Разноцветье театральной «Радуги»

Copy
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
«Африканские сказки Шекспира»: то ли оттого, что Отелло – мавр, Кутзее – из ЮАР, а в спектакле много размышляют на темы сексуальной мощи афроамериканцев...
«Африканские сказки Шекспира»: то ли оттого, что Отелло – мавр, Кутзее – из ЮАР, а в спектакле много размышляют на темы сексуальной мощи афроамериканцев... Фото: архив фестиваля «Радуга»

Международный фестиваль «Радуга» Санкт-Петербургский ТЮЗ им. А.А.Брянцева проводил в 13-й раз, и посвящался этот фестиваль 90-летию со дня основания театра.

По такому случаю состав участников и гостей был звездный. Начинавшие в СПбТЮЗе Лев Додин, Георгий Тараторкин, Ольга Волкова; нынешний его худрук Адольф Шапиро, великий и мрачный Кама Гинкас со спектаклем Московского ТЮЗа «Записки сумасшедшего»; рижский мастер Алвис Херманис со «Звуками тишины»; премьера японского театра «Титэн» по «Кориолану» Шекспира в постановке Мотои Миуры; польский театральный экстремист Кшиштоф Варликовский с пятичасовыми «Африканскими сказками Шекспира», где от драматургии страдфордского Барда остались рожки да ножки...

Наша «дикарка»

От Эстонии в «Радуге» участвовал театр VAT c моноспектаклем «Ниса»: постановка Ааре Тойка и Катарины Унт, музыкальное оформление Танеля Рубена, играет Катарина Унт. На протяжении трех недель я смотрел «Нису» дважды – в Каунасе на «Монобалтии», где жюри под председательством одного из самых умных и честных московских театральных критиков Павла Руднева присудило ей специальный приз, и в Питере. Это были два совершенно разных спектакля.

В Каунасе исповедь дикарки, бушменской женщины, чьи понятия о мире вроде бы примитивны, но в чем-то прямее и точнее наших, Катарина Унт играла как бы под сурдинку, сдерживая свой мощный актерский темперамент. Мастерство, искренность, ощущение трагизма бытия и необходимости жить наперекор всем бедам оставались при ней, но обратная связь рвалась, зрители, не говорящие по-эстонски и далеко не все понимавшие английские субтитры, не могли вернуть актрисе отданную залу энергию.

В Питере Катарина играла агрессивнее, жестче, словно применяясь к темпераменту и восприятию публики. Монотонный бубнеж в наушниках невыразительного русскоязычного подстрочника скорее мешал, многие откладывали наушники – ведь до спектакля они получили листочки с синопсисом, из которого все было ясно... Успех Катарина имела бесспорный. Зал долго аплодировал ей и игравшему на «африканских» инструментах Танелю Рубену, не отпуская артистов за кулисы.

«Рок-н-ролл»: танцуют все

В программе фестиваля был еще один спектакль, который можно считать отчасти «нашим». Хотя условно и с оговорками. «Рок-н-ролл», блистательную пьесу сэра Тома Стоппарда, поставил в Российском академическом молодежном театре Адольф Шапиро, лучшие работы которого сделаны в Эстонии. А одну из главных ролей, профессора Морроу, который в уютном Кембридже оставался твердолобым коммунистом и после Будапешта-56, и после Праги-68, и после «ограниченного контингента в Афганистане», исполнил Илья Исаев, чей творческий путь начинался в Таллинне, в учебной студии Русского театра.

Я очень люблю эту пьесу – с тех пор, как увидал ее лет шесть назад в театре Royal Court в постановке Тревора Нанна. Это история гибели «пражской весны» и обретения зрелости главным героем, Яном (в РАМТе – Петр Красилов), поначалу считавшим, что можно выжить применительно к подлости, оставаясь самим собой, отгородившись и от коммунистов, и от диссидентов. Уйти в музыкальный андеграунд, поддерживая группу Plastic People of Universe. Но жизнь жестоко опровергает эту красивую теорию: если ты не занялся политикой, политика займется тобой.

