Профессор: если кто-то думает и говорит не так, как большинство – он либо куплен, либо враг и мерзавец (10)

Copy
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Николай Вахтин
Николай Вахтин Фото: личный архив

Профессор факультета антропологии Европейского университета в Санкт Петербурге, член-корреспондент Российской Академии наук Николай Борисович Вахтин поговорил с Rus.Postimees о том, как взаимодействуют социум и язык.

— Одна из дисциплин, которую вы преподаете в Европейском университете, называется макросоциолингвистика — это раздел языкознания, изучающий связь языка и социума. Под «макро» подразумевается крупное социальное объединение — страна, регион и т.д. В чем заключается особенность бытования русского языка в РФ и за его пределами?

— Особенности бытования того или иного языка обычно обусловлены исторически. Если язык представляет собой язык бывшей метрополии, то есть центра империи, у него одни особенности; если это язык небольшой страны, никогда не бывшей империей – то другие. Русский язык в Эстонии – это язык бывшей метрополии, как английский язык в Индии или португальский язык в Бразилии. Когда империя распадается и на ее месте образуется несколько независимых национальных государств, язык бывшей метрополии еще какое-то время продолжает в этом государстве существовать, что часто порождает конфликты. Так, после обретения независимости в 1947 году Индия провозгласила язык хинди государственным и официальным и поставила срок в 20 лет на полный переход всего государственного управления с английского на хинди; однако с тех пор прошло 70 лет, а английский до сих пор используется как один из двух официальных языков.

Эстонии в этом отношении повезло: здесь, кроме эстонского и русского, практически нет других языков (есть некоторое число носителей немецкого и шведского) – сравните ситуацию в Индии, где 447 языков и более двух тысяч их  диалектов. Какой язык должен стать государственным после создания национального государства, в Эстонии не вызывает сомнений. Просто этот процесс занимает время.

— Русский язык в Эстонии — это так называемый язык диаспоры. Он развивается под влиянием эстонского языка. В языке русскоязычной диаспоры появляется все больше варваризмов, калек, заимствований. Как вы относитесь к процессам такого рода?

— Как можно относиться к естественным процессам? Кому-то может не нравиться зима, кому-то, наоборот, лето, но странно было бы одобрять или не одобрять смену времен года: она просто есть. Любые два языка, оказываясь в контакте друг с другом, неизбежно со временем меняются, обмениваясь словами, конструкциями, интонациями. По некоторым данным, в мире насчитывается более 50 разных «английских языков»: английский в Кении мало похож на английский в Пакистане. Это совершенно нормально. Надо только понимать, что какие-то слова и выражения, ставшие привычными для русских в Эстонии, русские в Архангельске могут не сразу понять.

— В 90-х лингвисты сетовали на дурной языковой вкус того времени, свойственное ему просторечие, жаргонизмы, речевые ошибки. Как вы считаете, по состоянию на начало 2017 года мы преодолели эту языковую тенденцию?

—  Нет, не преодолели, и никогда не преодолеем. В любом языке всегда были, есть и будут просторечие, жаргонизмы, региональные особенности, которые с точки зрения литературного языка могут выглядеть как ошибки. Вопрос только в том, чтобы все эти языковые варианты знали свое место – а это место разное в разные эпохи и периоды. В прошлом столетии в России (и в Эстонии) было не принято использовать жаргонизмы и просторечие с экрана телевизора; сейчас эта норма изменилась, что одними воспринимается как упадок культуры, а другими – как долгожданное возвращение нормальной речи на телевидение.

— 90-е были не единственной эпохой, оказавшей влияние на состояние русского языка. В своей лекции «Советский язык и его последствия» вы говорите о том, что СССР оставил неизгладимый след на современной речи и письме. Не могли бы вы рассказать об этом более подробно?

— Это очень долгий разговор: лекция, которую вы упомянули, длилась часа три. Если очень коротко, то я имел в виду вот что. В каждом языке существуют особые ритуальные сферы (формулы приветствия и прощания, вежливые фразы, тосты, похоронные и поздравительные речи, религиозные службы, письменные заявления и справки), для которых характерны особые ритуальные виды речи. У ритуальных форм речи есть одна важная особенность: эти высказывания воспринимаются не с точки зрения того, правду говорит человек или нет, а уместно ли, правильно ли, подобающим ли образом он говорит. Представьте себе, что в ответ на вашу фразу «привет, как дела» собеседник вдруг начинает долго и подробно рассказывать, как именно у него обстоят дела. В разные эпохи, в разных странах эти ритуальные сферы могут быть шире или у́же, захватывать больше или меньше областей языка. Ничего страшного в этом нет: это нормально.

— То есть особенностью языка СССР была ритуализованность?

— Существует понятие «тоталитарный язык», для которого характерно очень широкое распространение ритуализованной речи: не только перечисленные выше сферы, но и все публичные выступления, все газетные публикации, все радиопередачи оцениваются не с точки зрения того, правда или неправда там сказана, а с точки зрения того «правильно» или «неправильно» человек высказывается. Возьмем фразу «советский народ, все прогрессивное человечество горячо поддерживают и одобряют решения NN съезда Коммунистической партии Советского Союза»... Что, действительно, весь народ? Без исключений? Что, те, кто не поддерживает или просто ничего об этих решениях не знает – не «прогрессивные»?

