Оперный режиссер Алексей Вэйро: «Иоланта» – это надежда на откровение

Алексей Вэйро. Фото: Андрей Троицкий / архив

«Текст – это прежде всего практика для исполнителя, нечто наподобие тех же буддийских мантр. Когда текст развернут к исполнителю и что-то с ним совершает, мы можем позвать зрителя при этом присутствовать», – рассказывает о своей работе режиссер «Новой оперы».

С 28 июня по 1 июля в Хаапсалу пройдет организованный Eesti Kontsert Фестиваль П.И. Чайковского. Главным гостем фестиваля станет московская «Новая опера» – один из лучших оперных театров России. Портал Rus.Postimees продолжает рассказывать о людях, которые будут представлять «Новую оперу» в Эстонии.

Сегодня наш гость – оперный режиссер Алексей Вэйро, ставящий «Иоланту», которую 1 июня можно будет увидеть и услышать в хаапсалуском Епископском замке. Последнее произведение Чайковского в оперном жанре представят симфонический оркестр «Новой оперы» под управлением Яна Латама-Кёнига, главного дирижера «Новой оперы», и солисты театра.

Алексей Вэйро окончил Российскую академию театрального искусства (РАТИ-ГИТИС) по специальностям актёр музыкального театра (мастерская Г.П. Ансимова) и режиссер драмы (мастерская А.А. Васильева). Работал актером в Московском театре «Мюзикл Энд», артистом хора в театре «Школа современного драматического искусства» А.А. Васильева. Преподавал актерское мастерство во ВГИКе. В «Новой опере» Вэйро с 2004 года. Среди прочего он поставил «Свадьбу Фигаро» Моцарта, «Маддалену» Прокофьева и «Игроков» Шостаковича. В его творческом портфеле есть и необычные проекты: спектакли «Черное» на музыку спиричуэлс и «Белое» на музыку Ренессанса, «две части триптиха-исследования иных людей», и фестиваль хоровой музыки «Иное», который впервые был проведен в «Новой опере» в 2016 году.

Эстонский древнегреческий хор

– Вы – создатель творческой концепции спектакля «Иоланта», который московская «Новая опера» наш Eesti Kontsert представят на фестивале П.И. Чайковского в Хаапсалу. «Иоланта», последняя и самая необычная опера Чайковского, стоит в его творчестве особняком. О чем «Иоланта» для вас?

– (Пауза.) О том, что в жизни каждого из нас всегда есть место для чего-то нового и неожиданного. Всегда есть надежда на открытие, на откровение...

– «Иоланта» шла в «Новой опере» несколько лет назад – в постановке Геннадия Шапошникова. Вы как-то ориентируетесь на тот спектакль?

– Нет, наша постановка – попытка начать с нуля. Заново услышать музыку, заново понять историю.

– Ваша постановка будет полуконцертной, то, что называется semi-staged. Какие проблемы вам пришлось решать в процессе постановки?

– Я бы не сказал, что это были именно проблемы. Скорее – условия игры, которые ты либо принимаешь, либо нет. И если ты их принимаешь – да, возможно, они выглядят как ограничения, но на деле они дают возможности для творческого поиска. Например, поскольку это концертная версия и премьера пройдет в Эстонии, хор в репетициях активно не участвует – хор у нас из Эстонии, солисты из Москвы, – так что роль хора будет примерно та же, что и в древнегреческих спектаклях: хористы в черно-белых костюмах все время присутствуют на сцене и создают атмосферу. Поэтому солисты все будут в белом. По атмосфере это будет история вроде «Вишневого сада»: Чехов, Достоевский, их эпоха...

– Партию Иоланты исполнит сопрано Елизавета Соина, рассказавшая в интервью нашему порталу немало интересного. Вы с ней достаточно много работали...

– Я работал с Лизой неоднократно, мы вместе делали мою первую работу в «Новой опере», «Свадьбу Фигаро» Моцарта. Лиза обладает отличным голосом – никогда нет никаких сомнений ни у меня, ни у дирижера, споет она что-то или не споет, мы всегда знает, что с вокальной точки зрения всё будет сделано правильно. Что, в свою очередь, открывает какие-то возможности для режиссера. Лиза – очень чуткий, психологически подвижный человек, она слышит режиссерскую идею, принимает ее – и способна ее развивать в актерском аспекте.

– «Иоланта» – опера сложная. Я видел ее в Большом театре в постановке Сергея Женовача – это был его оперный дебют, – и, честно говоря, впечатление осталось очень странное...

– Да, вы правы насчет сложности. Это ведь своеобразное завещание Петра Ильича, и это ко всему прочему притча. Здесь сразу возникает опасность для постановщика: либо уйти в какую-то сказку, которая может оказаться даже банальной, либо – что, как я понимаю, и произошло с Женовачом, – как-то с этим бороться, ставить нечто противоположное, и это тоже очень рискованно. Так что, да, материал нелегкий.

