Роман «Путешествие Ханумана на Лолланд» таллиннского писателя Андрея Иванова, чье творчество отмечено уже рядом престижных премий, демонстрирует, кроме всего прочего, важную тенденцию современного литературного процесса.
Мощная энергетика буксующего сюжета
20 октября 2009, 00:00
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
А именно: исчезли (даже если кто-то не хочет этого замечать и осознавать) географические перегородки в литературе; как в позапрошлом веке, человек может жить в Риме и писать самый русский свой роман, а может сидеть в Рязанской губернии и ничего не понимать в родной словесности.
В этом смысле Андрея Иванова можно сравнить с Гоар Маркосян-Кяспер, живущей сейчас в Таллинне, но существующей в широком контексте русской литературы. Оба писателя публикуют свои произведения и в Америке, и в России — в толстых журналах, которые по-прежнему (и только они) являются сертификатом качества.
Роман «Путешествие Ханумана на Лолланд» (оговорюсь, что название мне кажется и труднопроизносимым и неудачным) вписывается в огромную традицию, которая начинается, условно говоря, с «Постороннего» Альбера Камю и заканчивается, опять же говоря условно, романом Эдуарда Лимонова «Это я, Эдичка».
Не буду перечислять всех великолепных (и посредственных) писателей, которые в той или иной степени отдали дань теме добровольной или вынужденной отстраненности от окружающей жизни.
Тема необыкновенно широка: человек не рифмуется с обстановкой, контекстом; человека не принимают, выдавливают, выпихивают…
Чаще всего в подобные обстоятельства попадают эмигранты, и не просто эмигранты, а те, кто не может натурализоваться, устроиться, кто волей или неволей чувствует себя человеком третьего и десятого сорта. Что порождает протест, ненависть и отстраненность.
Жизнь текста
Впрочем, роман Андрея Иванова совершенно лишен публицистичности, обличительности и сострадательности. Не случайно в романе практически ничего не происходит.
Рассказчик и его друг — индус Хануман — два нелегала, нищенствующих в Дании, говорят страстно, образно, напористо, ярко, но смысл и цель их речей исчерпывается самим процессом говорения. Больше им ничего и не нужно: бешеная энергетика текста вся уходит на буксующий сюжет. Сюжет заведомо стоит на месте и никуда не собирается двигаться.
Но что за удовольствие просто любоваться словами и оборотами!
«Они тут даже ветер протирают патриотизмом, чтобы не подхватить простуду предательства, — отстукивал зубами Хануман. — Это же невозможно принять! Юдж, на это просто тошно смотреть! Что это за страна, мэн! Что за королевство такое!» «Чистой совести и чистых унитазов, мэн», — мямлил я сквозь сон».
Или: «Мы шли то полями, полными кукурузы, то мимо коров, которые провожали нас тупыми взглядами, как больные в психиатрической клинике. Мы шли вдоль обочин маленьких дорог, под дождем, скрепя сердце, скрипя зубами, кутаясь от ветра, пряча руки в карманы, отогревая пальцы под мышками, хромая на все четыре ноги».
Стиль изысканный, отточенный, в тексте нет ни пустот, ни провисаний, ни вялости. Сразу ясно, что перед нами писатель европейского уровня, умеющий выстроить запоминающуюся галерею отщепенцев, к которым он испытывает чисто кинематографический интерес. Чего стоит один только Потапов, избивающий падчерицу!
«И он ее бил. Иногда так сильно, что были синяки по всему телу. Он входил в раж, жаловался потом: «Вот, бестия, опять довела, сам себе тошен, бью, и плохо мне, просто с ума схожу, но вот не могу, как схватит, просто столбняк какой, до греха доведет она меня, забью в один день до смерти…» Я слушал, как он ее бьет, и ждал: когда же он и правда забьет ее до смерти. Я мечтал увидеть его лицо после, омытое слезами ужаса».
Трудно ответить на вопрос, о чем этот хороший роман. Он, собственно, — самостоятельная жизнь текста как ткани, как стилистического пространства. Это, как мне представляется, важное и полезное содержание: вернуть литературе утраченное качество письма, стиля, внимания к словам.
Чувства добрые?
В романах подобного типа мы испытываем сострадание к рассказчику, поддерживаемое хотя бы тем, что мы сами, покойно читающие книгу в креслах, устроены лучше, чем он.
Но Андрей Иванов настаивает на том, что он и сам равнодушен к своим персонажам, и в нас совершенно не ищет ни жалости, ни сострадания ни к ним, ни к себе.
Свой рассказ о Потапове он завершает так: «Я желал ему самого страшного, настолько я его ненавидел. А на девочку мне было глубоко наплевать. Вообще».
То есть, не намерен чувства добрые пробуждать — ни прямо, ни косвенно. Может быть, доказывает необходимость доброты от противного? — не почувствовала. В этом смысле роман очень холоден, закрыт, запечатан, — хотел или нет этого автор. И я, как читатель, могу оценить книгу, могу оценить очень высоко, но не загрущу над ней, не говоря уже о том, что не заплачу…
Отрадно думать, что в Таллинне медленно, но убедительно образовывается круг писателей, достойно представляющих здесь русскую литературу. Хочется обратить внимание и на высокую культуру издания, тщательную подготовку текста, продуманно выбранный шрифт.
В последние два десятилетия книги издавались в основном так, словно по ним собрались учить малых детей азбуке — огромными буквами. Достаточно мелкий шрифт книги Андрея Иванова — знак уважения к читателям, которые обучены грамоте.
Книга
Андрей Иванов
«Путешествие Ханумана
на Лолланд»
Издательство «Авенариус»
Таллинн, 2009