Хорошие иммигранты, несчастные русские и радиоактивная власть

«Кому на Руси жить хорошо»: «Пьяная ночь». Фото: Наталья Кореновская / архив

В радуге семь цветов. Санкт-Петербургский ТЮЗ им. Брянцева, проводивший международный театральный фестиваль «Радуга» уже в восемнадцатый раз (совершеннолетие!), строит его программу по принципу 7+7: семь российских театров – и семь зарубежных. О фестивале рассказывает театральный критик Борис Тух.

Эстония участвовала в «Радуге» не раз, в том числе замечательной постановкой Эльмо Нюганена «Братство божьих шутов»; в этот раз от нас в программу вошли «Пьяные» Ивана Вырыпаева в постановке театра THEATRUM (реж. Лембит Петерсон). Отзывы профессионалов были лестными: в частности, Римма Кречетова, театровед, давно признанный классиком, отмечала твердую режиссерскую руку, слаженный ансамбль и прекрасную пластику актеров...

Иммигранты: от Эсхила до Галины Полищук

Питерский ТЮЗ тесно сотрудничает с Авиньонским фестивалем, поэтому открыла «Радугу» постановка, сделанная знаменитым французским режиссером Оливье Пи специально для Авиньона – две драмы Эсхила, «Прометей прикованный» и «Просительницы». Смысловой мостик, перекинутый от первой части ко второй, – миф об Ио, превращенной за любовь к Зевсу в корову. В «Прометее» она жалуется герою на несправедливость, в «Просительницах» Данаиды, дальние потомки Ио, бегут от горькой участи в Аргос и просят у тамошнего вождя политического убежища.

С масштабностью древнегреческой трагедии спектакль не имеет ничего общего. В нем всего три актера, действие происходит на узкой, вытянутой в длину площадке, вроде фехтовальной дорожки; в аскетичной постановке властвуют слово и жест. Этими выразительными средствами актеры владеют безукоризненно, причем, сменяя роль, меняют и форму жеста (старинная манера «Комеди Франсез»!). Оливье Пи считает спектакль социально-политическим: в первой части речь идет о тирании Зевса, во второй – о горьких судьбах иммигрантов: Данай призывает дочерей жить в Аргосе скромно, во всем следовать местным обычаям – ах, кто бы заставил следовать его указаниям эмигрантов из арабских стран!.. Но, кажется, социальный пафос спектакля не дошел до публики. Профессионалам было интересно, как это сделано, остальная публика откровенно скучала.

На спектакле рижского D@Elit_ed theatre – это маленькая трупа режиссера Галины Полещук, известной и нашим зрителям: она ставила в Русском театре «Обрезание» – зрителям скучать не приходилось. Хотя в первом акте было слишком много публицистики и слишком мало действия. Зато во втором история Али, беженца из нищего государства черной Африки, плавно перетекла в мелодраму с элементами триллера.

В спектакле два действующих лица: Али и журналистка, которой поручено сделать негативный репортаж о беженцах – и которая под воздействием обаяния Али раскаивается и начинает испытывать к иммигранту симпатию.

Полищук пользуется тем же приемом, что в «Обрезании» – и он столь же безошибочно работает. На плоские картонные манекены проецируются лица канцлера Меркель (многие считают ее виновной в том, что Европа наводнена исламистами) и венгерского премьера Орбана, убежденного противника второго «великого переселения народов» (первое, если помните, привело к гибели великой европейской цивилизации). Полищук после спектакля рассказала мне, что делала «Квоту на жизнь» в противовес царящему в Латвии мнению, что этим беженцам надо дать от ворот поворот.

И в самом деле: ксенофобия – крайне неприятная штука, а так как спектакль идет на английском, его можно показывать и в других странах. И все было бы хорошо, если бы не типичная для европейской либеральной политкорректности подмена. Али играет актер редкостного обаяния, и играет он не араба, а африканца с растафарианскими дредами. Мусульманина, но не воинствующего исламиста. История его – сплошные страдания: рыбокомбинат, на котором он работал, закрыли; спасаясь от голода и нищеты, Али с семьей добирается до Европы, где-то на границе ему удается посадить жену и детей на поезд, но сам Али остается на перроне, его мотает из страны в страну, вида на жительство нет, он никто, и европейский рай для него оборачивается адом. Хозяин арабского ресторана обещает Али работу, герой подслушивает разговор по телефону – и узнает, что тот собирается продать молодого, здорового и не значащегося ни в каких регистрах мужчину на органы. В конце концов Али находит в контейнере труп некоего нигерийца, при котором паспорт с видом на жительство...

Один из зрителей заметил: »Будь все иммигранты такими, как Али, их принимали бы с распростертыми». Увы, они не такие. По трагической иронии судьбы в тот день, когда на «Радуге» шла «Квота на жизнь», в Лондоне игиловцы устроили очередную кровавую бойню, а в Германии в лагере для беженцев алжирец зарезал пятилетнего русского мальчика.

