Елена Скульская. Глупец боится карикатуры, умный боится лести

Фото: Марина Пушкарь

Сколь бы робок, жалок, покорен, труслив, даже искателен ни был писатель в реальной жизни, в творчестве своем он все равно распрямляется и мстит своим обидчикам текстами, от которых уже невозможно отмыться, считает Елена Скульская.

Совсем недавно в Афинах, в старинном театре «Одеон Герода Аттика» («Иродион»), очень хорошо сохраненном на южном склоне Акрополя (разве что не хватает крыши из кедра, бывшей в древности, но купол из чистого неба с редкими прорезями звезд вполне ее заменяет), состоялась премьера «Мира» Аристофана в постановке Константиноса Арванитакиса. Впервые комедия была поставлена в 421 году до нашей эры, и с тех пор в каждой следующей сценической версии меняются лишь вставные гэги, а сюжет и стихи Аристофана не стареют.

На небо верхом на навозном жуке

Сегодня «Мир» как никогда актуален. Его главный герой отправляется на небеса, чтобы уговорить богов прекратить затянувшуюся войну и установить на земле благоденствие, воплощенное в двух красавицах – Ярмарке и Жатве.

Аристофана звали в Афинах просто Комиком – почетной кличкой. Именно при нем была создана рыжая маска, ставшая потом рыжим клоуном, шутом, которому разрешено было говорить правду в лицо правителям, а те не смели сердиться, чтобы не уронить себя. Аристофан начинал писать, когда в Греции царила безграничная свобода слова, позволяющая издеваться над кем угодно и как угодно. И персонажей называли реальными жизненными именами, чтобы адресат шуток был совершенно очевиден.

В нескольких комедиях Аристофан высмеивал демагога-временщика, бездарного военачальника, поборника нескончаемых военных действий Клеона; Клеон был первым политиком, который решил любыми путями добиться введения цензуры. Пути, впрочем, просты и вполне пригодны до сих пор: он подговорил полицейских, следивших в театре за порядком, избить Аристофана палками. После этого никто уже не соглашался изготовлять для очередной комедии маску Клеона, да и актеры отказывались его изображать; Аристофан сам надевал маску Клеона и сам его играл, поскольку писателя можно избить палками, искалечить, унизить – но запугать довольно сложно! Клеон подавал на Аристофана в суд, но тот столь блистательно отвечал на обвинения стихами Гомера, что бездарный военачальник проиграл процесс.

В «Мире» герой отправляется на небо верхом на навозном жуке. В этом летательном аппарате заложен глубокий смысл, сформулированный Эзопом: «Никого не должно презирать, ибо никто не бессилен настолько, чтобы не отомстить за оскорбление». В басне ничтожный навозный жук побеждает высокомерного орла...

На недавней премьере амфитеатр на 4800 мест был заполнен до отказа – афиняне на такие представления приходят семьями, берут с собой малых детей, хотя шутки Аристофана не всегда изысканны, часто скабрезны, грубы; персонажи появляются с голыми задницами, а пантомимы не только складываются в фигуры фриза Парфенона, но и имитируют акты физической любви. Все начало представления, как и при Аристофане, связано с кормлением навозного жука: актеры танцуют с пластмассовыми сиденьями от унитазов, скатывают шарики из «экскрементов», а сам жук в белоснежном пуховике-фраке разворачивается к зрителям задом и повествует о ценности навоза. Тут нечего воротить нос: все, что ниже пояса, всегда рождало самые рискованные шутки и вызывало самые бесхитростные раскаты хохота.

За рыжим клоуном с искаженным лицом

Вставные сценки, адресованные современности, вызывают не меньшее оживление в зале:

– Когда наступит полное единодушие в парламенте Греции?

– Когда там откроют бесплатный буфет с выпивкой!

Или обращение к богу, который встречает героя на небесах:

– Привет тебе, о Гермес, создатель самых дорогих сумочек в мире! (Поясню для людей, далеких от моды: сумочки Hermes, как и бриллианты, являются лучшими друзьями девушек.)

