нас с рекламными прибаутками и белозубыми ухмылками кидает бизнес, который «бизнес есть бизнес»; когда нас годами уговаривают поверить в перверсивные ценности лучшие люди в СМИ; когда начальство нас продавливает, прогибает, ломает через колено – мы проигрываем.

И ровно в этот момент нам вдруг пригождается школьный опыт «социализации» в виде подчинения. Ведь в школе мы много лет учимся, кроме прочего, проигрывать. Проигрывать, не теряя лица, сжав зубы, скрепя сердце – и осознавая, где именно пролегает черта, за которой такое вот подчинение становится невозможным.

«Могу сказать, что гимназия научила меня делать бессмысленные задания, забыть про свободное время, терпеть унижения, терпеть тех, кого ненавидишь, а также ценить хороших людей...» Эх, знали бы вы, Екатерина, сколько всего этого вас ждет впереди. Утешение одно: со временем хороших людей ценишь всё больше – в отличие от и от.

Бунт и подчинение как культурный институт

Несмотря на все восторженные речи о свободе, уроки подчинения так или иначе преподаются везде. Есть нюансы. В Америке, насколько я сталкивался с американской жизнью в кино и в реале, существует культ подросткового бунта, кульминация которого – отъезд в свободную жизнь в день совершеннолетия с тем, чтобы больше этих опостылевших рож никогда не видеть. На деле свободная жизнь, естественно, очень скоро оборачивается подчинением кому-то еще (если вы не финансовый гений, не миллионер и не вор; в последнее время эти три качества всё чаще идут рука об руку).

Однако на момент подросткового бунта, как сплошь и рядом демонстрирует голливудский кинематограф, энергия смуты направляется в русло не общественной активности (это опасно, не надо так, подобных людей должно быть как можно меньше), а борьбы с родными и близкими – и мне здесь чудится осознанная культурная политика.

Куда интереснее дело обстоит в Японии, где слово «свобода» появилось только в XIX веке и на традицию жесткого обучения не повлияло. Пока таллиннские гимназистки бунтуют в социальных сетях (ха-ха), их японские сверстники зубрят очередную порцию знаний в надежде сдать экзамены и поступить в хороший вуз, ибо если твоя карьера не задалась рано, надеяться тебе особенно не на что. Найм в крупных японских компаниях до сих пор считай что пожизненный, понятие о том, что ты не столько индивид, сколько часть коллектива и общества, почти абсолютно, как и культ труда вплоть до «кароси», смерти от истощения на рабочем месте.

И если японский подросток мужского пола со всем этим традиционно мирится, с девочками в свое время вышло странно. Феномен японской школьницы появился только в 1920-х – прежде юные женщины, «сёдзё», в школу не ходили и, взрослея, шли либо замуж, либо работать, третьего было не дано. Потом до Японии докатилась с Запада волна феминизма, женщины получили некоторые права и в юном возрасте стали, естественно, бунтовать.

Японцы подошли к делу основательно – есть «теория сёдзё», описывающая школьниц как развязных, отвязных, плюющих на социальную ответственность мечтательниц-анархисток. И что вы думаете? Очень быстро появились комиксы, мультики и фильмы с одним и тем же паттерном: школьница непременно бунтует, прет против коллектива (там есть против чего переть – одна школьная форма чего стоит, не говоря о правилах насчет украшений, длины волос и чулок), получает от коллектива по голове, остается при своем мнении, ходит гоголем... А потом, как та лягушка из хокку, всё равно прыгает в пруд японской жизни, и от всего ее бунта остается только всплеск в тишине.

Ну или всплеск в социальных сетях. Тоже вариант. И не стоит думать, что Эстония в этом плане сильно отличается от Японии – несмотря на твердящих о свободе белозубых боссов, как бы убедительны они ни были.