Нищета и блеск рижских закоулков

Маленький рижанин Сережа Эйзенштейн с папой, директором, архитектором, игроком и гулякой. Фото: Интернет

Не планировала я, собираясь в столицу Латвии, писать о городских трущобах, но, как говорится, так получилось.

Гостиница с птичьим названием «Dodo», рекламирующая себя как «современный отель в пяти минутах езды от Старой Риги», оказалась, в самом деле, неплохой, но построенной в таком странном месте, что руки сами попросились к перу, а перо, сами понимаете, – к бумаге...

В каждом городе, наверное, есть заброшенные дома. В Америке, например, их захватывают бездомные, которых называют звучным английским словом сквоттеры. Их лидеры уверены, что вовсе даже не посягают на священную частную собственность, а, наоборот, спасают ненужные собственникам дома от разрушения и решают проблему с жильем для неимущих неформалов, а также неформальных неимущих. Датская Христиания вообще появилась на свет именно после такого самовольного захвата опустевших военных казарм в Копенгагене. Типичный пример таллиннского сквоттинга – дома на Коплиских линиях. В Риге сквоттинг таинственен и загадочен. Этим и интересен.

Начало русского предместья

Рижские странности начинаются сразу за вокзалом. Странно видеть, как в одном и том же доме, на одном фасаде, вполне себе респектабельные и явно жилые окна соседствуют с разбитыми стеклами, с пустыми рамами, а то и вообще с голыми оконными проемами. Причем дома эти отнюдь не расселенные и поставленные на капремонт, а самые что ни на есть обитаемые! Дальше – больше. За ангарами Центрального рынка начинается Московская улица и печально знаменитый и весьма экзотический район. Здесь я прервусь на короткую, но, думаю, что необходимую историческую справку.

Русскоговорящее население компактно проживает в Риге с незапамятных времен. До 1642 года «русская деревня» находилась на территории Старого города, а после 1642 переместилась за его пределы, поскольку новый генерал-губернатор Риги по фамилии Паулуччи разработал систему предместий. Московский форштадт располагался между теперешними набережной Даугавы с супермаркетами и автосалонами и железной дорогой.

Форштадт бесконечно горел, как и полагалось предместью. В XVIII веке здесь выросли двухэтажные особнячки, в которых жили русские купеческие семьи. Например, здесь родились и провели детство Вера Мухина, автор знаменитой скульптуры «Рабочий и колхозница», и поэтесса Ирина Одоевцева, жена поэта Георгия Иванова. Названия улиц – Пушкина, Гоголя, Тургенева, Ломоносова – сохранились до сих пор. Удивительное явление объясняется только тем, что эти названия существовали и в буржуазной Латвии, поэтому сравнивать с нашими Маяковского, Калинина и иже с ними, которые появились на карте вместе с построенными на них хрущевками, бессмысленно.

Здесь во времена Второй мировой было еврейское гетто, сожженное дотла фашистами вместе с его жителями. Слегка разбавленные немногочисленными доходными домами начала прошлого века и странными здесь хрущевками (ох, опять эти хрущевки!), кварталы форштадта медленно, но верно приходили в упадок. Московская улица, сохранившая свое название и в новой Латвии, приобрела латышский акцент, стала называться Maskavas iela и фамильярно – Маскачка. Честно скажу, мне прозвище не нравится: слух не очень услаждает, так же, впрочем, как наша Копляндия. Вообще-то они чем-то неуловимым похожи...

Эта странная Маскачка

Но Копли по сравнению с этой частью Риги – нарядный, веселый и очень благополучный район. Маскачка в несколько раз больше и в сто раз страшнее. Многие дома вообще без всяких удобств. В других, возвращенных и наполовину заселенных, пируют асоциалы. Это некоторые дельцы от недвижимости, купившие дома с жильцами, нарочно заселяют опустевшие квартиры бомжами, чтобы сделать жизнь наиболее упорных квартиросъемщиков невыносимой. Практически все подъезды распахнуты и днем, и ночью. Аромат в них специфический. С утра мимо отеля снуют помятые мужички в обвисших трениках и домашних тапках, явно мучающиеся похмельным синдромом. Бодро курсирует полиция, бдительно поглядывая направо и налево... Наркоманы на автопилоте привычно шуруют куда-то в конец улицы.

Случайно полученная информация гласит, что в глубине Маскачки есть какой-то Лубанчик, так там вообще – ад кромешный. На пятачке около трамвайной остановки – три или четыре продуктовых магазинчика типа сельпо с немудрящим набором продуктов, но широким ассортиментом алкоголя.

Местные блоггеры аккуратно и политкорректно пишут про «особый контингент Маскачки со своеобразным укладом жизни». В кафе в центре Риги мы разговорились с местными молодыми парнями. На вопрос об этом самом «своеобразном» укладе они скупо ответили: «Тут всегда такие селились...» Какие «такие», уточнить они не захотели. Журналисты пытаются поднимать вопрос о благоустройстве и модернизации Маскачки, бизнесмены несколько лет назад планировали инвестировать в это злачное место миллионы латов и построить современный город-сад, да кризис помешал.

