Меню для мемуаров: что дозволено автору?

Елена Скульская Фото: Тайро Луттер

Есть ли границы, которые мемуарист не имеет права переходить, рассуждает критик Елена Скульская о двух недавно вышедших книгах воспоминаний.

Почти одновременно вышли две книги воспоминаний, посвященных примерно одному кругу людей уходящей эпохи: «Жизнь наградила меня» Людмилы Штерн и «Без купюр» Карла Проффера. В обеих один из главных героев – Иосиф Бродский, его окружение, Питер и Москва 60-х, 70-х годов минувшего века, Америка, куда постепенно перемещались русские писатели и поэты; тяготы жизни на родине, ностальгия по ней и совершенно новая жизнь…

Людмила Штерн – признанный мемуарист, автор книг о Довлатове и Бродском, с которыми ее связывали десятилетия дружбы; Карл Проффер – известный американский славист, основатель знаменитого издательства «Ардис», где печатались запрещенные в Союзе авторы, близкий друг Бродского и многих достойных писателей.

Читая эти книги с большим увлечением, хотя, признаться, многое в них мне, как и другим внимательным читателям, заинтересованным в той эпохе, уже было хорошо известно, я ловила себя на мысли: скоро мемуарная литература прекратится, ее не из чего будет делать, исчезнет сам материал.

Для мемуаров, прежде всего, нужны застолья: чтобы люди рассаживались вокруг стола, неторопливо ели, выпивали, оставались в гостях до рассвета, откровенничали, сплетничали. Нужна некоторая бесприютность одних и щедрость других – есть дома, где всегда можно согреться, одолжить денег, пожаловаться, попросить помощи, непременно эту помощь найти. Должны быть такие родственные сообщающиеся сосуды – ведь всякий чувствует разницу между подарком и подачкой – откровенность взаимодействует с бескорыстной заботой, стихи ищут истинных слушателей, проза нуждается в читательском таланте.

Всё это вещи довольно тонкие и неоднозначные, но именно в доме у Людмилы Штерн и ее семьи было принято собираться, читать стихи, писать шутливые посвящения, придумывать веселые розыгрыши, советоваться, неизменно рассчитывать на заведомое гостеприимство, доброту и щедрость. И в американском доме Эллендеи и Карла Профферов поэты, писатели, художники, музыканты – гонимые или прославленные, бедствующие или преуспевающие – находили не только чутких и достойных издателей, но друзей, готовых, побросав свои дела, лететь через океан, чтобы помочь, похлопотать, устроить или просто накормить, оставить в своем доме, терпеть изъяны характера и поведения своих блистательных подопечных.

Сегодня открытых домов почти не осталось, застолья потеряли значимость, все заняты какими-то важными делами, о которых потом нечего вспомнить, все торопятся (мне кажется, – в никуда), устный жанр обесценился, поскольку любую историю можно написать, а, значит, бессмысленно тратить на нее драгоценное время собеседника.

Итак, мемуары – умирающий жанр, нуждающийся во второстепенном, в частностях, в  штрихах, в том, что проявляется случайно, но без случайностей невозможно понять ни время, ни человека в нем.

Открытые границы

Я часто думаю: есть ли границы, которые мемуарист не имеет права переходить? Вот, скажем, Карл Проффер пишет, что его семья разочаровалась в Евгении Рейне после того, как тот украл у них редкую и нужную им книгу Цветаевой. Или цитирует Надежду Яковлевну Мандельштам, которая, узнав об операции на сердце Бродского, прокомментировала это событие так примерно (подбираю эвфемизмы): переусердствовал в любовных делах. Карл Проффер изумляется российским исследователям, убежденным в том, что у великих писателей не должно быть недостатков, что только очень хороший человек может написать очень хорошую книгу. Сам же Проффер считает важным сообщить об эротической расположенности Ахматовой не только к мужчинам, но и женщинам, настаивая на том, что сексуальные предпочтения, несомненно, определенным образом окрашивают стихи.

Бродский же, добавляет Проффер в этом пассаже, был неколебимым гетеросексуалом и хотя в Америке за ним ухаживало много достойных мужчин, не изменил своим сексуальным принципам. И еще рассказывает, что Бродский, довольно презрительно относившийся в Союзе к творчеству Беллы Ахмадулиной, восторженно и почтительно отзывался о ней в материале для журнала Vogue и даже хвастался полученным огромным гонораром.

Людмила Штерн настаивает на том, что Сергей Довлатов к ней сватался, хотя она была замужем и растила дочку Катю, а он был женат, и у него тоже была дочка Катя. Довлатов говорил, что жены его были красавицами, он их любил, но без Людмилы Штерн… не может жить! Людмила Штерн пишет, что вдова Довлатова Елена не дала разрешения на публикацию писем Сергея к Людмиле, не разрешила, вероятно, и публикацию фотографии (для нее на задней стороне обложки оставлено пустое место). Мемуаристка не пренебрегает запретом и уважает закон, но некая история, ранящая и тревожащая живых людей, все равно очевидна для читателя, и он не знает, следует ли ему деликатно отвернуться или с лупой рассматривать то, что осталось между строк.

Есть исследователи, полагающие, что всю правду можно написать только тогда, когда человек уже завершил свой жизненный путь, а о живых откровенничать неприлично. Но ведь после смерти человека остаются вдовы, дети, внуки, и они совершенно беспомощны перед мемуаристом, если они не литераторы и не могут свой литературный текст противопоставить его тексту.

Думаю, сам жанр мемуаров предполагает все-таки определенную бестактность, вторжение в чужую судьбу, обнародование вещей, которые герои хотели бы скрыть.

Между правдой, ложью и скандалом

Всякие воспоминания равняются не герою, но автору, его таланту, уму, тому, что хранит или не хранит его избирательная память. Никто не подвергает сомнению ни одну строчку из воспоминаний Лидии Чуковской; дневники Корнея Чуковского – поразительная проза, где вымысел и правда легко меняются местами, не разочаровывая читателя; дневники Евгения Шварца потрясают откровенностью и практически всё объясняют в его творчестве. Воспоминания Бобышева или Соловьева об эпохе Бродского и Довлатова мне лично представляются скандальными в самом дурном значении слова: они всеми силами принижают и унижают великих людей, препарируя их маникюрными ножничками обывателя.

Книги Карла Проффера и Людмилы Штерн написаны с любовью и нежностью, благодарностью и трепетностью, а потому прощаешь им некоторые издержки такта и несущественные подробности, не дорастающие до литературных деталей.

Сопоставляя различные свидетельства об эпохе, мы постепенно получим мозаику, которая, конечно, не будет вполне объективна, но, сложившись из нескольких десятков субъективных точек зрения, поможет будущему историку подивиться на то, как жили люди, и лучше понять тех писателей, которые, мне кажется, еще долго-долго будут популярны.

* Карл Проффер «Без купюр», Москва, АСТ, 2917

Людмила Штерн «Жизнь наградила меня», Москва, ЗАХАРОВ, 2016