Евгений Голиков. Социализм: будущее человечества или надежда на утопию?

"Ленин в Октябре". Кадр из фильма. Фото: wikimedia.com

Почему любая попытка ускорения истории для достижения социальной справедливости неизменно заканчивалась кровью, насилием и торжеством мерзости? Этим вопросом задается колумнист портала Rus.Postimees.ee Евгений Голиков.

В 2017 году невозможно не вспоминать 1917-й, год двух революций в России. Словесные битвы вокруг событий февраля и октября 1917 года продолжают кипеть и поныне. Нужен ли был октябрь России 1917 года – или лучше было притормозить на рубежах февраля, остановиться на политической многопартийной демократии, экономическом развитии, освобожденном от пут монархизма, пошаговом формировании буржуазной цивилизации, включенности в западный мир и так далее?

Не так давно один из самых больших и глубоких знатоков советской истории, марксистский оппонент сталинизма и бюрократического социализма Рой Александрович Медведев вынужден был признать: Октябрьская революция не решила стоящих перед ней проблем, не привела общество к социализму и поэтому завершилась фиаско 1991 года. Правильнее было бы остановиться на феврале.

Почему провалилась Февральская революция?

Одно дело, стоило ли идти дальше задач февраля, другое – можно ли было вообще остановиться?

После крушения монархии, закономерного и неизбежного, быстро выяснилось, что для дальнейшего движения по пути буржуазной свободы частно-капиталистического предпринимательства и демократии, закономерно принимающей форму свободы для больших денег, у российского общества просто не оказалось готовых рельсов для дальнейшего движения государственного локомотива – а общество оказалось не в состоянии поднять локомотив на руки и выволочь из болота мирового кризиса.

Эта неготовность общества к дальнейшему развитию путем самопреодоления со всей очевидностью проявилась еще в пору столыпинских реформ. Столыпин был одним из немногих представителей высшей политической элиты, кто понял: задача цивилизационного развития России предполагает наличие сильной, даже деспотической власти, поскольку само общество не готово и не способно совершить цивилизационный рывок, без которого Россия обречена на историческое поражение.

У Столыпина не было поддержки, все были против: монархисты потому, что столыпинские реформы лишали их власти, революционеры потому, что успех реформ оставлял их без работы, а духовная элита Серебряного века думала о будущем, равно как и о настоящем, с безверием и пессимизмом.

Убийством Столыпина Россия показала, что она субъективно не готова к предлагаемому им будущему, хотя объективно – по своим возможностям, ресурсному потенциалу - была способна решить стоящую перед ней задачу.

Февральская революция оказалась для России огромным искушением: ее достаточно легкая и быстрая победа показала, что в пользу уничтожения царизма сложился огромный общественный консенсус. Казалось, стоит только Николаю II покинуть сцену, стоит законодательно оформить институты парламентарно-представительской демократии – и страна заживет совершенно по-новому, решит все стоящие перед ней проблемы.

Фиаско демократического проекта Февральской революции привело в состояние ступора все те социальные силы, которые составляли антимонархический консенсус и были мотором Февральской революции. Произошло это потому, что ни одна существенная проблема не была решена в России после перехода к режиму демократического управления.

Продолжать прежнюю политику новыми, демократическими методами, оказалось просто невозможно. Этим можно объяснить почти тотальный паралич власти, наблюдавшийся в Петрограде к моменту прихода к власти большевиков.

Несомненно, этот опыт требует осмысления и в наше время. Прежде всего необходимо понять, каковы реальные возможности и границы демократического управления обществом. Ведь с понятием демократии тесно связаны такие явления, как народовластие и либерализм (как синонима мягкости, терпимости применяемых методов управления). Демократичным называют такой способ управления, когда в нем принимает участие большинство народа, а методы управления человечны, гуманны, ненасильственны.

Почему перестройка не обернулась социализмом с человеческим лицом?