Жаль, что недоуменные свои вопросы о том, куда, собственно, они попали, туристы задают друг другу, а не хотя бы портье гостиницы. Я услышала только одно определение района – рабоче-крестьянский. Но это не характеризует его сути и не передает атмосферу. Так что не мешало бы в холле гостиницы маленькую такую выставочку организовать об истории Маскачки. Чтобы гости столицы не рисковали выходить на улицу поздними вечерами. Или чтобы знали, где находится дом отца Ирины Одоевцевой и кто похоронен на здешнем кладбище. Наверное, каждый найдет в этом районе что-то интересное. И не страшное.

Столица северного модерна

Отойдите совсем недалеко от трущоб Московского форштадта и найдите в районе вокзала улицу Элизабетес. Идите по ней, никуда не сворачивая. И не забывайте смотреть по сторонам. И чем дальше вы удаляетесь от Маскачки, тем помпезнее и оригинальнее встречаются на вашем пути дома. Это – уникальные в своем роде скопления зданий в стиле югенд. Только не придирайтесь к терминологии: этот архитектурный стиль породил много имеющих право на существование и равнозначных названий.

Рига – фантастический город: в Петербурге и Хельсинки тоже немало домов, построенных на рубеже XIX-XX веков, но такой «плотности» избыточного, пышного, вызывающего югенда на один квадратный километр нет больше нигде, и это общеизвестный факт. А улица Алберта, короткая тихая улочка в северной части Элизабетес, – вообще музей модерна под открытым небом. И главный создатель этого «музея» – Михаил Эйзенштейн, отец знаменитого кинорежиссера Сергея Эйзенштейна.

Директор департамента путей сообщения был гурманом, картежником, любителем женщин и... архитектором-любителем. После последнего посещения Риги я перерыла Интернет в поисках чего-нибудь интересного об этом необычном человеке. Некоторые авторы обвиняют его в самом страшном грехе всех творческих людей – в плагиате. Вроде бы он взял типовые проекты немецких архитекторов и всего лишь по-разному оформил фасады, так что результат авторской работы в большей степени относится к декоративному искусству, нежели к архитектуре.

Лица-маскароны, кариатиды и атланты всех мастей, цветочные мотивы, звери и птицы, – чего только нет на фасадах домов Михаила Эйзенштейна! Пишут даже, что его знаменитые женские лица высотой в четыре с лишним метра тоже слизаны у кого-то из немцев. И даже приводят имена и чертежи: сравните, мол. Но, помилуйте, видим-то мы их здесь, в Риге, и именно Ригу они украшают, и именно они стали символом рижского модерна.

Другие источники считают, что гигантское белое лицо на светло-синем фасаде имеет реальный прототип – лицо картинно красивой и знаменитой в те годы оперной дивы по имени Ева, из-за которой расстались родители будущего гениального кинорежиссера. Сергей Эйзенштейн писал: «Папа – растягивавший человеческие профили на высоту полутора этажей в отделке углов зданий, вытягивавший руки женщин, сделанных из железа водосточных труб… Как интересно стекали дождевые воды по их жестяным промежностям!

Папа – победно взвивавший в небо хвосты штукатурных львов, нагромождаемых на верха домов. Папа – сам lion de platre (букв. – гипсовый лев.) Тщеславный, мелкий, непомерно толстый, трудолюбивый, несчастный, разорившийся, но не снимавший белых перчаток (даже в будни!) и идеального крахмала воротничков. Папа – вселивший в меня весь костер мелкобуржуазных страстишек нувориша и не сумевший учесть того, что в порядке эдиповского протеста я, неся их, буду их ненавидеть».

Потрясающий, недобрый, но, наверное, объективный портрет непрофессионала, который, тем не менее, создал пару десятков незаурядных, хотя и не всегда безупречных по вкусу домов! Архитектурный стиль отца, «который в своей орнаментальной избыточности превосходит барокко», Сергей Эйзенштейн называл «бешеным».

Бреду по улице Алберта, высоко задрав голову и рискуя запнуться и упасть. Надо мной безмолвно «кричат» на разные голоса маскароны, почесывают чешуйчатые животики грифоны, строят глазки волоокие обнаженные дамы с венками в точеных руках. Кроме таких же, как я, интересующихся работами Михаила Эйзенштейна туристов, в квартале никого нет. Большинство домов отреставрировано, они сияют белоснежной лепниной. Пользуясь случаем, ныряю в открытый двор. Там блеск возрожденных фасадов исчезает бесследно: те же облезлые стены, что и в окрестностях Московской улицы, возвращают меня из музейных залов в реальную рижскую действительность... Красивая она, Рига. И разная.

Справка «ДД»

Модерн (от фр. moderne – современный), ар-нуво (фр. art nouveau, букв. «новое искусство»), югендштиль (нем. Jugendstil – «молодой стиль») – художественное направление в искусстве, наиболее популярное во второй половине ХIХ – начале XX века. Его отличительными особенностями являются: отказ от прямых линий и углов в пользу более естественных, «природных» линий, интерес к новым технологиям (в особенности, в архитектуре), расцвет прикладного искусства. В отдельных крупных городах и регионах модерн имел свои отличительные черты. Так появились термины: модерн венский, берлинский, парижский, петербургский, рижский, провинциальный и т. д.
(Источник: Википедия)