Воспоминание друга: красный Калью Комиссаров

Калью Комиссаров. Фото: Toomas Huik

Об ушедшем вчера режиссере Калью Комиссарове вспоминает его друг Евгений Голиков.

Вчера, обсуждая спектакль в Русском театре, в котором были заняты выпускники Вильяндиского колледжа культуры, спросил у старого друга: «Как там Калью, сто лет его не видел?» «Болеет, – ответил друг. – У него болезнь крови». Сегодня я понял всю бессмысленность своего вопроса: как раз в тот день, когда я вспомнил о старом товарище, его не стало.

Не могу вспомнить, когда и при каких обстоятельствах мы познакомились, но Калью оказался  тем человеком, который вызвал у меня, даже не доверие, а чувство какого-то абсолютного совпадения его личности с моей. Это ощущение возникло буквально с первой минуты общения с ним. Думаю, оно было даже чем-то большим, чем ощущением того, что мы единомышленники. Мне кажется, мы были с ним «одной крови».

Об очень большом и талантливом режиссере, актере и театральном педагоге Калью Комиссарове уже тепло  и точно сказали коллеги, лучше знакомые с его творчеством. Сказали и, уверен, скажут еще. Ведь Комиссаров – один из наиболее ярких и плодотворных творцов эстонского театра с 1970-х годов и до наших дней. К тому, что уже сказали другие, я хотел бы только прибавить, что Калью был, без сомнения, самым социально острым, честным и правдивым творцом театральной реальности в Эстонии за последние полвека. Когда он работал в Молодежном театре и ставил по два-три спектакля в год, я жил в Тарту и многих его работ не видел. Но то немногое, что мне посчастливилось увидеть, например, «Буранный полустанок» по Чингизу Айтматову, меня потрясало.

Когда нас с ним представили друг другу, я сразу понял, что Калью не проводит границы между жизнью на сцене и за ее пределами, что на сцене он создает то, что хотел бы видеть в реальной жизни. И мне посчастливилось быть свидетелем некоторых его поступков в реальной жизни, которые я ценю исключительно высоко.

Думаю, многим в Эстонии знакомы знаменитые слова, которые Александр Солженицын вложил в уста своего Ивана Денисовича: «В лагерях видел я разных людей разных национальностей, но плохих эстонцев не встречал». В Эстонии я живу долго и могу констатировать: эстонцы – вполне нормальный народ, среди них встречаются всякие. Пожалуй, одно из качеств, которое мне не представляется положительным, я бы назвал, используя язык квантовой физики, «принципом неопределенности»: о некоторых эстонцах (да, помилуй бог, почему только эстонцах!) можно сказать, что в отношении убеждений присуща им некоторая неопределенность. Сегодня говорят одно, двадцать лет назад утверждали другое. В глаза улыбаются, за глаза – сами понимаете...

Так вот, Калью Комиссаров был совсем другим эстонцем. Во-первых, он никогда не был «двухцветным» – сверху слегка розовым, а внутри другого цвета, не был редиской, одним словом. Мне кажется, всю жизнь Калью сопутствовал устойчивый – красный – цвет. Цвет его демократических убеждений. Как истинный художник он стремился к свободе – и умел за нее бороться, не боясь получить по шапке.

Именно Калью принадлежит идея проведения исторического пленума творческих союзов Эстонии 1-2 апреля 1988 года. С этого пленума началась эстонская перестройка. Для себя лично Комиссаров никогда ничего не хотел от политики – но не счел зазорным прийти на помощь Вяйно Вяльясу и тем немногим эстонским коммунистам, которые стремились не допустить раскола внутри КПЭ и, желая перемен, не ставили целью принести справедливость в жертву свободе. Поэтому Калью оказался делегатом последнего в истории КПСС XXVIII съезда партии, авторитетом своего имени поддерживая стремление к гуманистическим переменам, а не к «белому реваншу».

Было и такое в наших с ним отношениях: в 1989 году мы оба участвовали с выборах в Верховный совет СССР, как оказалось, тоже исторически последний. Попали в один и тот же округ – Ласнамяэ, он по списку компартии Эстонии, а я от Народного фронта, хотя работал в то время в аппарате ЦК КПЭ. Так вот, на последней перед выборами встрече с избирателями эстонец Комиссаров призвал голосовать за русского Голикова. Другого такого примера в нашей политической истории я не знаю. Калью в жизни не был «немножко таким, немножко другим». Четко и ясно и в жизни, и в творчестве он позиционировал себя как гуманиста и демократа – и всегда видел за народом Человека.

...Встречаемся мы с ним однажды в Старом городе: «Привет!» – «Привет!» «Слушай, – говорит он мне, – не знаю, что делать со своим пацаном». – «В чем дело?» – «Дерется, бьет в школе всех, кто плохо говорит о русских».

Земля тебе пухом, Калью! Без тебя мне будет на этой земле одиноко.