Рашид Нугманов: «Игла», любовь без идеологии и внутренняя правда

Рашид Нугманов и Виктор Цой на съемках "Иглы". Фото: wikimedia.com

На кинофестивале хоррора и фантастики HÕFF, который пройдет в Хаапсалу с 28 по 30 апреля, будет показана легендарная «Игла» (1988) Рашида Нугманова.

Рашид Мусаевич снял всего два полнометражных фильма – «Иглу» и куда менее известный «Дикий Восток» (и еще «Игла Remix», перемонтированный в 2009 году оригинал с добавлением ряда новых сцен). Тем не менее, «Игла» осталась в истории советско-российского кино – и благодаря тому, что главную роль в этом фильме исполнил Виктор Цой (а его противника сыграл другой культовый рок-музыкант, Петр Мамонов), и из-за того, что явление это, конечно, уникальное и ничуть не утратившее своей уникальности за эти тридцать лет.

Рашид Нугманов дал эксклюзивное интервью порталу Rus.Postimees.

Цой, Мамонов и другие на ветрах перемен

– Вы удивились тому, что «Игла» довольно быстро обрела статус культового фильма, который, как правило, и сегодня все помнят хотя бы по названию?

– Не очень сильно удивился. Было понятно, что мы делаем настоящее дело, нужное людям, а не какой-то соцреализм. Мы просто сделали кино, которого не видели вокруг себя, в своей стране. Чему я сильно удивился – так это тому, что «Иглу» все-таки выпустили на экраны. Это был еще Советский Союз, мы снимали фильм в 1987 году, перестройка только начинала брезжить, было непонятно, куда всё повернет. А «Игла» – кино вроде бы о наркомании, но на деле, конечно, о другом. Мы думали, что если ее и выпустят, то несколько копий – для галочки.

Когда в 1989 году фильм наконец-то вышел на экраны, Госкино дало ему первую прокатную категорию – самый широкий прокат. Была еще высшая категория – для особых госзаказов вроде «Освобождения», и они получали ее еще до начала съемок... «Игла» получила первую категорию, о которой мы не могли и мечтать. Мы подумали: елки-палки, значит, что-то изменилось. Прежде чиновникам было опасно что-либо разрешать, а тут им стало опасно что-либо запрещать – и начали выходить картины, которые долго лежали на полке...

– Оказал ли влияние на «Иглу» Сергей Соловьев? Вы учились у него во ВГИКе, Виктор Цой снялся в финале «Ассы», Александр Баширов, также играющий в «Игле», много снимался у Соловьева...

– Я, конечно, учился у Соловьева, но и сам научил его паре-тройке вещей... Я же когда поступил во ВГИК, был довольно взрослый человек, у меня первое образование – архитектура. Виктора Цоя и вообще питерский подпольный рок я Соловьеву открыл через свои постановки – впервые он увидел их на сцене ВГИКа, когда я использовал их музыку в качестве сопровождения. Я закидал его кассетами: «Аквариум», «Кино» и так далее, – и он открыл для себя новую эстетику.

Потом я сделал свой первый фильм «Йя-хха», в главных ролях – Цой, Гребенщиков, Кинчев, Науменко... Соловьеву фильм понравился. Он увидел тут широкое поле – и пошел по этому полю. Сам бы он об этом лучше рассказал, конечно. Безусловно, я многому научился у него тоже. Это всегда взаимный процесс.

Саша Баширов вообще впервые сыграл на сцене в нашей вгиковской мастерской, в моем этюде, он тогда только поступил – и, кстати, не на актерский, а на режиссерский курс. Но он, конечно, замечательный актер от природы. Соловьеву он сразу понравился, Сергей пригласил его в свой фильм «Чужая белая и рябой», потом была «Асса» и так далее.

– Как Виктор Цой относился к роли Моро в «Игле»?

– Очень хорошо. У нас с ним было полное взаимопонимание в плане кинематографа. Мы когда снимали «Йя-Хху», мечтали о полном метре и планировали фильм «Король Брода», в котором главным героем был Моро. Уже потом этот герой перекочевал в «Иглу».

Моро – независимый человек, и не нужно лицедействовать, чтобы его сыграть. Мы с Виктором сидели и обсуждали Моро, говорили, что это характер вроде Джеймса Дина или Брюса Ли, человек, который всегда остается собой. Конечно, есть законы кинодраматургии, есть условности съемочного процесса, но при всем том Виктор в этой роли сохранил естественность, внутреннюю правду.

Почему Моро важнее Данилы Багрова

– Вы ожидали, что «Игла» так быстро станет памятником эпохе? Фильм «посвящается советскому телевидению», и уже сейчас мало кто помнит, например, телеуроки иностранных языков, отрывки из которых звучат в фильме...

– Да, мы успели всё это схватить. Честно сказать, мы не думали, что открываем новую эпоху, и скорость перемен была для нас достаточно неожиданной. Мы не занимались предсказаниями, не строили из себя экстрасенсов. Но, видимо, подспудное ощущение больших и резких перемен и нас все-таки было. И оно попало на пленку.

