Российский историк: видов на будущее у российской власти нет

Никита Соколов Фото: Яков Кротов

В начале года российская общественная организация Комитет гражданских инициатив представила экспертный доклад «Какое прошлое нужно будущему России». Rus.Postimees побеседовал с соавтором доклада: историком, заместителем исполнительного директора «Ельцин-центра» по научной работе, главой совета Вольного исторического общества Никитой Соколовым.

— Сейчас российская идеология строится на культе прошлого, особенно советского. Как вы думаете, какую цель при этом преследует государство, ставя былое, а не реальное величие во главу угла? Означает ли это вероятность возрождения Советского Союза?

— Любой историк вам скажет, что никакие институты прошлого, их сборки вроде Советского Союза восстановлены быть не могут. Нельзя дважды вступить в одну и ту же воду. Но действительно, наши российские власти пользуются образом СССР. При этом нужно иметь в виду, что этот образ мистифицирован. Дело вот в чем, история функционирует во всех обществах европейского типа как один из скрепляющих нацию элементов. В любой европейской школе преподается история, которая является не научной историей, а рассказом о национальной судьбе: кто герои нации, кто злодеи, какие уроки эта нация прошла, какая судьба была у нее в прошлом и в связи с этим какие у нее виды на будущее.

— Тогда в чем состоит особенность для России?

— Здесь проблема отягощается тем, что видов на будущее у власти России нет, образа будущего нет, нет проекта, нет программы… Для чего Россия живет — непонятно. Поэтому предлагается прошлое, которое должно быть очищено от любых темных страниц, оно должно быть сплошь героическим. Любой антрополог вам скажет, что в этой национальной истории есть мифооснование — то есть точка в истории, которая является точкой сборки этой нации. Для России, безусловно, точкой начала новой истории является август 1991 года и распад СССР. Но эту точку российская власть не любит использовать. Поскольку это точка, где народ обнаружил тягу к свободе, тягу к отмене советских ограничений… Эта точка, очевидно, нашей власти не подходит. Поэтому была выбрана другая точка — мы победители в Великой Отечественной войне. Как только вы ставите такой миф во главу национальной идеологии, то там неизбежно оказывается и «белый и пушистый» Советский Союз, и белый китель генералиссимуса Сталина.

— Какие основные исторические мифы, которые использует российское правительство, вы могли бы выделить?

— Прежде всего это миф о победе. Здесь совершается прямая подлость в отношении в истории, в отношении людей, которые воевали, потому что происходит подмена памяти о войне — страшной, кровавой, гадкой. То, что следовало бы помнить любому народу — это то, что война есть зло. Вместо этого действительная настоящая война уводится в тень и вспоминается только мифологическая победа, которая была достигнута Сталиным и его полководцами. Когда только появилась георгиевская ленточка, а это было примерно в году в 2005, лозунг этого движения был «Я помню. Я скорблю». Потом лозунг стал «Я помню. Я горжусь». А теперь лозунг стал «Можем повторить». И это есть предательство предшествующих поколений, которые пережили войну,  жизненный лозунг которых был «ни в коем случае».

— А что касается остальных мифов? Они строятся вокруг победы во Второй Мировой?

—  Совершенно верно. К этому главному мифу-основанию подтягивается целая цепочка мифов, которые связаны со строительством авторитарной власти. Они строятся по модели, которую придумал около 150 лет назад великий российский историк Николай Карамзин. Модель примерно следующая: России извечно идет своим особым путем. Во всех европейских странах политическая власть возникает в результате борьбы, а у нас в результате добровольного призвания. У нас в России нет никакого внутреннего конфликта между властью и обществом. У нас нет разделения мнений — мы всегда монолитны, единодушны, соборны.

А ежели происходит какое-то разобщение, оно всегда приносится извне. Это результат действий внешних врагов. У этих врагов есть агенты влияния внутри, так называемая пятая колонна. Но при этом внутри нет таких сил, которые имели бы другой взгляд на будущее страны. Естественно в таких условиях, когда мы живем в осажденной крепости, права и свободы человека становятся второстепенными, ими можно пренебречь, нужно вручить все ресурсы коменданту крепости и пусть он ими распоряжается. Классическая схема, на которой строилась имперская власть, потом советская, а сейчас строится российская. Последнее время этот стереотип начали восстанавливать. Ученые сильно негодуют, потому что вся эта схема противоречит данным науки.

— Помимо доклада вы провели социологическое исследование, в нем говорится, что российская идеология в том числе насаждает такие мнения как «здесь так было всегда», «революции ничего не изменят, а сделают все только хуже». Неужели пассивность среднестатистического россиянина - выученная, навязанная извне?

— Вы меня сводите с поля моего профессионального исторического знания на обсуждение современных тем. Здесь как обыватель я должен сказать, что не верю в эту выученную пассивность, я не верю в 86% поддержки Путина и во всю эту псевдосоциологию. Потому что я этого не вижу в жизни: ни 86%, ни приверженности монархическим авторитарным принципам. Но это мои частные ощущения. Важно, что, собственно, и показывает наше социологическое исследование, чрезвычайно мощная система пропаганды, государственная, откровенно ксенофобская… она не имеет большого успеха. В обществе скорее растет запрос на историю частных лиц, историю семей, историю мест, где они родились. Это мощный поток, набирающий обороты. Для меня как для историка это, безусловно, знак освобождения общества от пут обязательной государственной лямки. Это очень важная вещь, этого прежде не бывало.