Я убежден, что в театре – особенно классическом, без модных выкрутасов – очень многое зависит от текста. В случае с постановками Стоппарда на русской сцене – от перевода. РАМТ взял корявый и неточный перевод неких братьев Островских. К тому же, судя по интонациям актеров, занятых в кембриджских сценах, их Кембридж находился в лучшем случае под Одессой, а в худшем – под Жмеринкой. Слабый текст и неумение актеров врубиться в сложную эстетику Стоппарда нужно было чем-то прикрыть, поэтому в спектакле звучали композиции то Pink Floyd, то Plastic People, то Rolling Stones. Мне было грустно на этом спектакле, потому что я с огромным уважением отношусь к Адольфу Шапиро, но что делать? Он представился мне своего рода Антеем: прикосновение к эстонской сцене удесятеряет его творческие силы, и рождаются знаменитые «Вишневый сад», «Три сестры», «Живой труп», «Трехгрошовая опера», «Отцы и дети». Стоит ему оторваться от родной – не по рождению, по театральной группе крови – почвы, как режиссер становится неузнаваем...

Шекспир по-японски и по Варликовскому

«Кориолан» труппы «Тинтэн» начался с того, что хор – довольно субтильные мужчины и женщины – вынес на согбенных спинах богатыря-полководца Кая Марция Кориолана, и сразу стало ясно, что герой – непосильный груз для народа, ибо героизм нужен в экстремальных ситуациях, а в повседневности требуются хлеб и зрелища. Зрелище было экзотическим: захватывающий компромисс между традиционным японским театром и открытостью мировой драматургии.

Основным предметом игры был хлеб: в руках Кориолана длинный батон был мечом, но для хора (народа Рима и всех персонажей, кроме заглавного) он оставался хлебом, и народ ненавидел Кориолана не за надменность и даже не за стремление к диктатуре, а за то, что он выступил против бесплатной раздачи хлеба плебсу. Продолжая путь к воинской славе и бесславной гибели, полководец в корзине за спиной нес эти самые батоны (вооружение), а «народ», поочередно подкрадываясь, вытаскивал их и заменял на огрызки... Трагедия Кориолана для «Титэна» – это трагедия человека, слишком надменного, чтобы поступаться принципами, слишком прямолинейного и честного, чтобы лгать, и слишком хорошего сына, чтобы отвергнуть мольбы матери пощадить Рим. Кориолан был героем, но нынче не время героев!

Если для Мотои Миуры Шекспир остается всеобъемлющим классиком, для Кшиштофа Варликовского трио «Король Лир», «Венецианский купец» и «Отелло» – это только сырье для коллажа, в который в равных, если не в больших долях вплетены фрагменты прозы нобелевского лауреата Джозефа Кутзее, американского борца за права темнокожих Элдриджа Кливера и неизвестного мне Джонатана Литтелла. Почему «Африканские сказки Шекспира»? То ли оттого, что Отелло – мавр, Кутзее – из ЮАР, а в спектакле много размышляют на темы сексуальной мощи афроамериканцев. То ли оттого, что трагедии Шекспира, в которых даже негодяи по-своему харизматичны, в наше бесформенное время торжества подленьких ничтожеств кажутся далекими и дикими «африканскими сказками».

Варликовский вылущивает из трех пьес важные для себя темы: ксенофобию (Отелло ненавидят за то, что он афровенецианец, а Шейлока за то, что еврей), хорошо известное нам стремление очистить площадку от тех, кто старше, опытнее, компетентнее, но недостаточно гибок, чтобы приучиться существовать применительно к подлости. (Я снова поминаю формулу Салтыкова-Щедрина, но без нее сегодня никуда). Но для режиссера и те, кому он сострадает, не белые и пушистые. Лир, умирающий в больнице для бедных от рака гортани, выслушивает от Корделии, как та ненавидит его. Шейлок – мясник, кромсающий большим ножом кровавый кусок говядины. Отелло – грубый солдафон; Дездемона – шлюховатая девица, которая, напившись, исполняет стриптиз в присутствии всего офицерского гарнизона Кипра. Режиссер убеждает зал в том, что прорываться сквозь тотальную несправедливость мира безнадежно. К счастью, убеждает ненадолго – пока не уляжется послевкусие от его отчаянного, злого и чертовски талантливого спектакля. Согласимся ли мы с ним?

Комментарии
Copy
Наверх