«Мама, я дежурный по апрелю…»

Протоиерей Игорь Прекуп. Фото: Станислав Мошков

Один достаточно известный психотерапевт на одной из встреч со слушателями своих курсов как-то выразил предположение, что, если бы кому-то пришло в голову пустить сквозь толпу в «Бронзовую ночь» микроавтобус, из которого доносились бы слова песни Булата Окуджавы «Дежурный по апрелю», атмосфера могла бы разрядиться полностью. Представляете: накал страстей, страх, злость, отчаяние, чувство бессилия в сочетании с желанием «показать», жгучая жажда отстоять нечто важное, при полном непонимании, как это сделать – и вдруг: "…Мама, мама, это я дежурю, я — дежурный по апрелю!"

Вряд ли это предотвратило бы погром, но кого-то, возможно, отрезвило бы. Уж очень много глупостей и мерзостей совершаются в угаре чувства собственной значимости, порождаемого пафосом сопричастности великому делу и высокой идее. По идее, наоборот, указанная сопричастность высокой цели должна побуждать с особой тщательностью выбирать средства, но практика показывает, что где-то в подсознании у нас закодировано: достойная цель делает достойными любые способы ее достижения. А потому все, что сделано под знаменем борьбы за высшие ценности, не подлежит критике и осуждению. Максимум – восхвалению и прославлению, минимум – оправданию и замалчиванию. Именно в этом наблюдалось единство противоборствующих сторон.

Да, символы и, соответственно, отстаиваемые ценности были разные. Но то, что впоследствии одни, начиная с высших госчиновников, на голубом глазу отрицали грубейшие нарушения прав человека, а другие оправдывали погром, не отличая горящих негодованием, но все же мирных демонстрантов от провокаторов, называя воров и хулиганов «нашими мальчиками» и в упор не желая видеть в их действиях уголовщины, показывало какое-то глубинное внутреннее родство немалой части конфликтующих по обе стороны условных баррикад.

Демократические поползновения

Страсти вокруг памятника павшим во Второй мировой войне интенсивно кипели уже год, с мая 2006-го. Городские власти предприняли попытку демократического решения проблемы, созвав по ней круглый стол из представителей политических партий, общественных движений, правозащитных и ветеранских организаций, объединений по интересам, культурных и религиозных сообществ (ЭПЦ МП представляли протоиерей Ювеналий Каарма и я). Всего заседаний этого круглого стола было восемь. Последний, 26 апреля 2007 года – экстренный. Но о нем позже.

Итак, первое заседание этого своеобразного совещательного органа состоялось в августе 2006 года. Почтенное собрание напоминало слегка прикрытый крышкой котел, в котором все булькает, временами выплескиваясь наружу. Подавляющее большинство участников – эстонцы. Тем интересней было наблюдать, как представителя организации с нейтральным названием «Эстонское общество инвалидов войны» (в самом деле, не называть же им себя «Обществом ветеранов СС»), яростно требовавшего сноса памятника, громко и резко осаживал эстонец из какого-то, по-моему, творческого союза: «Диктатор!!!» – кричал он ему через весь зал.

Другая колоритная личность – представитель Союза эстонских офицеров (пока он не начал говорить, меня терзали смутные сомнения, каких именно офицеров, с какой стороны): крепкий старик с белой шевелюрой и такой же белой, густой, окладистой бородой. Я слушал его и удивлялся, насколько то, что он говорил, совпадало с тем, что подготовили мы. Существенное отличие от нашего выступления заключалось лишь в том, что он плевать хотел на регламент. Отмахиваясь от руководившего заседанием председателя Таллиннского горсобрания Тоомаса Витсута, безуспешно пытавшегося его остановить (народу-то было много, времени для формулирования позиции давалось несколько минут), он продолжал «с выражением» зачитывать свою местами драматичную, местами весьма лиричную апологию, благодаря чему, кстати, я узнал про все три чистки Эстонского стрелкового корпуса, в частности, про норильские лагеря после войны.

