Пока эстонцы огорчаются по поводам, по которым огорчаться не следует, латыши действуют в Европе более чем успешно, пишет композитор и эссеист Юри Рейнвере в Postimees.
Юри Рейнвере: у латышей нет ложного стыда за связи с русской культурой (11)
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Как часто говорится, мы, эстонцы, попечалимся – и выпечалим себе домик, машину и детей, отпуск в жарких странах, расслабон на выходных и пластические операции. В дополнение к этой бесконечной печали мы печалимся еще и о своем будущем – но если печаль об отпуске в жаркой стране скользит по пищеводу как-то легче, печаль о будущем вонзается глубоко, оставляя удручающие тихие предрассудки.
В слепоте таится смерть. Я читаю тут, в Германии, эстонские газеты – и по утрам не могу не дивиться: нас терзает печаль по поводу дорожных работ, эстонского языка и культуры, причем как-то вразнобой и часто в самых непонятных местах. А о том, о чем и правда нужно печалиться, – молчок.
Пустая печаль по поводу эстонского языка
Отличный пример – печаль по поводу будущего эстонского языка и эстонской культуры. Часто это такая туманная печаль, без четких контуров, и по какой-то удивительной причине она то и дело становится аргументом для более чем конкретных дел. Любопытненько! В действительности положение эстонского языка блестяще. Он окружен странами, которые придали ему четкие границы. Для большинства жителей Эстонии эстонский – первый родной. Мы не тонем в болоте креольских языков, Институт эстонского языка охраняет наше сокровище денно и нощно.
Как человек, имевший дело с журналистикой, я могу рассказать о том, как литредакторы орлами парят над текстами, готовые вцепиться в любую несообразность и разорвать ее – так, что только перья полетят. Редактирование статьи больше походит не на рутинную работу, а на основательное копошение вороны в куче мусора. Нечто подобное я видел только в Финляндии. И то – в случаях, когда финн хочет объяснить эстонцу, что тот финского все-таки не знает. Такую преданность своему делу я уважаю! У охраняемого тяжелыми орудиями эстонского языка есть богатая литература, есть наука и университет...
На миллион носителей языка это ужасно много. Ни в коем случае нельзя всё это недооценивать. И я не понимаю: откуда эти разговоры об умирании? Скажем, только что Великобритания поставила цель увеличить число носителей валлийского языка до миллиона, знаменитый баскский язык – родной всего лишь для 27 процентов басков.
Да, тот и другой язык поддерживаются своими институтами, но и ретороманский язык поддерживается институтом, а ситуация с этим языком куда хуже; институт ничего не гарантирует. Многие языки, родственные эстонскому, не являются родными уже ни для кого, не говоря о том, что, например, в том же положении – белорусский язык, хотя его носителей – 7,6 миллиона человек. Только от португальцев я слышал похожие жалобы на умирание языка: они почему-то считают, что у них маленькое языковое пространство.
Наше положение столь привилегированно, что сложно в это поверить. И, если по-честному, на деле мы за две сотни лет достигли многого. Круче нас – только Исландия. Оговорюсь: Исландию за всю ее историю никто не уничтожал столь тотально, никто в нее много раз не переселялся и чужие языки в исландские головы не вколачивал.
Детские болезни эстонской культуры
Мы не видим, чтобы эстонскому языку здесь и сейчас что-то могло угрожать. При политическом кризисе уничтожается много чего еще, не только языковая преемственность. Другие угрожающие эстонскому факторы – гипотетические либо глобальные, то есть такие, с которыми нужно как-то ужиться всякому государственно-языковому симбиозу.
Потеря правописания – штука глобальная, обусловленная упадком западного образования, который, в свой черед, стал итогом общемировой смены системы ценностей. Мы тут – всего лишь капля в море.
Примерно то же самое с культурой вообще: я бы не стал шибко печалиться за будущность эстонской культуры - культурных деятелей у нас много, молодежь культурой интересуется и хочет идти в ногу со временем. В западных странах, наоборот, по большей части царит безразличие ко всему, да такое, что оно будто хмельные пары – всех погружает в сладкий сон.
Большая часть народа Эстонии пытается чего-то достичь. Опять же, это совсем не нечто само собой разумеющееся. В Германии молодежь в основном не считает нужным чем-либо интересоваться, та же ситуация – в США и Франции. В Англии дело, кажется, тоже было бы плохо, если бы голосование по Брекзиту не заставило бы народ буквально встряхнуться, и он точно пробудился от глубокого забытья.