– Возможна ли параллельная реальность, в которой героем девяностых стал бы именно Моро, а не Данила Багров из «Брата»?

– Всё возможно, если говорить гипотетически... Слава богу, все-таки героем у нас стал сначала Моро, а не Багров, потому что Багров – это деградация всего нашего общества. Я же родился в стране, которая не существует, эта страна включала в себя огромное количество народов и культур, и я любил собратьев по стране не потому, что нас объединяла имперская или там коммунистическая идея, а потому, что мы с младых ногтей приучались жить вместе и дружить. В этой любви не было идеологии. Просто это было интересно, весело и хорошо. И когда впоследствии всё это приняло уродливые националистические, шовинистические формы, нельзя было не расстроиться. Появление такого героя, как Багров, – ужасная нравственная катастрофа.

– Что вас побудило сделать «Иглу Remix»? Почему вы перемикшировали фильм так, что Моро точно выживает после удара ножом?

– Для нас и в первом варианте он точно выживал, но, да, финал можно было трактовать как угодно. Пока «Игла» обретала культовый статус, нам бесконечно, из года в год задавались одни и те же вопросы. Умер герой или выжил? Кто такой Спартак, и почему он был должен Моро деньги? И так далее. Когда пришло время, мы оцифровали и отреставрировали копию, и меня спросили: может, выпустить ее в кинотеатрах для поколения, которое никогда «Иглу» в кино не видело?

Мы хотели это сделать к двадцатилетию гибели Виктора, но прокатчики сказали, что сделают это, только если мы добавим не вошедший в фильм материал. Я поехал на «Казахфильм», стал эти материалы искать, но, увы, все они уничтожены. Тогда мы и решили сделать ремикс, как называется жанр, который появился в 1960-х на Ямайке: тамошние диджеи, чтобы избежать проблем с копирайтом, ремикшировали известные мелодии. Мы сделали досъемки, вставили новый материал. Мне было интересно поэкспериментировать.

Важнейшим из искусств для нас является...

– У вас был сумасшедший проект «Цитадель смерти», который вы хотели делать с Виктором Цоем и отцом киберпанка писателем Уильямом Гибсоном. Гибель Цоя положила этому проекту конец, но три года назад вы говорили, что хотите его все-таки сделать – с Александром Цоем, сыном Виктора. Эта история еще продолжается?

– Мы это обсуждали, да. Александру очень нравится творчество Билла Гибсона, весь киберпанк, хотя то, что мы с Биллом хотели сделать, было скорее стимпанком... Я подумал, что было бы интересно, если бы Александр сыграл Моро. Потому что Моро – это не обязательно Виктор Цой, это роль, которая может быть исполнена любым актером, как Гамлет. Александр загорелся, но история это вялотекущая, никаких планов у нас нет.

– А что с другим вашим проектом, фильмом «1» о войне скифов и персов?

– Он тоже в долгосрочной разработке. Он очень дорогостоящий, его можно снять и дешево, конечно, но это было бы не то. Понимаете, меня не интересуют съемки ради съемок. Я не против малобюджетного кино, но каждая вещь диктует свои условия, средства выражения должны соответствовать материалу, дешевый фильм не должен притворяться «Звездными войнами». «1» – проект дорогой, его нельзя снять на смешные деньги, в картонных декорациях и с актерами в скоморошеских костюмах.

– Если не считать ремикса «Иглы», ваш последний фильм – это «Дикий Восток» 1993 года, постмодернистское сочетание «Безумного Макса» и «Семи самураев» с карликами и байкерами. Его почти никто не видел...

– Да, но не забывайте, на 1993 год пришлось окончательное разрушение прокатной системы, это была нижняя точка, тогда вообще ничего не выходило. Плохое было время для кино.

– Почему вы после столь удачного старта, как «Игла», так долго молчите? Ждать ли от вас новых фильмов?

– Я не молчу, я жду и занимаюсь другими делами. Кино для меня не является важнейшим из искусств...

– А какое искусство является?

– Жизнь. Я иду по этой жизни как человек, которому интересно заниматься тем, чем он занимается. Я немало нового открыл для себя за эти годы, но ведь и до того, как я стал заниматься кино, у меня была целая жизнь – архитектура, история, археология, огромное количество вещей... Потом я десять лет отдал политике. Еще есть семья, конечно.

Я понял тут, почему Джон Леннон пять лет занимался своим ребенком – потому что ему это было в кайф. Это было важнее остального. Я тогда тоже думал: почему мой кумир занимается семьей, что за глупости. Творческий человек должен создавать новые песни, которые нам понравятся, или мы будем их ругать и хаять, но все равно он обязан что-то нам давать... А когда он ничего не дает, нам кажется, будто он исчез, замолчал или еще что.

А он просто живет. И, может быть, живет куда более полнокровной жизнью, чем до этого. Есть внешняя, поверхностная, социальная жизнь, которая не имеет никакого отношения к твоей сущности – и есть твоя жизнь, повседневная, интересная, которая иногда протекает в абсолютно личном пространстве.