Конец света как всегда запаздывает

Елена Скульская, литератор Фото: Pm

Владимир Сорокин – единственный, по-моему, выдающийся российский писатель, за чьими книгами в магазинах выстраиваются очереди. О дне начала продаж нового произведения Сорокина сообщают газеты и телевидение. 

Роман «Манарага» только что выпущен в довольно бедной обложке и на плохонькой бумаге, но сделано это вовсе не из экономии, а для введения в содержание. Сюжет антиутопии очень прост: чтение книг стало профессией подпольных поваров; слово «чтение» следует взять в кавычки или выделить курсивом. Книг больше нет, их образцы сохранены для музеев; гурманы за бешеные деньги устраивают изысканные пиры – book-n-griller готовит, например, шашлык на «Идиоте» Достоевского (прижизненное издание), умело листая подожженные страницы, учитывая особенности переплета, склейки, марлевых клапанов. Книга должна быть яркой, поражать, запоминаться. И подпольные повара ценятся именно за то, что умеют идеально «читать» без чада и удушливого дыма.

Конечно, сожжение разных книг сопровождает историю человечества. Более того, роман-предостережение «451 градус по Фаренгейту» был написан Брэдбери еще в начале пятидесятых годов минувшего века, и главный герой в нем был пожарным – жёг книги, мешающие человечеству мостить дорогу к счастью. Сегодня у книги в старинном значении слова есть уточняющее определение «бумажная», то есть она и не нуждается в сожжении, умирает естественной смертью. И те, кто провел свою жизнь с книгой из бумаги, смирились, притерпелись, согласились с отменой своей культуры и в каком-то смысле своего быта, поскольку книжные полки были всегда важной частью интерьера…

И все-таки автору «Манараги» удается нас зацепить, почувствовать боль, которая, казалось бы, прошла совершенно. Главный герой говорит: «Все-таки книга – это целый мир, хотя и ушедший навсегда. В этом смысле я романтик. Я сын гуманитария… И я знаю точно – если ты любишь книгу по-настоящему, она отдаст тебе всё свое тепло. А я люблю русскую классику, хотя не прочел до середины ни одного русского романа. И я не буду жарить стейк на писателе второго сорта, вроде Горького».

Владимир Сорокин - великий имитатор. Собственно, его роман – самосожжение, описание самоубийства, ведь без русской классики, над которой Сорокин всю жизнь издевается, играет с нею в рискованные игры, – он сам перестанет существовать. Может быть, именно этой «исповедальностью» роман так трогает и волнует; представляешь совершенно явственно, как обожаемые тобой миры – Гоголя, Пушкина, Толстого – исчезнут, исчезнет не только русская – вся мировая литература, и ничего не останется, кроме плоской реальности.

Плоская реальность

В российском театре с литературной славой и скандальными спорами вокруг Владимира Сорокина сравнимы только дискуссии о режиссерском методе Константина Богомолова. Премьера его «Дракона» по легендарной пьесе Евгения Шварца удивляет горькой простотой и отсутствием ярких эффектов и шокирующих сближений, которые обычно бросаются в глаза на богомоловских спектаклях.

«Дракон» – пьеса о странствующем рыцаре Ланцелоте, который вызывает на смертный бой дракона, поработившего город и растлившего души его жителей; Ланцелот побеждает дракона, но сам он смертельно ранен, и победу присваивает себе лукавый и пронырливый приспособленец – бургомистр, которому жители начинают поклоняться, как раньше поклонялись дракону. Однако в конце концов Ланцелот возвращается, чтобы справедливость восторжествовала и люди стали учиться истинной свободе. Аллюзии возможны любые, и в разных странах в разные времена режиссеры ищут и находят пути к злободневности, берясь за пьесу.