Одним словом, в Эстонии много здорового, куда больше, чем народу кажется. Печалить нас могло бы совсем другое.
Например, я до сих пор не понял, почему в Эстонии не знают, как мощно латыши обгоняют нас – и не только нас – на международной арене в сфере культуры. В Европе шагу не ступишь, не наткнувшись на латышского художника, они отлично организованы, современны – и пользуются серьезным успехом. Я подчеркиваю: серьезным успехом – это не однодневки, которые появятся в программе фестиваля будто для галочки и тут же исчезают
Но у нас какие-то другие, немного детские болезни. Недавно я неожиданно для себя побывал на одной научной конференции по просьбе своего друга, финского журналиста. Находившиеся в зале эстонцы обрушились на эстонского докладчика и стали разносить его выступление в пух и прах. Мой друг удивленно на меня посмотрел и сказал: «Если бы я повел себя так в отношении другого финна, меня бы вышвырнули из Helsingin Sanomat».
Ничего похожего не наблюдается – по крайней мере, мной – у латышей, хотя исторически у нас должны были сложиться схожие характеры. Нынешняя тактика латышей чуть напоминает тактику финнов в 1990-е, но латыши следуют ей как-то естественнее: когда финская культурная жизнь после долгих лет кризиса и коллапса экономики и банковской системы стала развиваться, чтобы превратить страну из европейского захолустья в настоящее культурное государство, в этом процессе был некий привкус отчаяния. У латышей его не чувствуется, напротив, ощущается какая-то расслабленная суверенность.
Московская школа как знак качества
Я недостаточно знаком с ситуацией в Латвии, чтобы представить основательный анализ, что именно за последние двадцать лет настолько изменило латышей, но глядя со стороны могу сказать, что причиной могли стать два обстоятельства. Во-первых, по сравнению с Эстонией в Латвии нет постоянного притока денег от финского массового туризма, во-вторых, латышей не мучит ложный стыд за русскую культуру. Наоборот, они учились у русской культуры и взяли у нее всё, что только могли взять, чтобы теперь экспортировать на Запад – причем с известной гордостью: московская школа во многих областях – знак качества, и именно на Западе.
В Эстонии этого не происходит, нет у нас и государственной потребности утвердиться на международном уровне – экономика работает достаточно хорошо, чтоб азартно наблюдать за международной игрой в бридж, и еще нас почему-то преследует желание в известной части отказаться от своих корней. Я имею в виду необходимость непременно очистить себя от культурных связей с Восточной Европой и Россией.
Это желание понятно, но, конечно, в сегодняшнем международном пейзаже оно нам пользы не приносит. Опять же, скорее наоборот, удерживает нас от повторения наших старых мантр насчет нашей особости, наивности и изолированности, которые и имели влияние на международной арене только в 1990-е.
Другая беда – стремление познавать на скорую руку и поверхностно. Естественно, в пестром европейском гроссбухе народов мы свою галочку получили, но в долгосрочном плане влияния у нее никакого. Если говорить о наших соседях, те же самые Финляндия и Латвия предприняли эффективные шаги, чтобы утвердиться за карточным столом в качестве настоящих игроков, а не наблюдателей. Поверхностностью такого не добьешься. В этом состязании мы трусим в самом хвосте.
В том числе, в области культуры. Первое правило тут – нужно постоянно выводить на сцену всё новых и новых людей. Причем перечисления имен недостаточно: нужно давать человеку возможности, а человек обязан доказать, что он чего-то стоит, – и это в ситуации, когда Запад соглашается принимать лишь тех, кто уже известен.
Пусть так – всё равно следует действовать. За каждым именем – сражение, и все-таки без них не обойтись, иначе у нас будет только настоящее – и никакого будущего. Финны когда-то умели это делать; сегодня, после нескольких конфликтующих правительств подряд, это умение подыстощилось и денежные потоки идут то туда, то сюда, в чей карман придется. Латыши почему-то именно сейчас создают новые имена блестяще – и появляются в нужном месте в нужное время и с нужными людьми. Эстонцев я часто вижу появляющимися в нужное время не в том месте и с сомнительными людьми.
Почему те же латыши умеют находить нужное место, нужных людей и нужный момент – а эстонцы не очень? Меня это весьма печалит. Закрывать глаза и говорить, что латышей нет, особо не помогает. Но, как я уже сказал, ни в коем случае нельзя бояться призраков – вернее говоря, призраков, которых нет. У нас много очень хорошего, слишком хорошего. Слишком хорошего, чтобы это замечать и видеть.
Перевод с эстонского.