Все быстрее идет трамвай «Расставание»

Фото: Пеэтер Ланговитс

In memoriam. В ночь на четверг, 24 октября, на 68‑м году жизни скоропостижно скончался известный эстонский продюсер и режиссер Адольф Кяйс.

Адольф Кяйс выступал по телевизору в Международный день каши. Сначала собирался говорить рассудительно и хозяйственно. Но как только дошел до вечернего замачивания овсянки, до скромных тайн умелого приготовления геркулесовой каши, как глаза его загорелись, голос возвысился, убедительные интонации насытили речь, и я поймала себя на мысли, что непременно, завтра же, переведу всю семью на кашу, а как же иначе?

Это он говорил всего лишь о каше, о еде — достаточно ничтожной стороне своей жизни. Он был аскетичен, до последнего дня сохранял отменную спортивную форму, словно в любую минуту готов был сыграть немного состарившегося д’Артаньяна.

А как убедителен, заразителен, страстен он становился, когда речь заходила о театре и музыке, когда он объяснял, о чем собирается поставить «Утиную охоту», «Besame mucho», «Ужин на пятерых по-французски» или «Трамвай «Желание», который так и не успел поставить! Как настойчиво и подробно он готов был растолковывать смысл спектакля о Владимире Высоцком, который исполняет Марина Влади, отстаивать сегодняшнюю эстетическую позицию «Современника», доказывать необходимость любования аргентинским танго…

Дома его можно было застать только ранним утром или поздним вечером; Тамара — жена и помощница — сообщала, как пройдет день: встречи, театр, кино, опять встречи (это если он был в Таллинне), а чаще: «Он смот-

рит спектакли в Москве, выбирает, что привезти…»

Мы были знакомы лет сорок, но я никогда не слышала, чтобы он кого-то обсуждал, кого-то осуждал, злословил, сплетничал. На любую критику отвечал растерянной улыбкой, выслушивал внимательно, читал смиренно и никогда не ссорился с автором критической статьи, полагая, что у каждого есть право на свое мнение, а мнение, высказанное вслух, снимает проблему с повестки дня.

Ни у кого я не встречала такой незлобивости, соединенной со страстностью: одержимостью искусством, театром. Рассказы его были всегда вкусными, сочными, он искренне верил в художественную непогрешимость привозимых им спектаклей, разочарование же прощал людям, не посягая на их свободу.

Я была на нескольких его юбилеях, торжествах. Поразительно, но состав гостей не менялся; их было немного, но с этими людьми его связывала вся жизнь. Далеко не все его приятели ладили между собой, иные и не протягивали друг другу руки, но на днях рождения Адольфа царила Швейцария — вечная мирная жизнь, где просто обязательно следовало хорошо друг к другу относиться.

Ушел последний романтик от театра, ушел человек, для которого талантливый спектакль, поставленный другим режиссером, становился счастливым фактом его личной или семейной биографии, фактом признания его, Адольфа Кяйса, дарования. Он был главой большой и дружной семьи, и его жена, дети, внуки всегда были непременными участниками театрального праздника. И в последний вечер своей жизни он с женой вернулся с юмористического представления, и они до часу ночи смеялись, вспоминая увиденное.

Не знаю, хотел ли он сыграть Дон Кихота, но он все больше и больше напоминал рыцаря, служащего прекрасной даме Мельпомене и готового сразиться с каждым, кто усомнится в ее достоинствах.

Уже никогда не раздастся звонок, и восторженный голос Адика не прокричит в трубку: «Ты не представляешь, кого я везу в Таллинн. Сбылось! Поздравь меня, поздравь себя, мы это увидим!»

И он уже не будет стоять в вестибюле, любуясь толпой, идущей на его спектакль — поставленный им самим или привезенный, не важно.

Это всё было, это всё осталось в прошлом. Как сказал поэт: «Уходит со сцены мое поколенье».