Константин Богомолов поставил страшный спектакль о бессмысленности геройства в нашем мире. За людей можно быть распятым на кресте, можно сражаться за них на войне, можно жертвовать своей жизнью, – всё зря! Эпиграфом к спектаклю служит картина Ганса Гольбейна «Мёртвый Христос в гробу». «Дракон» Богомолова пронизан цитатами: вот вереница героев-страдальцев в терновых венцах с прекрасными одухотворенными лицами – Иешуа из «Мастера и Маргариты», Ланцелот; вот кружатся деревья над умирающим Борисом – персонажем Алексея Баталова из фильма «Летят журавли», получившего в Каннах Золотую пальмовую ветвь; звучат полузабытые песни и стихи - когда-то люди повторяли их как заклинания. Опавшие листья доблести и надежды. Затоптанные, превратившиеся в слякоть.

Прелестные девушки всегда выходят замуж, руководствуясь выгодой и смирением, они грубеют, изъясняются скороговоркой сленга, и когда герой возвращается к ним, переполненный любовью, они сварливо и раздраженно попрекают его затянувшейся разлукой. Дракон никогда не умирает до конца, он вечен, у него дней много, он тихо и осторожно начинает строить новую лестницу, по которой взбирается к власти. Приспособленцы всех мастей моментально узнают друг друга в толпе, они виртуозно и стремительно меняют маски и костюмы – сегодня они циничны и игривы, завтра они – пасторы и моралисты, они вживаются в любую роль. Народ безмолвствует настолько, что Богомолов вовсе не выводит его на сцену, на сцене располагаются только первые ученики, выстраивающие характер времени.

И жалко их до слез

Андрей Могучий, возглавляющий Большой драматический театр, – яркая, знаменитая, вызывающая фигура петербургского театрального пространства. Он поставил «Грозу» Александра Островского, всласть поиздевавшись над хрестоматийным текстом. Фактически это опера, где у каждого есть забавная партия. Забавная – поскольку в опере слова не столь важны и совсем не обязательно их различать, тут возможны любые смещения акцентов, логических ударений, полнейшее изменение смысла: то ироничные реплики сопровождает трагическая музыка, то плясовая приходится на любовное признание.

Знаменитый монолог Катерины: «Отчего люди не летают… так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь...» повторяет и Кабаниха – злая свекровь Катерины; этот повтор снимает моментально пафос и переводит художественный образ в область физиологии.

Но в самом финале мишура и комикование спадают с актеров, мы видим просто несчастных, затравленных, ничего не понимающих людей, которые совершенно не умеют сопротивляться раз и навсегда установленному порядку – порядку силы и ритуала, традиции и тупой покорности. Жить не хочется. Хочется лететь – с обрыва в реку…

… Мне хочется зарифмовать эти заметки еще одним спектаклем – Марк Захаров поставил в Ленкоме инсценировку романа Владимира Сорокина «День опричника», добавив туда некоторые элементы из романа «Теллурия». Прославленный режиссер задался целью непременно, любой ценой выйти на оптимистический финал. Он не захотел поверить писателю, он решил навязать литературе свою лирическую волю. Выход он предложил давно известный: человек спасется любовью и верой в Бога. И вот уже опричник, привыкший грабить и насиловать, вдруг влюбится во вдову убитого по его же приказу человека, а она, против всякой логики и без какой-либо мотивировки, ответит ему взаимностью. И решат они убежать от кровавой опричнины, от казней и издевательств, поцеловавшись и помолившись.

Смотришь на эту сцену, испытывая смущение и чувство неловкости: лирика осталась в минувшем веке, там, где поют песни у костра, берутся за руки друзья и верят в очищающую правду. Теперь никакой правды не осталось – ни утешительной, ни страшной, потерялась точка отсчета, потерялись ориентиры, поблекли примеры, на которые хотелось равняться. Книги сожжены, речи состоят из одних междометий, человеческая жизнь ничего не стоит, как в звериные времена. (Сделав однажды какое-то открытие, человечество никогда его не забывает. Когда-то стало ясно: жизнь очень легко отнять. Мораль, проповедь могут лишь приглушить это осознание, но искоренить его невозможно).

Вылечить время нельзя. Но нельзя и скрывать диагноз. Сама не знаю, почему я в этом уверена...