— В докладе вы называете это двумя разными видами исторической памяти. Первая — государственная память, внедряемая правительством через медиа и официальные праздники. Вторая — память отдельных людей об истории их предков, семей, родного края. Что происходит, когда два этих вида памяти вступают в конфликт?

— Им, собственно говоря, негде столкнуться, потому что очень мало полей, где они могли бы конфликтовать. Одна из немногих таких точек — движение, в котором я работаю. Оно называется «Последний адрес». Мы занимаемся установкой маленьких, с почтовую открытку величиной, табличек в память жертв политических репрессий. Более чем в 30 городах России мы поставили около 500 таких знаков. Чтобы поставить табличку, надо договариваться с жителями дома. Если нет товарищества собственников, то приходится договариваться с каждой квартирой отдельно. Это может быть единственная известная мне точка, где официоз, который практически прямо утверждает, что репрессии были полезны для страны, сталкивается с мнением частных лиц. Жители дома говорят: «Мы хотим поставить табличку маляру, который был расстрелян как японский шпион». Мы очень редко получаем отказы. По большей части эта казенная пропаганда не действует. Люди не верят в целесообразность репрессий. Люди не готовы на частном уровне их оправдывать.

— Здесь мне хотелось бы вспомнить историю о двух российских мостах: один в Петербурге, другой в Москве. Первый получил свое название благодаря инициативе сверху. Он был назван в честь Ахмата Кадырова, первого президента Чечни, в 90-е фактически объявившего России джихад. Второй мост, спонтанно возникший на месте убийства политика Бориса Немцова, был назван москвичами «Немцов мост», хотя официально его никто не переименовывал. Как вы думаете, какое из названий вероятнее осядет в памяти людей? Какая из политических фигур?

— Как только петербургские власти будут честно выбираться жителями Петербурга, мост Кадырова немедленно получит другое имя. Это наименование возникло против воли граждан. Возмущение жителей города было очень существенным. Ровно так же, когда московская власть начнет избираться жителями города, Большой Москворецкий мост получит имя Немцова. Да уже его в городе иначе не называют. Уже все знают, что это Немцов мост. Здесь происходит ровно то же, что при советском переименовании. Когда Манежную площадь переименовали в площадь 60-летия Октября. Это кто же такое может выговорить? Никто и никогда не называл эту площадь 60-летия Октября. Ее всегда называли Манежной. Никто никогда не называл улицу 25 октября по ее официальному наименованию. Она была Никольской.

— Возвращаясь к теме реконструкции истории, какие методы использует российское правительство для достижения своих целей? Единый учебник истории к ним относится?

— Да, безусловно. Единого учебника истории пока нет. Но был утвержден единый историко-культурный стандарт. Он, в принципе, предполагает, что любой учебник будет написан в соответствии с этим стандартом. Стандарт в значительной степени предполагает возвращение к преподаванию государственной истории. Собственно, люди там находятся на втором плане. Особенно смешно, что этот стандарт выглядит как большой список: в нем есть даты, имена и события, которые должны быть упомянуты в любом учебнике. Для внимательного глаза понятно, что многое там идеологически окрашено. Например, для российского гражданина в учебниках не предусмотрено образца человека, занимающегося бизнесом. В российской истории в соответствии с новым стандартом предприниматели не упоминаются вовсе. Упоминания того, кто построил все материальное богатство имперской России, всего торгово-промышленного предпринимательского сословия, как-то в нашей истории совершенно отсутствуют. Не говоря уже о нашем крестьянине, который появляется только во время крестьянских восстаний. А как он жил, о чем он думал — это никого не волнует.

— Все это делается с целью обесценить место человека в истории?

— Да-да, а главным сделать государство. Для этого используются все известные приемы. Это и учебник, и экранизация фильмов исторического характера, которых сейчас появляется довольно много, это и создание псевдообщественной организации «Российское военно-историческое общество», которым управляет министр культуры господин Мединский. Он, как известно, прославился замечательной диссертацией, не являющейся научным текстом вообще. Это общество занимается строго военной пропагандой на большие государственные деньги. Конкурировать с такими соперниками не может ни одна действительно общественная организация. Но, повторюсь, эти государственные траты имеют очень низкий КПД.

— А то что касается установки памятников неоднозначным политическим фигурам вроде Ивана Грозного или Иосифа Сталина? Неужели такие жесты находят отклик в сердцах россиян?

— По моим наблюдениям, скорее нет. Я близко наблюдал за историей установки памятника Грозному в Орле, просто потому что примерно в это же время мы должны были ставить там таблички «Последнего адреса». Я много общался с орловскими активистами. Губернатор практически насильно взгромоздил этот памятник. В городе было большое недовольство по этому поводу. Но в этом я не вижу большой беды. Ну, стоит этот истукан, чудовищный с эстетической точки зрения. Шутка в том, что народ — он же и творец своей среды. Люди начали придумывать, как и чем обставить этот памятник, чтобы он заиграл другими смыслами, перестал быть воплощением согласия на государственный произвол. Уже была идея вокруг фигуры Грозного поставить маленькие фигурки его жертв — 10 тысяч мелких загубленных душ.

— Какое прошлое нужно будущему России по вашему мнению?

— Может быть, такое прошлое, которое показано на основании научных исследований. Все-таки историческая наука приходит к тому, что в истории нет никакого другого субъекта, кроме свободного человека. Там нет ни цивилизации, ни матриц, люди принимают решения сами, и несут ответственность за эти решения. Это и есть то важное, что наука хочет сообщить. Действуйте, и все будет, как вы хотите.