Вопрос веры и неверия — сугубо интимный. Думаю, тут нет и не должно быть общих правил, во всяком случае, в светских государствах, где религиозность не является первейшим условием существования. И всякая вера, если она не требует преступления против человечности, достойна уважения, считает писатель Елена Скульская.
Я росла в атеистической семье и в атеистическое время. Слово «Бог» писалось всегда и везде с маленькой буквы и, по сути, было междометием.
В начале шестидесятых годов минувшего века вышел фильм «Тучи над Борском», где девушку-десятиклассницу вовлекли в религиозную секту и попытались устроить ее показательное распятие.
Фильм начинался с того, что девушка-комсомолка спрашивала у отца: «Кто такие сектанты?» и понимала, что они где-то далеко-далеко. А оказались близко! Этот фильм внушал ужас перед всякой верой, на него водили не только старшеклассников, но и нас — юных пионеров.
Первую Библию я смогла достать только после окончания школы, мне ее подарил главный редактор атеистического журнала, которому она полагалась в качестве служебного реквизита. Мою знакомую, в начале семидесятых читавшую Библию в московской электричке, на всякий случай задержали и отвели в отделение милиции, откуда, впрочем, тут же и отпустили, посоветовав не увлекаться мракобесием.
В фильме «Бриллиантовая рука» управдом — друг человека говорит жене главного героя: «Я не удивлюсь, если узнаю, что он тайно посещает синагогу!» Потом «синагога» была заменена на «любовницу», что для жены было, конечно, меньшей катастрофой. За изучение иврита и посещение синагоги могли при желании обвинить в антисоветской деятельности. (А, скажем, за крещение своего ребенка в церкви обычно всего лишь исключали из комсомола.)
При этом по всему Советскому Союзу изучали русскую литературу, не представимую без христианских заповедей…
И в частности, изучали Салтыкова-Щедрина, который советовал просвещение насаждать, но, по возможности, без кровопролития.
Просвещение можно понимать как угодно: если нужно, то как внедрение атеистического сознания, а если нужно — то как религиозного. Но без кровопролития никогда не обходится.
Когда Сталин приказал в рекордные сроки покончить с религиозностью, то священников расстреливали сотнями и, куражась, непременно задавали вопрос: «Бог есть?» и всегда получали положительный ответ.
Евангелие от Марка
У Хорхе Луиса Борхеса есть гениальный рассказ «Евангелие от Марка». Там студент, застрявший в деревне среди неграмотных крестьян, от скуки решает их просветить и читает им Евангелие от Марка.
«День начался как обычно, только на этот раз отец семейства первым заговорил с Эспиносой и спросил, правда ли, что Христос принял смерть, чтобы спасти род человеческий. Эспиноса, который сам не верил, но чувствовал себя обязанным держаться прочитанного, отвечал: «Да. Спасти всех от преисподней». Тогда Гутре поинтересовался: «А что такое преисподняя?» – «Это место под землей, где души будут гореть в вечном огне». — «И те, кто его распинал, тоже спасутся?» — «Да», — ответил Эспиноса, не слишком твердый в теологии».
После этого странного разговора студента выводят во двор, чтобы распять. То есть крестьяне так глубоко прониклись идеей и историей Христианства, что захотели повторить ее на своем дворе, чтобы и за их маленький двор кто-то принял мученическую смерть, искупая их грехи… Вопрос веры и неверия — сугубо интимный вопрос.
Думаю, тут нет и не должно быть общих правил, во всяком случае, в светских государствах, где религиозность не является первейшим условием существования. И всякая вера, если она не требует преступления против человечности, достойна уважения.
И каждый имеет право совершать те обряды, которые предписаны ему его религией. Когда я слышу разговоры о религиозной нетерпимости, всегда вспоминаю финал романа Ирвина Шоу «Молодые львы». После освобождения концлагеря американцами к капитану Грину приходит единственный уцелевший раввин.
«Здесь еще ни разу не было богослужения для нас, — говорит он, — и столько тысяч ушло». И тут же в разговор вмешивается албанец и заверяет капитана Грина, что другие заключенные не потерпят иудейского богослужения, что он буквально ручается за это.
«Грин встал. «Я тоже хочу кое в чем поручиться, — сказал он, обращаясь к раввину. — Я хочу поручиться, что вы проведете свое молебствие через час, здесь, на этой площади. Я хочу так же заверить вас, что на крыше этого здания будут установлены пулеметы. Далее, я ручаюсь, что по каждому, кто попытается помешать вашему молебствию, эти пулеметы откроют огонь».
Атеисты и верующие
Эстония не входит в число стран, где религия играет большую роль. Но в Страстную пятницу никто не веселится, не играются спектакли в театрах, а на Пасху принято во многих семьях отмечать праздник Великого Христова Воскресения. Католическая с протестантской и православная Пасха редко совпадают.
Не совпадают обычно они и с иудейской Пасхой, празднующейся в честь освобождения евреев из египетского рабства. Поэтому, конечно, было бы уважительно по отношению ко всем конфессиям учесть эти календарные расхождения.
В Америке, насколько я знаю, человек, в зависимости от вероисповедания, может взять отгул именно в те дни, когда ему особенно важно посвятить себя обрядам. Думаю, при общей религиозной терпимости в Эстонии (у нас достаточно других проблем) этот вопрос можно было бы решить на государственном уровне.
Мне довелось один раз беседовать с лауреатом Нобелевской премии по физике Виталием Гинзбургом. Он был атеистом. И уверял меня, что самое трагическое миросознание именно у атеистов, ибо им не на что надеяться, они уверены, что их жизненный путь закончится на земле и ничего дальше не будет.
Истинно и истово верующих людей, вероятно, не так-то много на земле, иначе мы бы все жили в мире благоденствия, света, любви и правды. Большинство всю жизнь мучаются сомнениями, склоняясь к горькому агностицизму, не прибиваясь ни к одному берегу. Этот вопрос всю жизнь терзал Пушкина, над ним бился Достоевский, решать его отказывался Чехов…
«Блажен кто верует, тепло ему на свете». Тот, кто верует, тот не одинок, а «одному как согреться».
Брошусь на землю у ног распятья,
Обомру и закушу уста.
Слишком многим руки для объятья
Ты раскинешь по концам креста.
Для кого на свете столько шири,
Столько муки и такая мощь?
Есть ли столько душ и жизней
в мире?
Столько поселений, рек и рощ?
Но пройдут такие трое суток
И столкнут в такую пустоту,
Что за этот страшный
промежуток
Я до Воскресенья дорасту.
Эти знаменитые стихи Бориса Пастернака — монолог Магдалины в Страстную пятницу. Пастернак был евреем по крови, христианином по своим убеждениям, выкрестом — как все первые христиане.
Свобода совести — самое великое достижение человеческой цивилизации. И потеря этой свободы — самая страшная из потерь, которая, будем надеяться, нам не грозит.