Эстонская политика охвачена странным явлением: жалкой, неубедительной, вынужденной ложью. Кажущаяся более постыдной, чем молчание, она все же остается востребованной, поскольку в Эстонии ее воздействие на репутацию политика равно воздействию воды на гуся.
Новоявленным приверженцем этого жанра стал вундеркинд Яак Мадисон, хотя отнюдь не он является в этой области первопроходцем. Его оправдания по поводу присвоенного им и выставленного на продажу чужого мобильного телефона – «решил, что разумнее было не допустить, чтобы телефон был выброшен, и понадеялся, что он кому-то понадобится» – по своей сути ничем не отличается от того, что заявили в прокуратуре in corpore члены Партии реформ, разъясняя происхождение сделанных в пользу партии таинственных пожертвований.
Круговая порука
похожа на копоть
Заявление Лаури Луйка «возможно, я продал принадлежащие мне золотые монеты» стало хрестоматийным, однако тоже не беспрецедентным. Лавры создателя прецедента принадлежат бывшему комсомольскому вожаку Андрусу Ансипу, который, по его словам, в феврале 1988 года во время разгона студенческой демонстрации в Тарту исполнял свой родственный долг: наносил визит теще.
В данном случае больше волнует ответ не на вопрос «что от нас скрыли?», а на вопрос «почему скрыли таким гнусным образом?». Ведь никто и не пытался солгать так, чтобы его объяснения звучали убедительно... Пример заявления членов Партии реформ в прокуратуре свидетельствует еще и о том, что решающее значение имеет вовсе не широкая огласка: во всех этих упомянутых (и не упомянутых) случаях сам жест представления разъяснений считается гораздо более важным, чем суть разъяснений как таковая.
Может показаться, что выделять вынужденную ложь в особый жанр политической культуры – это слишком сурово по отношению к подобного рода лжецам: подтасовки, причем более серьезные, встречаются и в других жанрах. Но большинство этих подтасовок при наличии матрицы необходимости сводится к тому же самому жесту. Возьмем хоть Эдгара Сависаара: его способность потешаться над условностью требования представлять разъяснения является легендарной. Еще ближе к вынужденной лжи стоит сформировавшееся с годами обыкновение его товарищей по партии с усмешкой путать следы – не важно, идет ли речь о комментариях или об электронной переписке.
Все это указывает на некую глубинную предрасположенность эстонской политики и примыкающих к ней кругов к двуличию: все будет в порядке до тех пор, пока у тебя есть друзья (однопартийцы), которые тебя понимают. Задача лжеца – сделать жест, указывающий на принадлежность к определенному кругу, продемонстрировать волю к продолжению борьбы, и не важно, насколько глупым покажется боевой клич со стороны.
Отказ, например, от должности, обособление от своего круга, признание собственной вины и выражение сожаления с точки зрения данной культуры являются вызовом. Это означало бы не просто отказ от самозащиты, а превратилось бы в посягательство на ценности этой культуры и выступление против друзей и однопартийцев.
Дружба верная не сломается
Ответвлениями от первородного древа двуличия является все, что позволяет вести себя в своем кругу иначе, чем на широкой публике, вплоть до избирательного подхода к привнесению в родные края европейских ценностей. Самым ярким химероподобным примером в этой области являются попытки правительства предложить согражданам «психологическую защиту», то есть с европейской точки зрения просто культивировать двойную мораль, представив государство в виде «круга друзей».
Наиболее продвинутые читатели могут осведомиться, а не Деррида ли говорил о том, что Европа в первую очередь означает отличие от самого себя? Да, но подобное отличие необходимо для создания фундамента самокритики, а отнюдь не для того, чтобы позволить идентитету Эстонии облапошить европейское самосознание.
Симптоматично, как председатель EKRE Март Хельме «приструнил» юного Мадисона: вынес ему порицание. Как будто политика в Эстонии является детской игрой – что, собственно, и представляет собой, по сути, ориентация на круг друзей. Он превращает авторитет в нечто внешнее и относится к нему так же, как играющие дети – к распоряжениям и запретам взрослых: на самом деле они несущественны.
Разумеется, двуличие не чуждо ни одной современной политической культуре, однако в Западной Европе его публичное проявление считается неприемлемым.
«В Финляндии невозможно лгать», – заявил как-то на семинаре бывший финский дипломат, который совсем не преувеличивал, говоря, что уличенного во лжи не спасет уже ничто. В Великобритании подтасовщик тоже лишается доверия общества.
Разумеется, попытки солгать предпринимаются и там, но эта ложь быстро и предсказуемо разоблачается. СМИ и общественность загоняют ее в узкий пролив между Сциллой и Харибдой – фактами и высмеиванием. В Германии самым драгоценным достоянием политика является доверие к нему – та самая часть культуры, которая в послевоенный период ценой больших усилий внедрялась в понятие цивилизованности (однако она же была вполне уместна и при нацизме). Во Франции политику могут простить, если он смешон, – например, когда президент, сидя на заднем сиденье мотороллера, отправляется к любовнице, – но не беспринципен.
Таковы примеры стабилизирующих сил, которых так не хватает нашей культуре, вполне допускающей и вынужденную ложь, и откровенное двуличие.
Вверх по лестнице,
ведущей вниз
Все это, конечно, не ново. Хроника Генриха Латвийского страница за страницей свидетельствует о том, как нарушались соглашения, «смывалось» крещение, жители захваченных земель делали разворот на 180 градусов и вместе с завоевателями устремлялись покорять тех, кто еще сохранил свободу... Трудно определить, как долго продолжалось в таком ключе, но совершенно очевидно, что в последующие 800 лет тенденция только усугублялась.
«Своим» являлось лишь то, что лежало прямо у тебя под ногами; публичное пространство с его стандартами и ценностями по определению оставалось «чуждым» и, так сказать, чужой бедой. Законы и суды, конечно, неизбежно заявляли о себе, но в своей чужеродности они казались непредсказуемыми и поэтому воспринимались как нечто фатальное. Если правосудие – вотчина чужаков, то, с точки зрения нравственности, не имеет особого значения, каким именно образом перед ним оправдываться.
Все это не означает, что нынешние политики не хотят, чтобы их воспринимали всерьез. Однако источники этого
серьезного восприятия располагаются не внутри Эстонии, а за ее пределами. Поэтому внешнее признание, совместная фотография с коллегами из ЕС и НАТО – вот что превращает нашего министра в «настоящего министра», а отнюдь не его компетентность или то, что он пользуется уважением в обществе.
Восхождение по лестнице, нижней ступени которой достиг молодой Мадисон, осуществляется благодаря друзьям, которые при свете дня говорят одно и незначительное, а в тени кулуаров – совсем другое и важное.