Дон Кихот на Конной мельнице

Дон Кихот (Аго Соотс), бродячие актеры из труппы «Придворные Смерти» (Лайли Отсар и Маркус Хабакукк) и герцог Альба (Марго Тедер). Фото: Сийм Вахур / архив VAT-театра

Дон Кихот в новом спектакле VAT-театра – не безумец. Он идеалист. И не его вина, что верность высоким идеалам и готовность отстаивать их постоянно принимают за безумие. Что в XVI веке, что в двадцать первом, пишет театральный критик Борис Тух.

Рыцарь Печального образа воевал с ветряными мельницами. На Конской мельнице в спектакле VAT-театра он – то нелепый, то величественный – сражается за высокие идеалы, против подлости и фальши окружающего мира. И хотя картина этого мира предстает в его воображении искаженной, суть его Дон Кихот видит верно.

Художественный руководитель VAT-театра Ааре Тойкка написал и поставил не инсценировку романа Сервантеса, а оригинальную пьесу по мотивам романа. Отбросил ряд сюжетных линий и образов: Дульсинеи Тобосской, как и крестьянки Альдонсы, в которой Дон Кихот видел заколдованную Прекрасную Даму, в постановке нет. Точнее, она проходит зыбким видением – то ли возникает в воображении Дон Кихота, то ли глупая и пустая, точь-в-точь нынешняя «гламурка-моднявка», герцогиня Анна де Альба дурачит бедного рыцаря, выглядывая из-за дымной стеклянной перегородки.

Персонажи ведут двойное существование. Здравомыслящие друзья Дон Кихота, бакалавр Сансон Карраско (Маркус Хабакукк) и его невеста, племянница несчастного странника Глори Кихано (Лаури Отсар) переодеваются в бродячих актеров из труппы «Придворные Смерти», чтобы проникнуть во дворец герцога Альба и выручить Дон Кихота – но когда они дают представление, исчезает грань между образами Карраско и Глори и образами двух незадачливых танцовщиков Ангелы Дурной и Ангуло Дурного.

Само помещение Конной мельницы располагает к странной, сюрреалистически сдвинутой картине мира. Круглый зал; игровое пространство не ограничено условной площадкой сцены, действие расползается по залу: мы смотрим историю Дон Кихота, но по воле режиссера сами оказываемся внутри этой истории. Узкая винтовая лестница, на которой два человека разойдутся с трудом, ведет в гардероб и к одной заветной двери, у которой вырастает хвост. Театральный абсурд возникает даже в монологе девушки, объявляющей, что надо выключить телефоны. «Кафе (оно работает в расположенном рядом отеле – Б.Т.) сегодня закрыто, но вы можете содержательно провести время в очереди в туалет».

Два акта – два взгляда

Первый том «Дон Кихота» задумывался прежде всего как пародия на рыцарские романы: в Испании начала XVII века они были таким же распространенным чтивом, как у нас – книги Донцовой или, бери выше, Акунина. Времена изменились, а литература всё пережевывала старые сюжеты и заслоняла от читателей реальность. Испытавший все мыслимые и немыслимые несчастья (в морском бою при Лепанто он лишился руки, позже по навету был посажен в тюрьму) Мигель Сервантес де Сааведра собирался похоронить рыцарский роман – и вбить в его могилу осиновый кол.

У хорошего художника что он хотел, то и получается. Посредственность уверяет: что у меня получилось, того я и хотел. Гений может подняться над собственным замыслом, и из-под его пера выходит нечто грандиозное, хотя ему поначалу иной раз кажется, что он не замахивался на создание творения, которое переживет века.

После первого тома «Дон Кихота» появилось продолжение, автор которого скрылся под псевдонимом Авелланеда. Сервантес увидел, что неизвестный сочинитель (этот псевдоним не раскрыт до сих пор) беззастенчиво опошлил роман, В пику анониму и был написан второй том. В нем Дон Кихот уже знает о существовании первого тома; хитроумный идальго начинает существовать в двух измерениях – реальном и вымышленном, – причем второе отражает первое, но и воздействует на него. Мог ли Сервантес предположить, что в XVII веке предвосхитит мотивы сюрреализма и постмодернизма, возникших только в двадцатом?

В первом акте мир (то есть мы в зрительном зале) смотрит на Дон Кихота. Во втором Дон Кихот смотрит на мир – и театр хочет, чтобы мы видели мир его глазами.