Любой анализ, любое рациональное отношение к этой фразе немедленно и наглядно демонстрирует ее абсолютную и очевидную бессмысленность. Однако эта фраза в определенном контексте (газетная статья, выступление на собрании или лозунг на улице) совершенно уместна, потому что она «правильна».

В пределе тоталитарный язык стремится к тому, чтобы полностью захватить все области человеческого общения: этого ему, к счастью, никогда не удавалось – но определенных успехов он все-таки иногда достигал. В СССР даже в частном разговоре очень часто возникали ситуации, когда нельзя было (непозволительно, не принято) усомниться в каком-то утверждении, высказать какую-то мысль – не говоря уж о публичной сфере.

— Одно из последствий тоталитарного языка — отсутствие публичной речи, когда в незнакомой обстановке люди договариваются, достигают компромиссов. У нас же в спорах не ищут истину, а высказывают свою точку зрения. Причем в довольно агрессивной форме. Особенно ярко это проявляется в интернете. Чем объясняется такая агрессия? Советским прошлым или за этим стоит что-то большее?

— За этим стоит впитанный с молоком матери страх. За этим стоит подсознательное убеждение, что существует только одна верная точка зрения на проблему – общепринятая, та, которую высказывает власть. Подсознательное убеждение, что если кто-то думает и говорит не так, как большинство – он либо куплен, либо враг и мерзавец. Этот страх, это убеждение в странах так называемого постсоветского пространства, конечно, воспитаны несколькими советскими поколениями полного публичного единомыслия. Высказать мысль, не похожую на то, что говорит большинство – страшно; услышать такую мысль – еще страшнее: что он такое говорит?! Да как он смеет?! Да что нам обоим за это будет?

Когда так воспитанный человек слышит нечто противоречащее тому, что он привык слышать, у него возникает еще одна страшная мысль: «Если собеседник прав, а власть (учитель, телевизор, президент…) не правы – то что же мне делать, как же мне оправдать мой собственный бездумный конформизм?» Ведь в этом случае придется думать самостоятельно, самостоятельно добывать факты, а не довольствоваться тем, что тебе привычно скармливают с экрана телевизора, анализировать эти факты. А вдруг окажется, что собеседник прав – и тебе самому придется либо осознанно врать, либо становиться таким же изгоем, как он, которого все будут считать либо купленным, либо негодяем и врагом...

— Вообще эта тенденция, она присуща только русскоговорящему населению или всем без исключения? Есть какая-то взаимосвязь между общим уровнем агрессии в обществе и поведением в интернете?

— Эта тенденция присуща всем, но в разной степени. В странах, в которых на протяжении столетий люди воспитывались в убеждении, что чужая точка зрения имеет право на существование, она меньше. А связь между агрессией и интернетом прямая: в интернете сидят те же люди, которые составляют общество, и ведут они себя там так же, как и вне интернета. Только в интернете больше можно себе позволить без риска, прошу прощения, получить по морде.

— А все это бахвальство, великодержавный пафос русскоязычных пользователей, чем он объясняется? Типичный пример: после скандала с французским биатлонистом Фуркадом новостная лента в соцсетях была забита сообщениями в духе «мы вас, европейцев, от Наполеона спасли, от Гитлера спасли, а вам все неймется!» Неужели это типично для представителей всех национальностей?

— Спасли французов от Наполеона?! Так и писали? Какая прелесть... Не знаю, что вам ответить: я эти глупости в сетях не читаю и вам не советую. Великодержавный пафос в любой национальности отвратителен, в своей собственной – отвратителен вдвойне, потому что это самое примитивное решение всех проблем: мы всегда правы, потому что мы всегда правы и не можем ошибаться. Когда это говорит кто-то другой – ну, мало ли дураков на свете, пусть говорит. Когда это говорит свой – обидно: хочется сказать ему: ты подумай немножко, почитай что-нибудь, прежде чем высказываться. Мир полон очень сложных проблем, у которых нет простого решения – а попытка предложить простое решение может оказаться очень и очень опасной.

—  Одна из причин, с помощью которой объясняют феномен агрессии в интернете, связана с тем, что в Сети мы не видим лица собеседника, не слышим его голоса, и поэтому у нас не включается механизм эмпатии. Мы становимся безжалостными к своему оппоненту. Эта безжалостность, порой, переходит все границы: люди переходят на оскорбления национальности, вероисповедания, гендера, каких-то внешних черт - лица или фигуры. Есть ли способ табуировать такое поведение в интернете?

— Да, наверное, дело не только в чувстве безнаказанности, но и в отсутствии эмпатии. И чем меньше -повторю - мы привыкли к тому, что другой человек вообще-то имеет право на другое мнение, тем ситуация хуже. Вместо того, чтобы заинтересоваться, попытаться понять, почему он думает иначе, что его толкает к такому выводу, что в его жизни, биографии, обстоятельствах заставляет его так думать – вместо этого мы начинаем раздражаться и кричать… Но об этом я уже говорил. А табуировать? Это в смысле запретить? Ни в коем случае никому ничего нельзя запрещать говорить: во-первых, это бессмысленно, а во-вторых – чем мы тогда отличаемся от того, кто считает, что его точка зрения единственно правильная? Нет, увы: единственный путь – это терпеливо ждать, пока придет и осядет в сознании большинства мысль, что люди – разные, и мнения у них – разные, и что это не страшно, а напротив – даже интересно.

Комментарии (10)
Copy
Наверх