Рейн Ланг: Общественность требует «Гамлета»!

Рейн Ланг. Фото: Kuvatõmmis

Министерство юстиции за те шесть лет, пока я им руководил, в политическом плане руководствовалось тем, что не имеет значения, кто кого избил: мужчина женщину, женщина мужчину, женщина женщину или мужчина мужчину. Мы исходили из того, что насилие всегда остается насилием, и каждый человек имеет право на физическую неприкосновенность, пишет Рейн Ланг (Партия реформ, министр юстиции в 2005–2011 годах).

К сожалению, в Эстонии нередки случаи, когда человек применяет насилие по отношению к своему близкому человеку. Большинство из тех, кто, используя физическое насилие, причиняет боль другому человеку, не сознает, что совершает преступление, или надеется, что этот факт не удастся доказать. По какой-то причине такие ситуации стали называть семейным насилием или насилием в близких отношениях. Странный термин. Как будто существует насилие в дальних отношениях.

Министерство юстиции за те шесть лет, пока я им руководил, в политическом плане руководствовалось тем, что не имеет значения, кто кого избил: мужчина женщину, женщина мужчину, женщина женщину или мужчина мужчину. Мы исходили из того, что насилие всегда остается насилием, и каждый человек, независимо от пола, расы, национальности, сексуальной ориентации, образования и т.д., имеет право на физическую неприкосновенность. Мы спорили и рассуждали о том, каким образом государство может обуздать духовное насилие, которое и в близких, и в дальних отношениях совершается чаще, чем физическое. Этот спор продолжается до сих пор: даже запрещаемое Конституцией разжигание вражды и ненависти пока не признано однозначно наказуемым деянием.

Как ни прискорбно сознавать, но до сих пор бытует мнение, что духовное насилие и даже психотеррор могут совершаться до бесконечности, но стоит дать ему достойный отпор, как будет запущена государственная машина в лице полицейских, прокуроров и судей, и тому, кто позволил себе дать физический отпор, не поздоровится. Конечно, дела обстоят не совсем так, но не так-то легко объяснить, что происходит на самом деле. Особенно тем, кто получает информацию из определенных источников. Но, как бы там ни было, я считаю, что в Эстонии люди недостаточно на законодательном уровне защищены от духовного насилия и этим вопросом непременно следует заниматься.

Конечно, те, кто формирует политику в сфере юстиции и применяет ее, исходят из принципа, что равные требуют равного обращения, а неравные – неравного. Но я и мои единомышленники придерживаемся мнения, что в наши дни признак пола сам по себе не может служить основанием для равного или неравного обращения. Это касается как оплаты труда, так и размахивания сковородкой на кухне.

Однако сегодня мы видим совершенно другой подход. Министр [юстиции Андрес] Анвельт, выступая против насилия по признаку пола, выкинул рваный флаг разного отношения, так что не приходится удивляться, когда в публичном информационном пространстве появляются такие трактовки, которые «с пониманием» относятся к насилию со стороны представителей белой расы в ходе приобщения негров к европейской цивилизации, к физическим нападкам на гомосексуалистов или считают «исторической неизбежностью» обращение с военными беженцами как со скотиной, которую держат на территории, обнесенной колючей проволокой. Если пол человека оправдывает насилие или гарантирует защиту от насилия, то почему тогда это не может делать раса, национальность, язык или иной признак?

Криминальная политика использует для борьбы с насилием два подхода. Первый – вера в наказание. Считается, что страх наказания удерживает человека от противоправной деятельности. Наказание не обязательно должно быть суровым, но оно должно быть неизбежным. Наказание от имени государства рассматривается как искупление вины. Следовательно, нужно хорошо финансировать органы охраны правопорядка, чтобы они могли реагировать на правонарушения. Второй подход выдвигает на первый план возмещение ущерба, причиненного противоправной деятельностью. Если речь идет об имущественном ущербе, то это проще сделать, но как возместить пострадавшему ущерб, если деяние совершено против личности? В XXI веке странно было бы действовать по принципу талиона – назначения наказания за преступление, согласно которому мера наказания должна воспроизводить вред, причиненный преступлением – «зуб за зуб, око за око». Если свести возмещение ущерба исключительно к выплате пострадавшему денег, то однажды мы можем обнаружить, что общество по имущественному положению делится на тех, кто бьет, и тех, кого бьют.

Одним из элементов такого политико-юридического подхода является введение в правовое пространство института примирения. Сделано это и в Эстонии. И, на мой взгляд, успешно. Сотни случаев, когда отношения между людьми в какой-то момент омрачались насильственными действиями, были решены не за счет государственных репрессий, а непростого примирения сторон. Далеко не всегда этого удается добиться, но и уголовные наказания, объявленные судом, тоже не всегда удерживают людей от насилия. Каждый второй из тех, кто понес наказание в виде лишения свободы, совершает новое преступление.