...И потаенный сад за домом

– Вы в «Новой опере» с 2004 года и прошли все ступени карьерной лестницы: помощник режиссера, режиссер, заведующий режиссерско-художественной частью. Вы, так сказать, знаете кухню изнутри. Вам это сильно облегчает жизнь как режиссеру?

– Да, потому что я знаю возможности каждого человека – я же вижу его не только на репетициях, не только когда он работает функционально, если речь идет о монтировщике или реквизиторе... И я точно знаю, на что человек способен. Моя задача – сделать так, чтобы работник раскрылся, как-то его спровоцировать. Потому что я-то знаю, что он способен на большее, а он либо скрывает, либо не хочет... (Смеется.) История вообще-то длиннее – я ведь театральный ребенок, мои родители всю жизнь работали в музыкальном театре, и я его наблюдал с четырех лет. Так что это не просто кухня – это целая жизнь, которую я знаю с разных сторон.

– Не просто кухня, но все комнаты театральной квартиры...

– Да! И еще потаенный сад за домом! (Смеется.)

– В «Новой опере» вы поставили несколько опер, в том числе «Свадьбу Фигаро» – в новаторском, даже постмодернистском стиле...

– Да, пожалуй.

– Если брать спектр от классики до новаторства – где именно в этих координатах вы?

– С точки зрения формы я никогда не ставлю себе жестких задач: эту оперу нужно решить так – и никак иначе. Я считаю, что каждая музыкальная партитура уже содержит в себе пространство, которое можно реализовать визуально, в трех измерениях. Задача режиссера – вместе с художником это пространство открыть. Когда я начинаю, не могу сказать, что именно получится. Я никогда механически не переношу место и время действия. Нет, каждый спектакль раскрывается и прорастает, как бутон цветка.

– Кроме прочего вы поставили в «Новой опере» спектакли «Черное» на музыку спиричуэлс и «Белое» на музыку эпохи Возрождения...

– Да, и сейчас мы ставим «Красное»...

– Это музыка какой эпохи?

– Это испанские, сефардские народные песни. Композитор Татьяна Шатковская-Айзенберг обработала эти песни и дописала какую-то свою историю. В отличие от «Черного» и «Белого» это не просто собранный материал – это практически хоровая опера.

Опера как буддийская мантра

– В «Черном» и «Белом» вы исследовали «иных людей», что перекликается с названием фестиваля «Новой оперы» «Иное», одним из инициаторов которого вы стали в 2016 году. Можно ли постичь иную музыкальную культуру в принципе?

– Не знаю, постижимы эти культуры или нет, – я не уверен, что можно постичь то зерно, которое в них есть. Мы стараемся двигаться в эту сторону. Насчет название «Иное»... Раньше я говорил, что это пограничные ситуации: «Белое» – пир во время чумы, творческое начало, противостоящее умиранию и смерти, «Черное» – рабы, которые себе не принадлежат, но пытаются отыскать в себе что-то свое, что-то исконное. Но сегодня, если говорить о философии, я бы сказал, что в рамках «иного» мы пытаемся работать с текстом как с партнером.

Текст – это прежде всего практика для исполнителя, нечто наподобие тех же буддийских мантр. Когда текст развернут к исполнителю и что-то с ним совершает, мы можем позвать зрителя при этом присутствовать. То есть – текст развернут не к слушателю, он не звено в цепи коммуникации, он прежде всего существует для исполнителя. В «Черном» мы старались достичь исполнения без исполнения, скажем так...

– То есть – если текст духовно меняет исполнителя, тогда исполнение ценно и для слушателя?

– Да, но начинаем мы при этом с каких-то простых вещей, связанных с телом. Мы ищем отклик на уровне «физики», телесных ощущений, а потом – выше по иерархии, да.

– Как вы погружаетесь в материал «Иоланты»?

– Так же, как я только что вам рассказал. Я – режиссер-тренер, который может сам в той или иной степени пройти определенный путь, чтобы потом по этому пути повести исполнителя. Я обязательно должен понять, как материал отзывается во мне, понять, как он существует структурно, и уже эту структуру предложить исполнителю.

– Вы работали с легендарным Эри Класом, когда тот был главным дирижером «Новой оперы»...

– Да, и я могу рассказать о своих человеческих ощущениях: для меня Эри Клас – человек-солнце. Он всегда и всем был открыт, физически не переносил, когда кто-то на кого-то не то что кричал – просто повышал голос. Во время репетиций бывает всякое, но ему любые крики были абсолютно чужды. Меня это очень цепляло в работе с ним.

И, конечно, он был настоящим профессионалом. Мы с ним плотно работали, я был ассистентом режиссера на спектакле «Волшебная флейта», который он делал с Хансом-Йоахимом Фраем, – и это был высший пилотаж: работа с оркестром, с материалом, как он воспринимал идеологию материала...