Дон Кихот (Аго Соотс) и Санчо Панса (Меэлис Пыдерсоо) предстают перед нами такими, какими мы представляем Рыцаря Печального образа и его оруженосца. В первом акте тощий фантазер Дон Кихот – образ вполне фарсовый. (Точнее, трагифарсовый, но это станет ясно позже.) Россинанта уже нет: его изображает лошадиный череп, который в воображении Дон Кихота остается боевым конем. В углу стоит странная машина (сценограф Каспар Янцис), в нее запихивают свинью – и шестеренки начинают крутиться, и на выходе показывается похлебка из свиной крови.

В этом странном мире встречаются и такие персонажи, как Свинья, домашняя скотина (Марго Тедер) – она просит пощады, но экономка Дон Кихота Тереза Панса (Элина Рейнольд) неумолима. Есть еще Мул, рабочий скот (опять-таки Элина Рейнольд, которая играет и герцогиню Альба). Сцена, в которой переругиваются упрямый Мул и не менее упрямый Погонщик (Марго Тедер), как и сцена погони и убиения Свиньи – уморительно смешные площадные интермедии, которые органично вплетены в сложную и изысканную ткань постановки.

У Дон Кихота вместо меча – кочерга. У Санчо – поварешка. Вместо щита – крышка от кастрюли. Дон Кихот в бою демонстрирует чудеса акробатики, но неизменно оказывается бит. В первом акте рыцарь – пленник собственной фантазии и его здравомыслящий оруженосец трогательны и жалки. Величие Дон Кихота мы увидим во втором акте.

Реабилитация Рыцаря Печального образа

Почти весь второй акт проходит во дворце герцога Альба (Марго Тедер). Герцог скучает, откровенно зевает. Появление Дон Кихота и Санчо Пансы для пресыщенного правителя – жестокое развлечение, возможность утонченно поиздеваться над убогими.

Вначале Дон Кихот принимает «гостеприимство» герцога за чистую монету. Доверчиво рассказывает, что цель его – освободить прекрасную принцессу Дульсинею Тобосскую от злого великана.

И тут все то ли переворачивается с ног на голову, то ли становится на свои места. (На ваше усмотрение!) Иллюзия уже не противоречит реальности, иллюзорный взгляд Дон Кихота на вещи и людей проникает через детали и подробности в сущности второстепенные, в самую суть вещей. Бравирующий своей жестокостью герцог на глазах Дон Кихота казнит осужденных преступников; их поочередно затягивают в ту же машину, в которой в первом акте нашла свою кончину Свинья. Все, что остается от несчастных – черепа. Герцог очищает их перочинным ножом и аккуратно развешивает на веревке; словно домашняя хозяйка – белье. Разве пресыщенный садист не похож на злобного великана из рыцарских романов?

Во втором акте мы видим бунт Дон Кихота. Бунт человека, верящего, что свобода – не иллюзия, против самовлюбленного мерзавца, для которого существует свобода только одной личности. Его собственной.

Дон Кихот в спектакле VAT-театра – не безумец. Он идеалист. И не его вина, что верность высоким идеалам и готовность отстаивать их постоянно принимают за безумие. Что в XVI веке, что в двадцать первом.

Нестерпимый блеск зеркал

Трагедия Дон Кихота в том, что странствия Рыцаря Печального образа когда-то должны закончиться. Обедневший дворянин Алонсо Кихана по прозванию Добрый либо вернется в свою усадьбу, либо будет стерт с лица земли. Что для него – практически одно и то же.

Но желающие добра рыцарю Сансон Карраско и Глори твердо намерены спасти его. И не догадываются, что спасают Дон Кихота от самого себя. Поединок Сансона (он же – Рыцарь Зеркал) с Дон Кихотом внешне комичен. Соперники садятся на воображаемых коней; бакалавр словесности Сансон, юноша книжный, с трудом карабкается на «коня», длинные копья мешают обоим противникам.

Почему Сансон принял имя Рыцарь Зеркал? В спектакле на нем белый наряд со множеством зеркальных осколков. Отбрасываемый ими свет слепит, делает беспомощным. Но дело не только в этом.

В зеркалах Дон Кихот мог увидеть свое отражение, беспощадно гротескное – и увиденное подорвало его веру в себя и свое предназначение.

«Говорю тебе: никогда не читай рыцарских романов!» – обращается он к Сансону.

«Да я их терпеть не могу!» – отзывается бакалавр.

Мораль постановки заключена в этом диалоге – или ирония?