Пришел вскоре и наш черед изложить свое видение проблемы. Мы говорили о том, что, в отличие от гитлеровского солдата, который знал, что цель войны – установление мирового господства Германии, советский солдат шел в пекло войны за идею освобождения человечества от фашизма – он не думал о том, что на его костях и крови коммунистическая власть строит новый концлагерь. «Нельзя забывать, – говорилось в нашем заявлении, –  что за свободу Эстонии сражался и Эстонский стрелковый корпус. И не случайно скульптор Энн Роос выбрал в качестве натурщика эстонца (борца Кристьяна Палусалу). В свою работу он вложил значительную мысль, превосходящую то примитивное содержание, которое видели в ней красные идеологи и видят сейчас национал-радикалы; мысль, за которую в те далекие времена он мог и пострадать, поскольку она легко прочитывается – надо только захотеть увидеть то, что было реально отлито в бронзе. Солдат, скорбящий о павших товарищах, освободивший свой народ от одной оккупационной власти, понимает, что на его плечах в Эстонии утвердился новый тоталитарный режим. Наша позиция состояла в том, что бронзовый солдат не провоцирует конфликт и не создает проблему, но выявляет ее через конфликт, чтобы ее смогли увидеть и решить.

Во время того заседания собравшимся было предложено проголосовать по трем предложениям: 1) демонтировать памятник (не уточняя, снести его или перенести с почестями); 2) оставить все как есть; 3) оставить на месте памятник и захоронение при нем, но как-то изменить антураж. Голоса разделились на три равные части. То есть две трети собравшихся (напоминаю: подавляющее большинство представленных организаций было полностью или преимущественно эстонскими) проголосовало за то, чтобы оставить памятник на месте!

Как я уже сказал, мы собирались неоднократно, и от раза к разу у меня лично складывалось впечатление, что, хотя соотношение вышеупомянутых трех позиций не менялось и каждый оставался при своем изначально заявленном мнении, сама атмосфера менялась к лучшему. Мы слышали друг друга, и даже находящиеся на противоположных позициях как будто привыкали к мысли, что на проблему все-таки могут быть разные точки зрения, и у каждой есть свои основания. Работа круглого стола становилась все более мирной и конструктивной при том, что по мере приближения парламентских выборов и вследствие принятия правящей коалицией ряда законов, страсти в обществе только накалялись.

Ясно было, что законы «О защите воинских захоронений» и «Об устранении запрещенных сооружений» принимались под «Бронзового солдата». Но, если государственная власть уже давно приняла политическое решение и теперь только готовила законодательную базу для его осуществления, то руководство Таллинна было твердо настроено на решение проблемы демократичным путем, исходя из всестороннего изучения вопроса.

Многим участникам было понятно, что «бронзовый солдат» символизирует собой не столько советское наследие, как бы кто к нему ни относился, сколько ту проблематику общества Эстонии, без решения которой благополучным оно быть не быть не может. В связи с этим высказывались разные мнения, как относиться к истории, чтобы ликвидировать почву для конфликта. В частности, было предложено исходить из того, что объективной истории нет и быть не может, у каждого сообщества своя «правда», а потому не надо мешать друг другу оставаться при своем понимании тех или иных исторических событий, отказавшись от их обсуждения как бессмысленного и вредного. Пусть, дескать, каждая сторона исповедует свою правду, лишь бы не сталкиваться лбами, а, чтобы не сталкиваться, не надо обсуждать.

Позиция знакомая: эстонцы смотрят на русских как на опасную аномалию, порожденную советской оккупацией, русские смотрят на эстонцев, как пацаки, живущие на Плюке, – на чатлан. Идея, несомненно, порочная, поскольку это попытка игнорировать проблему и закрепить существующую разобщенность, наивно полагая, что взаимная отчужденность, общение между разными этнокультурными сообществами лишь на уровне бытовой и служебной необходимости может гарантировать отсутствие между ними вражды и столкновений.

Но, хотя заявленная позиция, на мой взгляд, и не верна, хотя с ней можно и нужно спорить, однако, в любом случае следует признать, что она была продиктована в том числе желанием найти пути примирения и стабильности. И, на мой взгляд, это настроение, при всех разногласиях, было доминирующим среди нас.

Из разнонаправленного и противоборствующего, но, тем не менее, конструктивного дискуссионного процесса с завидной стабильностью выпадала только фигура Дмитрия Линтера, представлявшего «Ночной дозор». Все его выступления носили какой-то популистский, провокационный характер, порой совершенно неприкрытый. На одном из заседаний он пригрозил массовыми беспорядками. На что Витсут ему ответил: «Угрожаете?!.. Угрожайте! Тогда точно снесут. Вы этого хотите? Так угрожайте дальше!»

С седьмого заседания работа круглого стола вошла в свою завершающую стадию. Участники должны были разработать в двух рабочих группах предложения по сохранению памятника либо его перемещению. Дата следующего заседания пока не была назначена. Решили, что она будет объявлена, когда рабочие группы закончат свою работу и можно будет обсудить полученные результаты.