Решение уголовного дела путем примирения сторон является по своей сути соглашением между двумя людьми. Это соглашение заключается при участии экспертов и правоохранителей. Но далеко не каждое соглашение может быть достигнуто. Никто не допустит избиения человека за значительное материальное вознаграждение, предположим, за автомобиль BMW. Государство не может позволить унижать человеческое достоинство, даже если человек с извращенным отношением к жизни не против этого. Но детали примирительного соглашения – это частное дело, и на то, чтобы предать огласке личные данные, должно быть разрешение обеих сторон. Закон запрещает примирителю сообщать третьим сторонам (в том числе СМИ) любые обстоятельства соглашения.

При этом закон не запрещает прокурору или судье, которые имеют отношение к примирению сторон (не являясь при этом примирителями), разглашать обстоятельства примирения. В данном случае законодатель исходил, очевидно, из предположения, что работающие в правоохранительных органах люди, обладая здравым умом и понимая, что нельзя руководствоваться только буквой закона, не станут пилить сук, на котором сидят. Возможно, в данном случае законодатель ошибся. В Эстонии на то, что любая утечка является нарушением презумпции невиновности, т.е. попыткой представить кого-то виновным в совершении преступления до вынесения судебного решения, смотрят сквозь пальцы.

Для чего в уголовном деле обстоятельства примирения сторон скрывают от любопытных глаз? А для того, чтобы в первую очередь защитить неприкосновенность частной жизни пострадавшего. Если пострадавший не идет на примирение, его никто не может заставить сделать это, в этом случае государственный аппарат накажет виновного так, как предусмотрено законом. И судебное решение будет предано огласке. В любом случае права пострадавшего, включая право на неприкосновенность частной жизни, должны быть приоритетными. В противном случае государство не облегчит страдания, а усугубит их.

Нужно ли в случае примирительного производства уважать приватность того, кто совершил противоправное деяние, и скрывать от общественности то, что он совершил? На этот вопрос сложнее ответить, но против огласки говорят два сильных аргумента: во-первых, в небольшой стране без труда можно установить личность человека, если его персональные данные будут опубликованы, и, во-вторых, для человека, совершившего деяние, соглашение о примирении может оказаться тягостнее, чем наказание по суду. Именно потому, что такова цена приватности.

Когда детали примирения против воли сторон становятся достоянием общественности, это дискредитирует всю систему правосудия Эстонии. Как люди будут доверять закону и представителям государства, если они не в состоянии сдержать обещания? Если институту примирения перестанут доверять, в Эстонии начнутся закрытые судебные процессы, которые отнюдь не будут способствовать снижению уровня насилия в обществе, но нагрузят и без того перегруженную судебную систему.

Как считает [издатель] Ханс Х.Луйк, современные технологии приводят к тому, что государственное производство и любые судебные разбирательства неизбежно становятся публичными. Мириться с этим никак не хочется, и, к счастью, Европейский парламент, не желая с этим мириться, совсем недавно принял новую директиву Евросоюза о защите данных, которая устанавливает довольно строгие требования к обработке персональных данных и исходит из непреложного права человека на неприкосновенность личной жизни. Имя человека, пострадавшего от преступления, не подлежит огласке, и нет никакого оправдания тем, кто ради удовлетворения общественного любопытства треплет чье-то доброе имя. Прокуратура и суды Эстонии должны руководствоваться новой директивой и тщательным образом пересмотреть свои правила обработки данных.

Какое отношение заголовок этой статьи имеет ко всему вышесказанному? Абсолютно никакого, но внимание привлекает, не правда ли?

3 мысли

•    Для чего в уголовном деле обстоятельства примирения сторон скрывают от любопытных глаз? А для того, чтобы в первую очередь защитить неприкосновенность частной жизни пострадавшего. Если пострадавший не идет на примирение, его никто не может заставить сделать это, в этом случае государственный аппарат накажет виновного так, как предусмотрено законом.

•    Нужно ли в случае примирительного производства уважать приватность того, кто совершил противоправное деяние, и скрывать от общественности то, что он совершил? На этот вопрос сложнее ответить, но против огласки говорят два сильных аргумента: во-первых, в небольшой стране без труда можно установить личность человека, если его персональные данные будут опубликованы, и, во-вторых, для человека, совершившего деяние, соглашение о примирении может оказаться тягостнее, чем наказание по суду.

•    Имя человека, пострадавшего от преступления, не подлежит огласке, и нет никакого оправдания тем, кто ради удовлетворения общественного любопытства треплет чье-то доброе имя.