Напрасно думать, что к вечным темам относятся только трагические и возвышенные. До сих пор писателя могут побить палками за его шутки, до сих пор его могут предать суду, арестовать, запретить, лишить работы и средств к существованию. Но сколь бы робок, жалок, покорен, труслив, даже искателен ни был он в реальной жизни, в творчестве своем он все равно распрямляется и мстит своим обидчикам текстами, от которых уже невозможно отмыться.

Цензура была введена в Древней Греции при Аристофане, так пытались политики повлиять на его позднее творчество...

Я знаю в Эстонии политиков, которые ведут себя достойно и талантливо: о них ставят пьесы, их высмеивают, но они приходят на такие представления, смеются вместе со зрительным залом и аплодируют своим пародистам. Ибо жалок и мелок человек, который гонится за рыжим клоуном с искаженным лицом и вооружившись палкой. Безграничная свобода писателя, надеюсь, никогда уже не будет поколеблена в нашей стране.

Я видела, как на премьере «Макбета» в Таллиннском городском театре некоторые известные деятели культуры покидали зал, возмутившись интерпретацией Шекспира. Но уходили они в антракте, не привлекая к себе внимания, а, главное, не пытаясь хоть как-то повлиять на судьбу, на мой вкус, блестящего спектакля.

Любопытно отметить, что Грибоедов, чья комедия «Горе от ума» сейчас репетируется в Русском театре Эстонии, был увлечен Аристофаном настолько, что и после университета, где проходил древнегреческий, доучивался языку, чтобы читать Комика в оригинале и понимать все тонкости его стиха.

Художник и голубая инфузория

Я несколько раз уже употребила в этих заметках выражение «безграничная свобода». Вырванное из контекста творчества, оно довольно сомнительно, но для всякого художника несомненно. Я вспоминаю времена, когда в Советском Союзе боролись с пьянством. И не только вырубали бесценные виноградники, но и вырезали из всех фильмов сцены, где герои сдвигали бокалы, вычеркивали из пьес упоминание даже шампанского, проводили безалкогольные свадьбы и утверждали, что на них было куда веселее, чем на торжествах, где вино текло рекой; даже у классиков изымали строфы с горячительными напитками, даром что эти строфы входили в обязательную школьную программу. Так вот: мне как литератору тема пьянства была совершенно чужда (не в том смысле, что я не выпивала в реальности, конечно же, в те годы выпивала, но писательского интереса к пьянству не испытывала), однако я моментально почувствовала удушье, когда вышел запрет на прославление алкоголя.

Посмотрев премьеру Аристофана в Афинах, я побывала на довлатовском празднике «Дне Д» в Петербурге, где, в частности, выпущена небольшим тиражом фигурка довлатовского фокстерьера Глаши. Как тут не напроситься параллели: есть памятник зайцу, который перебежал дорогу Пушкину, собравшемуся в Петербург; Пушкин был суеверен, отменил поездку и не попал на восстание декабристов, что несколько продлило его жизнь. Заяц увековечен. Теперь изваяли и собаку Довлатова. Надеюсь, что и грядущим поколениям будут важны все события, связанные с Довлатовым.

А пока, говоря о свободе, хочу подарить читателям притчу Сергея Довлатова, присланную мне в одном из давнишних его писем. Она не вошла ни в одно собрание его сочинений, но звучит актуально! Итак:

СКАЗКА О ГОЛУБОЙ ИНФУЗОРИИ

 Жил-был художник Долмацио. Раздражительный и хмурый. Вечно недовольный. Царь вызвал его на прием и сказал:

 – Нарисуй мне что-нибудь.

 – Что именно?

 – Все, что угодно.

 – То есть, как?

 – Все, что хочешь. Реку, солнце, дом, цветы, корову... все, что угодно. Кроме голубой инфузории.

 – Ладно, – сказал Долмацио. И удалился в свою мастерскую. Целый год пропадал. За ним послали.

 – Готова картина?

 – Нет.

 – Но почему? – воскликнул царь.

– Я все думаю о голубой инфузории, – ответил художник, – только о ней, о ней, о ней, о ней... Без инфузории картина мира – лжива. Все разваливается. Я плюю на такое искусство. (Дальше идет нецензурная брань.)

...Вторая часть заголовка этих заметок, полагаю, понятна и без моих дополнительных комментариев.