Дневники Евгения Шварца «Позвонки минувших дней» представляют нам человека подробно несчастного: ему казалось, что он хуже всех, что он еще и не начинал писать что-то стоящее, когда уже были созданы и «Тень», и «Дракон», и «Обыкновенное чудо»…
Свет отдавать людям, мрак оставить себе
Всякий сочинитель мнит себя великим (никто же не берется за перо, поставив своей целью создание вещи средненькой или плохой!); в случае с большими писателями это называется: «он знает себе цену», в случае с бездарностями: «болезненное самомнение графомана». У Евгения Шварца убежденность в своей творческой правоте сочеталась с полнейшим неверием в свои силы и поминутной готовностью отказаться от профессии.
Он пишет о своей неуверенности порой с отчаянием, порой — иносказательно и с юмором, но именно это его мучительное ощущение становится сюжетом книги. Вот только что он неподражаемо описывал Липецк 1931 года: «Старый Липецк умирал, новый не родился еще.
Помещичьи деревянные дома глядели из садов, из-за деревянных заборов растерянные. Курорт существовал не то законно, не то по самоуправству врачей, до которых вот-вот доберутся. Великолепен и могуч был только базар по воскресеньям. Особенно хороши были бабы и девки».
В этой последней фразе, снижающей пафос, обращающей пространно-ностальгические рассуждения в жовиальную шутку — такой узнаваемый, похохатывающий Шварц!
Но наступает на той же странице черед литературной самооценки, и юмор делается натужным, обидчивым, почти не юмором, а раздражением: «Рапповские времена отражались в высшей степени на неустойчивости литературных репутаций. Приехав из Липецка, я не без удивления узнал, что считаюсь писателем хорошим. Мне дали пропуск в закрытый распределитель с особо роскошным пайком.
Месяца через три, хоть я ничего не успел написать худого, мой паек уменьшили вдвое. Потом стал совсем плохим. Затем резко вырос и наконец стал академическим».
Через четверть века, незадолго до смерти, Евгений Шварц написал: «Я все вижу скверные сны, до последней степени утомительные. Дьяволы какие-то вертятся вокруг. Недавно поспорили между собой два дьявола — один с небритой сединой на щеках, другой — молодой, носатый. Вместе с тем и актер… Может, им не нравится, что я пишу ежедневно?!» И эти, почти жалкие, строки соседствуют с упоительными, карикатурными, точными и беспощадными описаниями современников…
Евгений Шварц описывает самого себя, как выдуманного, невозможного персонажа из сатирической пьесы. Нервно, взвинченно идет подготовка к премьере «Тени». На дневной спектакль приходит Немирович-Данченко; сколько яда вылито на него походя и в предпремьерной дрожи.
«Неприятен он мне надменностью, которой сам не замечает, — слава его так обработала. Неприятен бородкой, которую поглаживает знаменитым жестом — кистью руки от шеи к подбородку. Неприятен пьесой его, которую я прочел случайно, — кажется, «В мечтах», где он думает, что пишет, как Чехов, а пуст, как орех».
Собственно, отвратительны сейчас все, кто пришел посмеяться над ним, над Шварцем, позабавиться его провалом. А он сам: «Самодовольство, с которым смотрел я на сцену, шевеля губами за актеров, ночью в воспоминании жгло меня, как преступление… Я удачу принимаю неясно, зато неудачу — со всей страстью и глубиной».
Шварц убежден в провале, идет на вечерний повтор, как на казнь. Но оказывается вдруг, что вовсе и не провал, а успех, полнейший успех и счастье! И сразу все знакомые отвратительные лица преобразились и сделались красивыми, милыми, чудесными: «Я любовался прелестным Львом Моисеевичем Квитко. Он раскраснелся, полный, с седеющей шапкой волос, будто ребенок на именинах, в гостях. Он радовался успеху, легкий, радостный — воистину поэт. Радовался и Корней Иванович… Подошел Каплер, похвалил по-настоящему, без всякой натяжки…»
И так на протяжении всей жизни — сильнейшее отвращение к друзьям и приятелям сменялось несметными восторгами. Трудно было такому человеку верить в дружбу…
Евгений Шварц пишет, что мечта о любви была сильнейшей в нем с самого раннего детства. Она замешивалась на романтических жертвенных представлениях, но при этом была неразлучна с помыслами чувственными и желаниями вполне земными. И всегда ему было ясно, что стоит ему только полюбить, стоит избраннице ответить ему взаимностью, как их непременно разлучат, растащат в разные стороны, не позволят, не дадут.
Он бывал и счастлив, и несчастлив в любви, как все люди, но, как и в творчестве, страдал от пережитых неудач до самой смерти, вспоминая и пестуя свои обиды, а удачи относил к случайностям, попустительству высших сил.
Он писал: «Однажды у Тыняновых зашел разговор об одном писателе. И я объяснил присущую тому озабоченность и суетливость тем, что известность пришла к нему как бы приказом от такого-то числа, за таким-то номером. От этого данный писатель в вечных хлопотах. Если его назначили известным, то, стало быть, могут и снять».
В этой уничижительной зарисовке действует не только «один» писатель, но и вообще писатель в стране, где известность всем назначалась (или не назначалась) свыше. И Шварц колол и оскорблял не только кого-то, но и самого себя. И всегда боялся, что и взаимная любовь — назначена и может быть отнята…
Как и все остальное. Сама жизнь…
Страшный получился роман о жизни удачливого, светлого и веселого драматурга.
Евгений Шварц.
«Позвонки минувших дней»
Москва, ВАГРИУС, 2008