Тем временем в правительстве шла интенсивная подготовка к сносу, несмотря на то, что закон «Об устранении запрещенных строений» президент Ильвес так и не утвердил. Просочились слухи, что в правительстве создана группа по разработке сноса памятника во главе с Аавиксоо, работа которой и состав содержатся в тайне. Впоследствии выяснилось, что так оно и было.

«Позор!»

26 апреля спозаранку была уже натянута палатка и выставлен кордон из полицейских, преимущественно женщин, среди которых, думаю, не случайно было много русских, на которых мало-помалу собиравшийся народ выплескивал по поводу данного решения правительства все, что накопилось против него за полтора десятка лет. Накопилось-то против одних, а выговаривали они кому?.. Это потом уже явились парни в спецснаряжении, а поначалу выставили женщин. Как же стыдно и противно было смотреть по телевидению на то, как мужчина с пропитым лицом выговаривает девушке-полицейской, стыдит ее, выражая в скудной речи богатую гамму чувств! Та стоит, перед собой смотрит, а камера мало того, что пялится ей в лицо, как бы ожидая, когда же она разрыдается в объектив, так еще и показывает ее бирку с фамилией…

Стыд и омерзение. Стыд за свое государство, за свое правительство. Да, я их не выбирал, но это все равно моя страна, мое государство и, как ни крути, мое правительство... С этим чувством я и пришел на экстренное заседание круглого стола, куда был приглашен главный «герой» спецоперации Яак Аавиксоо, возглавлявший в то время Минобороны. Атмосфера была наэлектризована. После выступления высокого гостя, сообщившего о начавшихся археологических работах и о предполагаемых сроках перезахоронения и переноса памятника где-то через две недели, участники стали задавать ему вопросы. Некоторые из них выразили правительству в его лице свою поддержку, но, в основном, Аавиксоо пришлось выслушать совсем другие и не столько вопросы, сколько претензии.

Помню выступление представителя общества ветеранов Афганистана, который обличил министра в лицемерии, напомнив, что, когда к государству обращаются с просьбой привести в порядок военное кладбище, где уже кости наружу торчат, чиновники все время ссылаются на отсутствие денег, а тут нашлись-таки деньги на дорогущие археологические раскопки (мы же цивилизованные люди, не экскаваторами работаем, чо!)… Стоит отметить еще такой положительный момент: сторонники переноса памятника хоть и выражали поддержку правительству, но вели себя сдержанно, не подавая признаков злорадства и не пытаясь поддеть «проигравших».

Данная акция была вторжением государства на городскую территорию и дело пахло судебным процессом с хорошей перспективой в международных инстанциях (Таллиннский административный суд не поддержал мэрию, ходатайствовавшую о запрете раскопок на Тынисмяги). Так что нельзя сказать, что мы там просто «после драки кулаками махали».

Тем временем, на Тынисмяги собирались протестующие, скандировали «Позор!» и «Фашисты!». Люди зрелого возраста по большей части приходили, выражали свое возмущение и уходили, не находя достойного лидера, вокруг которого можно было бы сплотиться, а молодежь все прибывала и прибывала…

Вскоре, когда я ехал в автобусе, направляясь в Ригу на конференцию, жена позвонила мне на мобильник и сообщила, что уже где-то горит киоск, перевернута машина, и вообще в центре творится какой-то ужас. Чувство стыда сменилось досадой. Я почему-то надеялся, что обойдется без эксцессов. В конце концов, логично было бы предположить, что наиболее авторитетные народные избранники, лично и через своих представителей в том же круглом столе ратовавшие за сохранение памятника, придут и организуют собравшихся. Ага… Именно те, с чьей стороны следовало ожидать активнейшего участия и самых плодотворных усилий по нейтрализации провокаций и противоправных действий с обеих сторон, словно впали в анабиоз на все время массовых беспорядков.

Стало ясно, что сторонников переноса теперь точно можно поздравить с победой. Во-первых, у них появилось форс-мажорное основание для незамедлительного перемещения памятника с целью ликвидации почвы для протеста и скорейшего прекращения волнений. Во-вторых, ни на какую поддержку Европарламента и общественности западных стран мы больше рассчитывать не могли: Евросоюз теперь был вынужден показать, что членство в нем чего-то да стоит (последние сомнения исчезли, когда я узнал об осаде «нашистами» посольства Эстонии в Москве, а также о кибератаках, приписывавшихся российским госучреждениям). И, в-третьих, отныне русский бунт запомнится Европе не только как «бессмысленный и беспощадный», но еще и безмозглый, в том числе и благодаря шедевральной фотографии счастливой рожи парня с букетом прокладок в руках (информация о том, что среди задержанных полицией погромщиков треть составляли эстонцы, как-то не особо запечатлелась даже в местном общественном сознании, а европейского, скорее всего, и вовсе не достигла). А с безмозглыми и агрессивными только как со зверями да со скотиной обращаться можно, чего уж там взыскивать со стражей порядка, так ведь, да?..