Очевидно, что введение политической демократии после февраля 1917 года, не решая основных общественных проблем, развязало руки крайним общественным силам, сумевшим в конечном итоге навязать свою волю обществу.

Причин две: незрелость общественного большинства, его неготовность стать субъектом политической деятельности, и объективно назревшая необходимость перехода общества в иную фазу общественного развития. Там, где необходимости в подобном фазовом переходе нет, демократический режим может достаточно безболезненно функционировать и в условиях относительной неготовности к демократии большинства народа.

Но если демократический механизм включается в период фазового перехода, это заканчивается катастрофой, поскольку начинает действовать «право сильнейшего». Так и случилось, например, в 1991 году. До перестройки многим в Советском Союзе, особенно гуманитарной интеллигенции, казалось, что главная беда страны – в нехватке свободы: мнений, слова, действий, передвижения и т.д., а демократию понимали в качестве пути к свободе.

Горбачев после нескольких неудачных попыток перезапустить экономику, почувствовав, что его авторитет начинает таять, решился на общественную дискуссию по болевым проблемам общества и истории: преступления сталинизма, роль СССР в войне с Германией, бюрократизм, экономическая неэффективность, идеологическая цензура, ограниченность права передвижения и так далее.

Несколько месяцев дискуссии позволили выявить наиболее очевидные и, заметим, поверхностные причины бед и недостатков «реального социализма»: власть КПСС и суперцентрализованное государство. Попытка избавиться от того и другого привела к самоликвидации государства, а на первый план вышли социальные группы, которым прежней системой было доверено управление теми или иными общественными ресурсами. Воспользовавшись новыми демократическими процедурами «слуги народа» почти повсеместно вполне легально конвертировали свою советскую позицию в право собственности, образовав основу постсоветской элиты.

Сам Горбачев оказался в числе проигравших, до сих пор многие считают его главным виновником случившегося. На деле обвиняют его за те качества, которые на первых порах весьма импонировали большинству. На фоне Брежнева, Громыко, Романова, других членов Политбюро Горбачев казался интеллигентным человеком, к тому же в молодости он восхищался «социализмом с человеческим лицом» и, как говорили, стремился внедрить его и в СССР путем перестройки.

Уверен, что сам Михаил Сергеевич в то время не думал, что любой социальный опыт можно использовать только частично. К тому же Пражская весна была задушена в той фазе, когда социалистическая риторика Дубчека была очень популярна прежде всего потому, что воспринималась в качестве альтернативы того холуйско-бюрократического псевдосоциализма, который Москва навязала странам Восточной Европы.

Ситуация могла бы выглядеть иначе, если бы Кремль не подавил силой попытки реформ в Чехословакии. Если бы событиям позволили развиваться дальше, возможно, мы бы увидели тот сценарий, который состоялся в Москве в 1991-93 годах, когда на демократической волне решением госвласти в стране была легализована частная собственность.

Почему либерализм вовсе не противоречит социализму?

В Эстонии восстановление независимости почти автоматически повлекло за собой легализацию частной собственности – помогла реституция. Идеологической дискуссии не возникло, поэтому стихийно сложилось мнение, не поколебленное и до сей поры, что иного пути, кроме как восстановления индивидуальной частной собственности на базе государственной частной собственности, из чисто идеологических соображений названной «социалистической», не было и не могло быть.

В России этот переход был не столь гладким (вспомним кровавые события 1993 года), хотя покойный Егор Гайдар и пытался убедить общественность в том, что частная собственность соответствует «человеческой природе», следовательно, любые попытки ее обобществления противоречат природе человека. Гайдар позиционировал себя в качестве либерала, и брутальность начатых им экономических реформ стала одной из причин почти всеобщей в нынешней России ненависти к либерализму, воспринимаемому в качестве «обманки» народа.

Все больше подобным образом понимаемому либерализму противопоставляется «нелиберальный социализм», под которым его сторонники и противники понимают сталинско-брежневскую модель государственно-тоталитарного и государственно-бюрократического (авторитарного) «реального» социализма. Иными словами, и сторонники, и противники социализма старательно разводят его с либерализмом. Реальная же история их взаимоотношений иная.

