Елена Скульская: балет Бориса Эйфмана и менеджеры высшего звена

Поэт и писатель Елена Скульская. Фото: Пеэтер Ланговитс

Обделенные талантом люди утешаются тем, что становятся руководителями, менеджерами высшего звена; раньше они назывались партийными работниками, и их присылали с горних высот на начальственные места, рассуждает писатель Елена Скульская.

Времена меняются, и великая классика «меняется» вместе с ними.

В последние лет десять меня не оставляло удивление: почему, учитывая принципиальное преображение общества, еще никому не пришло в голову снабдить эротической составляющей нежную дружбу Онегина и Ленского? Все к этому располагает в романе Пушкина, когда читаешь его сегодня, – Онегина и Ленского тянет друг к другу, они – при полной нелюдимости Онегина – встречаются каждый день, спорят, проводят вместе вечера... А потом Ленский решает жениться на Ольге.

Естественно, Онегин не может простить такой измены и убивает нежного друга на дуэли. Свою шутливую версию я не раз излагала приятелям-литературоведам, всякий раз вызывая у них раздражение нелепостью своей теории. Но, не удержавшись, я даже предложила такое прочтение в своем новом романе «Пограничная любовь», конечно, от имени персонажа...

Ленский – бледный вампир

И вот в Таллинн приехал великий балет Бориса Эйфмана. И показал «Евгения Онегина», поставленного хореографом на музыку П.И. Чайковского и знаменитого рок-музыканта, гитариста, создателя легендарных групп «Високосное Лето» и «Автограф» Александра Ситковецкого.

Музыка обусловила возможность сплетения вечного и остро-современного; классики и акробатических и гимнастических элементов; чередования виртуозных драматических монологов и массовых сцен с резкими элементами сатиры. Но меня поразило не только само совершенное зрелище, но и трактовка романа. Да, у Бориса Эйфмана в отношениях Ленского и Онегина есть внятный элемент чувственности, и Онегин, несомненно, убивает друга из ревности. Только это не смешно и не забавно, а страшно, поскольку происходит в пространстве демонического сна, почти безумия.

И не на дуэли стреляет Онегин в друга, но вонзает в него нож – тот самый нож из сна Татьяны, который у Пушкина преобразился потом в пистолет. Но для Эйфмана сон важнее яви. Так в балете появляется рифма к сну Татьяны – сон Онегина после убийства Ленского. Ленский является бледным вампиром и пьет кровь Онегина, и всевозможные зомби сопутствуют ему, и перед нами является картина ада, где актеры танцуют не только на сцене, но возносятся на руках других актеров, чтобы там продолжить танец, сценическое пространство разрастается вверх, все выше и выше, отчаяние достигает максимального предела.

И еще одну рифму предлагает для романа Эйфман в своем балете: в финале муж Татьяны – «Генерал» – вонзает нож, которым был убит Ленский, в Онегина. В романе генерал назван толстым, на сцене он – слепой, и это – еще одна возможность создать небывалую хореографию.

Столь смелое и дерзкое обращение с Пушкиным, с Чайковским обусловлено не легкомыслием и вседозволенностью, но глубоким психологическим толкованием, чувством времени, озарениями, позволяющими создать философский балет. Почти каждую картину сопровождает огромная луна, временами она становится экраном, на котором возникают документальные кадры слома эпох. И при этом исполняется словами, а не только танцем письмо Татьяны к Онегину. Ничего не меняется, и меняется все... Осенью балет Эйфмана вновь собирается на гастроли в Таллинн.

Соленые рыжики Семплеярова

Мой молодой коллега недавно объяснял мне, что сегодня менеджеры высшего звена могут руководить чем угодно. Что они вовсе не должны быть специалистами в узкой области, они наймут этих узких специалистов, их же профессия – именно что руководить и правильно организовывать процесс. Мне тут же вспомнился из «Мастера и Маргариты» председатель акустической комиссии московских театров Семплеяров, которого в дальнейшем сослали в Брянск на заготовку грибов. И что характерно – заготавливал он грибы замечательно, нахваливали москвичи его соленые рыжики.

То есть «новая» система руководства, изобретенная давным-давно, оказывается действенной и практичной. Но если представить, что балетом Эйфмана будет руководить не он сам, а менеджер высшего звена, ничего не понимающий или понимающий наособицу тенденции современного балета, не станет ли он добиваться совершенно немыслимых преобразований в деятельности выдающегося маэстро?

Я не раз видела, как люди, приставленные коммерческим директорами к медицине, начинают в ней не только «разбираться», но и лечить окружающих, давать советы и объяснять, чем одно лекарство лучше или хуже другого. Специфическая терминология засоряет язык этих людей, прорастает в них, а страдающим от болезней так сложно попасть к реальным врачам, так мало надежды, что встретится отзывчивый и сострадательный, – что они охотно прислушиваются к советам водителей машин «скорой помощи» или чиновникам, которые, надо отметить, сами лечатся у профессионалов.

Самодеятельность – очень опасная вещь. Критики ведь очень хорошо знают, как нужно писать книги или ставить балеты, но не умеют. И лучшие из них осознают, что Бог не наделил их этим талантом. Большинство же – не понимает. И, как говорил Андре Моруа, женщина, обделенная любовью, ищет утешение в мехах и драгоценностях. Так и обделенные талантом люди утешаются тем, что становятся руководителями, менеджерами высшего звена. Раньше они назывались партийными работниками, и их присылали с горних высот на начальственные места. Иные из них были субъективно добрыми людьми и не вмешивались в работу организации, их всегда ценили и любили, но большинство «имело мнение», и сколь бы нелепым оно ни было, к нему следовало прислушиваться – и поставленную задачу стараться осуществить.

Самая ужасная ошибка актера

Как-то один довольно известный служитель Мельпомены из нашего Русского театра сказал мне: самая ужасная глупость, которую может сделать актер, – поссориться с журналистами. Добавлю: или с критиками. Добавлю: или с писателями. Дело в том, что только пишущий человек может сегодня ответить обидчику не по методу Онегина–Ленского. (Опускаю за ненадобностью бандитские разборки со стрельбой). Каждый литератор пользуется этим правом, исходя из допущений своей совести, степени обиды, жажды мести и чувства справедливости. Классик заметил: милосердие выше справедливости. Но до этого описал всех своих гонителей, либо вовсе не изменив, либо изменив их фамилии на одну-две буквы.

Представители всех остальных видов искусства лишены возможности «ответа» и «вызова»: танцор будет танцевать, живописец создавать полотна, композитор сочинять музыку, актер играть, режиссер ставить, что бы о нем ни писали и ни говорили. Они, по сути, немы.

У нас отсутствует общественное мнение вне письменности и за пределами СМИ. Нет таких моральных ценностей, которые можно было бы провозгласить, которым можно было бы следовать и с которыми бы согласилось все общество. Способность мимикрировать стала виртуозной. Считается, что талант нельзя симулировать. Оказывается – можно! Если, скажем, об убогом живописце захвативший место под журналистским солнцем критик напишет нечто лестное и даже восторженное, почему бы этому живописцу не взойти на Олимп. История довольно простая и привычная.

Но, как и во все времена, поверх барьеров удается (не всегда, но бывает!) проникнуть в нашу душу подлинному искусству, не погибнуть по дороге, не потерять себя, не пойти на компромисс. Держаться за воздух и находить в нем опору. По счастью, так будет всегда, как бы ни менялись времена и мы вместе с ними.