Вся работа пошла насмарку и все надежды на то, что «Бронзового солдата» удастся отстоять, оставаясь в правовом поле и призвав на помощь европейские организации, рухнули только потому, что провокаторам с обеих сторон удалось раскрутить толпу на бесчинства, а российское руководство начало играть бицепсами (я не знаю, откуда были кибератаки, кто дал отмашку, но всем и всюду было понятно, что безобразная осада посольства Эстонии «Нашими» не могла происходить без высочайшего на то соизволения).

А тут еще эти два гонца прискакали – делегаты Госдумы РФ Слуцкий и Ковалев, заявив, что перенос памятника – это внутреннее дело Эстонии как суверенной республики (спрашивается: чего тогда приехали?) и тут же посоветовав правительству отправиться в отставку, чем спровоцировали справедливое негодование эстонцев, которые, естественно, встали на его защиту (при том, что в первый день волнений требования отставки правительства раздавались именно из эстонской среды).

Не буду заниматься тут конспирологией и строить предположения, случайно или намеренно бунтующую молодежь куда-то направляли или же все происходило стихийно. Это, на мой взгляд, непринципиально, потому что ничего не добавляет для оценивания аморальности организаторов «перезахоронения», а вот, как это осуществлялось – тема особая. Очень много неплохих съемок было сделано в те дни и ночи профессионалами и любителями, очень много осталось воспоминаний об издевательствах, избиениях, унижениях со стороны некоторых стражей порядка, хватавших порой кого попало и применявших силу без необходимости. Те немногие из пострадавших, которые, несмотря ни на какое давление, не отозвали свои жалобы, впоследствии получили хорошие компенсации. Но поражало, с каким цинизмом тогдашний глава МВД Юри Пихль в своем интервью отрицал какие бы то ни было недостатки в действиях своих подчиненных.

Митрополит Корнилий не оставил тогда без внимания произошедшее. В своем Пасхальном послании, касаясь этой больной темы, он сказал: «…Болит сердце за происходящее, за горе, причиненное невинным или по недоразумению втянутым в конфликт людям, за озлобление и упрямство, не дающие услышать и понять друг друга, за ненависть, мстительность, невежество, глупость и прочие пороки, которые привели к переживаемому нашим обществом кризису. <...> Дело не в самом перезахоронении останков, а в отношении к памяти. Это место было долгие годы священным для всех, кому ясно, что нацизм – гибельная для человечества мерзость. Оно было свято для всех, кто чтил память воинов, пожертвовавших жизнью, чтобы мы с вами сейчас жили в свободном обществе (в каждой семье были убитые, искалеченные, пропавшие без вести). <...> Навязывая обществу мнение, что это памятник оккупанту, некоторые политики, возможно, сами того не замечая, руководствуются стереотипом советской идеологии, согласно которому армия и компартия – едины. Такого единства не было. В составе советской армии воевали люди разных национальностей, вероисповеданий и убеждений. <...> …Памятник поставлен тем разным по национальности и убеждениям людям, которые самоотверженно воевали, будучи проникнуты единым стремлением: освободить от нацизма как свои, так и другие народы. «Бронзовый солдат» был символом чести и достоинства всех, кто благодарно чтил память воинов. И в том, что на попытку изгнать памятник на кладбище, люди ответили гневным протестом, нет ничего плохого. Плохо другое: то, что многие, взявшись за правое дело, не исправили в первую очередь себя самих и позволили своим низменным страстям выплеснуться наружу; что поддались на провокации и повели себя недостойно памяти павших воинов, и унизили, опозорили себя и своих единомышленников, осквернили память воинов, играя на руку тем, кто сеет в нашем обществе национальную ненависть; плохо, что, гневаясь, озлобились и сорвали зло на невиновных».

Но именно потому, что для русскоязычных жителей Таллинна этот памятник является символом благодарной памяти потомков, их чести и достоинства, правящей на тот момент коалиции было принципиально необходимо удалить его из центра столицы, ибо культивирование этих ценностей в русскоязычном обществе Эстонии не вписывалось в доминировавшую политическую парадигму.