Елена Скульская. Грибы и лёд, или Будем любить друг друга по умолчанию

Писатель и журналист Елена Скульская. Фото: SCANPIX

«Любой подросток толково и обстоятельно объяснит вам что такое Совесть, Честь, Мужество, объяснит, чем отличается Месть от Возмездия и так далее, но ни один не сможет привести конкретного примера этой самой справедливости или этой самой совестливости», – писатель Елена Скульская рассуждает о конфликте отцов и детей.

Играли со студентами Театральной студии в шарады. Одна команда должна была показать пантомиму, в которой зашифровано некое слово, а вторая – его отгадать. И вот первая команда становится в полукруг и начинает ритмично приседать: приседают неглубоко, только намечают присест, что-то танцевальное даже есть в этих полуприседаниях. Во второй команде – моментальный отклик: «Лёд, лёд!» – кричат студенты.

Ответ правильный. Загадано было слово «лёд».

– Да какая же связь между приседаниями и льдом? – это, разумеется, спрашиваю я.

– Так грибы же! – отвечают мне в полном недоумении.

– Грибы?!

– Ох, группа «Грибы», у них есть самая популярная песня с рефреном: «Между нами лёд, лёд», – и они именно так полуприседают, как мы показали. А вы не знали?!

Я не знала. Но и мои родители, заглядывая в мою комнату, из которой по всему дому неслись песни The Beatles, то есть «битлов» моей молодости, в растерянности спрашивали: «А важно именно так громко? Чтобы лопались барабанные перепонки? Это часть музыкального удовольствия?!» Им, моим родителям, хотелось после военного грохота – тишины, уединенности. Они слушали тихие пластинки и танцевали под них медленные танцы, и самой любимой песней была песня «Тишина». А нам было противно молчать, мы боролись с молчанием, мы кричали во весь голос, мы жаждали свободы.

У каждого поколения есть важнейшие вещи, существующие по умолчанию. И ни одно поколение не дает себе труда разобраться в том, что существует по умолчанию в других поколениях, отсюда и возникает так называемый конфликт отцов и детей, который при минимальной любознательности, даже при минимальном любопытстве мог бы быть исчерпан или не возник бы вовсе.

Разные застолья

У нас по умолчанию было важно прежде всего накормить гостя, посадить его за стол, потому что наши родители знали голод, а мы были сыты и стеснялись этой сытости и хотели ею поделиться. И еще – мы всё готовили собственными руками, это был огромный созидательный труд, и нам хотелось подарить плоды своего труда. Теперь домашняя готовка – произвольное хобби; любая пища доступна и предлагается в готовом виде в магазинах. Смысл застолья заведомо изменился, но ни в коем случае не обесценился, просто роскошь человеческого общения не нуждается в позвякивании вилок и перемене тарелок.

Медленные танцы и приглушенный свет означали эротическое притяжение (наперекор советской морали); нынешние танцы исключают парность, никто никого не выбирает, никто не волнуется из-за того, что его могут не выбрать, но все совершенно свободны и осознают свою исключительную ценность.

Одежда в наше время всегда была соглашательской или протестной: черный свитер и джинсы причисляли тебя к фронде, серый костюм с галстуком и аккуратно выбритый затылок – к прислужникам власти. Нынешняя одежда сообразуется только со вкусом, возможностями и удобством – полная свобода, и никакой групповщины.

Мы презирали деньги, тем более, что их зарабатывали родители; нынешние дети очень рано начинают зарабатывать сами, сами оплачивают свои увлечения, например, театром, не спят ночами, мечутся барменами, официантами, гардеробщиками, видят изнанку жизни и знают цену каждому центу; они уважают деньги, доставшиеся трудом, как мы уважали еду...

Институт семьи был незыблемым, а потому представлялся идеальным, тогда как нынешние дети видят полное разрушение этого института, а потому довольно неустойчивый формат их семьи не может казаться им нормой, они не хотят повторять отношения родителей, тем самым родители не могут рассчитывать на уважение по умолчанию, на доверительность по умолчанию: их нужно еще заслужить!

Совесть и справедливость

Теперь о самом главном: долгие десятилетия детей учили подниматься от частного к общему - обобщать, суммировать, уметь мыслить абстрактно. Нынешние дети, осознающие мир через компьютер, идеально вписываются в систему абстрактных категорий, но... совершенно не способны перейти от общего к частному.

Любой подросток толково и обстоятельно объяснит вам что такое Совесть, Честь, Мужество, объяснит, чем отличается Месть от Возмездия и так далее, но ни один не сможет привести конкретного примера этой самой справедливости или этой самой совестливости.

Ни один не сможет описать прохожего, но любой сможет описать толпу. И именно от отсутствия конкретики они остро нуждаются в простых, азбучных примерах, которые, как бы непривычно это ни звучало, помогают обрести смысл жизни.

Скажем, педагог говорит, что нужно читать книги. Для чего? Чтобы стать интеллигентными людьми. Чтобы попасть в круг людей, обменивающихся определенными цитатами и по этим цитатам узнающим и признающим друг друга. Для современных детей, жонглирующих абстракциями, аргументы, манипулирующие теми же абстракциями, никогда не станут необходимыми мотивировками.

Но если педагог скажет: «Найдите в тексте романа то, чего я не заметила, чего не заметил еще ни один из исследователей, дерзните обнаружить параллели и пересечения, которые требуют особого, именно вашего угла зрения», – то чтение (ненужное по умолчанию) обретет азартный смысл. Я хочу, собственно, сказать, что все сложное детям давно понятно, однако им совершенно непонятны простейшие вещи; все они знают в четырнадцать лет, кто такой агностик, я проверяла, но ни один не знал, какие буквы могут образовать слог.

Когда-то абстрактное мышление развивало воображение, сегодня оно воображение убивает; просьба «Представьте себе!» невыполнима для детей, они не видят картинки, не видят коробочки, в которой разворачиваются события, они видят войско, но не видят оловянного солдатика. Но научить видеть оловянного солдатика гораздо проще, чем научить видению войска. Если не возмущаться тем, что у них иное «по умолчанию», чем было еще недавно.

За двадцать лет общения со студентами я видела несколько резких перемен в отношениях с жизнью. Два десятилетия назад студенты влюблялись друг в друга, держались за руки на лекциях, обнимались во время перерывов, вместе шли домой. Потом появилось поколение, у которого дружба переходила только в дружбу, а любовь существовала за пределами студии, жизнь искала фрагментарности.

Сейчас я вижу, что влюбленность вообще перестала быть обязательной составляющей бытия: кто-то может выделить для нее время, кто-то не считает разумным подобное расточительство чувств и эмоциональных сил. Уроки в школе, подготовка к институту, работа, Театральная студия, нет сил еще и на личную жизнь...

Думаю, следует с уважительностью и деликатностью относиться к тому, что в каждом поколении существует по умолчанию, поскольку это святыни, и пусть они кажутся дикими и смешными тем, кто трясется над собственными святынями и не разрешает посторонним счищать с них позолоту.

Мой университетский профессор, переехавший в Штаты, с обидой и горечью рассказывал: его пригласил коллега из другого города в гости и, имея огромный дом, не предложил пожить у него, но снял приглашенному профессору номер в лучшей гостинице; мой профессор развернулся и уехал, оставив американского коллегу в полнейшем недоумении. Они по-разному (по умолчанию) понимали гостеприимство, и их редкостная искренняя дружба распалась.

А вот группа «Грибы», признаюсь, мне не понравилась.