Долгожданная «Лаура и ее оригинал»

Набоков просил жену и сына сжечь свой роман «Лаура и ее оригинал», однако через несколько десятилетий он все-таки был переведен и опубликован. Фото: Михкель Марипуу

Выхода этой книги мы ждали более тридцати лет, словно время проверяло на прочность великую славу Владимира Набокова.

И вот все сбылось: неувядшее восхищение, жадное «гарпагонское» желание присвоить себе этот роскошный том с факсимильным приложением оригинала погнало десятки и сотни людей в первые дни нового года на поиски произведения, которое сам автор перед смертью приказал сжечь.

Это как с самоубийством: кто много о нем говорит, редко воплощает. Подробные распоряжения о кремации рукописей чаще всего побуждают наследников как раз особенно тщательно их хранить и, в конце концов, издавать.

Франц Кафка перед смертью просил своего друга Макса Брода сжечь его произведения, Владимир Набоков перед смертью — только потому, что не хотел оставлять роман недописанным — просил жену и сына уничтожить «Лауру и ее оригинал».

Все свои произведения Набоков сочинял сначала на каталожных карточках, которые раскладывал в необходимом порядке. И вот сто тридцать восемь карточек последнего романа были извлечены из сейфа сыном писателя, переведены на русский язык Геннадием Барабтарло (Набоков давно уже не писал по-русски, добившись и от английского языка необходимой ему мягкости и податливости) и изданы «Азбукой-классикой».

В предисловии к изданию сын Набокова Дмитрий Владимирович написал: «Автор может быть серьезно и даже безнадежно болен и тем не менее продолжать свой отчаянный бег на короткую дистанцию, соревнуясь с судьбой до последнего, до финишной черты, и, несмот­ря на свое стремление победить, все-таки проиграть.

Ему может воспрепятствовать случайное обстоятельство или чье-нибудь вмешательство, как это произошло с Набоковым за много лет перед тем, когда его жена выхватила у него из рук черновик «Лолиты», который он уже нес на сожжение в печку для сора во дворе».

Копия и оригинал

Трудно на чем-то настаивать, что-то утверждать, когда рассуждаешь о романе-наброске, романе без плана, романе, чей сюжет не вполне тебе ясен и допускает множество вариантов.

Поэтому прежде всего хватаешься за повторы, за навязчивые припевы, которые проходят почти по всем произведениям Набокова, заставляя исследователей тем суше и академичнее высказываться, чем фривольнее и двусмысленнее становятся описания.

Что же за история так поразила навсегда Набокова? Откуда взялась эта вечная девочка-подросток, терзающая воображение преступного отчима?

Возможно, виною тому не по возрасту рано прочитанный Достоевский, возможно, тут дело в тайном детском знакомстве с «Тысячью и одной ночью», но какая-то травма сознания, так и не сумевшая до конца дней выправиться, обнаруживается и в последнем романе писателя.

Опускаю дословные отсылки к «Лолите», но процитирую характерное описание с несколько сдвинутым фокусом: «Ее худенькое, послушное тело, ежели его перевернуть рукой, обнаруживало новые диковины — подвижные лопатки купаемого в ванне ребенка, балериний изгиб спины, узкие ягодицы двусмысленной неотразимой прелести (прековарнейшее одурачиванье со стороны природы, сказал Поль де Г., старый, угрюмого вида профессор, наблюдая за мальчиками в бане)».

Роман в романе

Но дело, в конце концов, совсем не в навязчивых мотивах, а в совершенно неожиданном герое, чья внешность — туша с кабаньими глазками — настолько не соответствует его внутреннему миру, что он решает с этой тушей расправиться.

Он начинает заниматься «само-вымарыванием»: он мысленно, с помощью сложнейших медитаций, заставляет отмирать части своего тела и испытывает при этом неземное блаженство.

Такое медленное самоубийство, совершаемое в угоду прекрасному…

Владимиру Набокову всегда было мило матрешечное построение произведения — роман в романе, стихи в прозе, фельетон внутри лирико-повествовательного текста. Так и здесь.

Но особенность в том, что мы не знаем, что же по-настоящему достоверно — та жизнь, которой живет героиня, или та жизнь, которая описана в романе о ней.

В финале на вокзале, где героиня купила в киоске дешевое издание романа о себе и собралась было его прочесть, к ней подходит приятельница и говорит, увидев книгу: «… ты там узнаешь себя на каждом шагу. А потом, там эта твоя потрясающая смерть.

Давай я тебе покажу твою потрясающую смерть… Это не в самом конце. Ты будешь визжать от смеха. Самая бредовая смерть на свете…»

Героиня отвечает одной фразой: «Ты пропустишь свой поезд».

Вероятно, роман и должен был закончиться в этом месте. Никому из нас не дано осознать свою собственную смерть.

Может быть, Набоков думал об этом в последние дни своей жизни? Может быть, он думал о том, что факты его вполне скромной биографии постепенно будут подменяться весьма обильными подробностями из его романов? Может быть, он, как всякий большой писатель, пытался разобраться, что же все-таки является оригиналом — жизнь или искусство?

Демонстративно устаревший язык перевода — еще одна мета загадочной судьбы Набокова, великого русского писателя, отказавшегося от своего родного языка; перевод дан не на «советском» языке, а на том русском, который был в ходу до Октябрьской революции…

Книга

Владимир Набоков

«Лаура и ее оригинал»

Издательство «Азбука-классика», 2010