Либерализм возник и сформировался как философская концепция, признающая естественное, природное равенство всех людей, равенство, которое допускает разного рода неодинаковость, неравенство между ними. Таким может быть только равенство в свободе – способности человека быть хозяином, субъектом собственной судьбы, выступать в роли самозаконодателя.

Эта концепция противопоставлялась не социализму (его в XVIII веке не было), а консервативному феодализму, стоявшему на позициях принципиального природного неравенства людей: есть люди, ближе расположенные к богу, люди с голубой кровью – элита общества, у нее особые права, особые обязанности и возможности; и есть все остальные. Первые рождены, чтобы повелевать, вторые – подчиняться. Но «благородный человек – совсем не обязательно человек благородного происхождения» парировал Иммануил Кант, утверждая вопреки всем видам социального неравенства равенство людей в их свободе.

Тем самым либерализм утвердил себя в качестве мировоззрения, уничтожающего перегородки между людьми, открывающего путь к пониманию единства человеческого рода и указывающего на средство достижения этого единства – свободу. В этом качестве либерализм был не антитезой социализма, а его предтечей.

Знаменитый лозунг Французской революции «свобода, равенство, братство» – квинтэссенция либерализма. С его помощью общество наследуемых привилегий – феодальное общество – заменялось на общество создаваемых различий – буржуазное общество.

Социалистическая идея жива как никогда

Потенциально социалистическое мировоззрение коренилось в тех же предпосылках, что и либеральное. Различия между ними проступали по мере того, как реализовывались либеральные принципы и при этом разрушалось их первоначальное абстрактное единство. Буржуазия низвергла политическое господство феодальной аристократии, опираясь на принцип свободы, декларируя своей целью достижение равенства и братства (солидарности).

Однако, добившись неограниченной свободы частной собственности, та же самая буржуазия редуцировала принцип равенства до равенства абстрактно-правового, а братство/солидарность превратила в моральную сентенцию. По мере превращения этих принципов в свою противоположность внутри либеральной идеологии происходило размежевание между ее консервативной и демократической интерпретациями. Коротко говоря, социализм как философская доктрина – это развитие либеральной доктрины на демократической основе, попытка превращения принципов свободы, равенства и солидарности во всеобщее достояние. Поэтому нет особых поводов удивляться живучести социалистической идеи. Она жива, потому что стремится осуществить то, что либерализм лишь декларирует в качестве всеобщего достояния, на деле же закрепляет за избранными.

Но если социализм опирается на прочное, естественное основание, почему же до сей поры попытки реализации подобного мироустройства на практике давали столь печальные результаты? Почему мирно начавшаяся Октябрьская революция закончилась Гражданской войной, а та – русским вариантом бонапартизма, сталинщиной? Почему сталинская модель, начинавшаяся как диктатура бюрократии, завершилась маразматическим разложением последней при позднем Брежневе, и показала полную неспособность эволюционирования в сторону социализма без отчуждения?

Почему, наконец, любая попытка ускорения истории для достижения социальной справедливости неизменно заканчивалась кровью, насилием и торжеством мерзости?

На наш взгляд, многое, если не все, упирается в зрелость субъекта истории, в готовность широких народных масс, практически всего общества, к восприятию социализма. До сих пор история знала только один тип сторонников социалистического мироустройства, страдающих, по меткому определению Цвейга, «нетерпением сердца» и мучимых жаждой справедливости. Отсюда нетерпеливое стремление пришпоривать историю, «внедрять» справедливость насильственным путем. Но общество, основу которого составляет право каждого давать закон самому себе, общество, в котором «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех», не может мириться с любой формой политического насилия, ибо, даже под прикрытием самых человечных лозунгов оно всегда будет направлено не только против справедливости, но и против общества в целом.