«За человека страшно мне»

О каждом спектакле рассказывать просто невозможно. Расскажу о тех, что глубже всего запали в душу. Лучшими для меня стали шекспировский «Король Лир» Йонаса Вайткуса (Русский драмтеатр Литвы) и вольная инсценировка поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» (реж. Кирилл Серебренников, «Гоголь-центр»).

Эти очень разные по форме спектакли объединяет одно важное свойство: оба длились больше трех часов (серебренниковский – почти четыре) – и не казались слишком длинными; напротив, это был случай, когда впитываешь каждый миг зрелища и хочешь, чтобы оно не кончалось.

«Лира» я видел в Таллинне, но на огромной сцене ТЮЗа, перед залом в форме амфитеатра, эта горькая и глубокая притча о голом человеке на голой земле (хочется сказать «голом короле») звучала еще мощнее. Все герои – в трико телесного цвета. Сцена оголена. Вайткус, подчиняясь масштабам шекспировского мира, выводит на первый план первобытную стихийность и жестокость героев, это могучие личности, идущие до конца в благородстве и низости, заблуждениях и прозрении.

Витаутас Анужис в заглавной роли поразителен. Король (да и вообще любой лидер) – всегда роль, маска. Лир это знает – и превращает в спектакль всё, в частности, присягу в любви и уважении, которую должны дать дочери, чтобы получить свою часть королевства. Корделия выходит из роли – и это оскорбительно для короля: лучше бы врала, как другие сестры, чтобы комедия завершилась величественным апофеозом.

Не уверен, прозревает ли Лир до конца: его лишь давит ощущение, что мир – не таков, каким виделся с трона, а люди – из камня. В спектакле переплелись разрушение личности как следствие власти (любой трон радиоактивен!) – и жестокость и греховность человека как такового. Понятие «народ» для Вайткуса слишком красиво (и неверно!), вместо народа – масса, копошение и переплетение тел на заднем плане; кто-то выделяется, выходит вперед и снова исчезает в водовороте.

Пластика, умение придать телу (и душе) любую форму здесь – залог успеха. Бастард и победоносный авантюрист Эдмонд (Валентин Новопольский) завершает монолог, в котором бросает вызов Богу (то есть нравственному началу в человеке), цирковым кульбитом. В сцене воображаемого суда над старшими дочерьми Гонерилья (Александра Метальникова) и Регана (Евгений Карпикова) превращаются в змей, извивающихся у ног Лира.

Вайткус оголил человека, содрав с него вместе с одеждой власть, силу, мудрость. В финале на тела Лира и Корделии кладут осколки зеркала: все разбито, держава, семья, мироздание, остается только величие режиссуры и величие скорби по человеку.

Кому же хорошо жить на Руси?..

«Кому на Руси жить хорошо» силой мессиджа, посылаемого в зал, напоминает Таганку времен расцвета, только Серебренников несравненно эклектичнее в театральном языке; каждый из трех актов решен в особом ключе.

Первый, «Спор» («на столбовой дороженьке сошлись семь мужиков»), начинается как телевизионное ток-шоу, только протекает оно перед тянущейся из конца в конец сцены трубой (Газпром?) и ржавой высокой стеной, по верхней кромке которой вьются кольца колючей проволоки (Гулаг?); время от времени на ней загорается надпись «Кому на Руси жить хорошо». Семь мужиков – не крестьяне 1860-х, а переброшенные в пространство поэмы наши современники, по которым ударили сначала бандитский капитализм 1990-х, а затем завинчивание гаек (при украденных болтах, отчего гайки навинчиваются прямо на тело) 2010-х. Словом, неудачники. Маргиналы. Интеллигент, хулиган, дородный мужчина, разоренный бизнесмен (или уволенный чиновник), очкарик в футболке с надписью «Дни этого общества сочтены», который на вопрос ведущего «кому вольготно» торопливо трясет скомканным плакатиком «царю» и тут же получает в морду... Этому «ботанику» Прову не везет: его деревню (Неурожайка, тож) забывают упомянуть, и он тянет руку, напоминает о себе, но мнением его не интересуются – вдруг ляпнет что-то свидетельствующее о невосторженном образе мыслей. По ходу действа бьют его не раз и нещадно.

Ведущий буквально клещами вытягивает ответы на сакраментальный вопрос из поэмы (важно, что вместо «Кому живется весело...», он произносит: «Кому живется счастливо, вольготно на Руси?»; веселье не всегда сопутствует счастью – и наоборот). Участники шоу то ли стесняются говорить перед камерой, то ли побаиваются. Дородный мужчина Пахом, скребя в затылке, бурчит под нос «вельможному боярину», потом «министру государеву», путается в этих кандидатурах, пока ведущий не объясняет, что это одно и то же. Затем герои собираются в путь – искать счастливых; откуда-то появляются переброшенные через трубу ковры, старые телевизоры с большими кинескопами, плачущие жены – весь скромный житейский уклад провинциалов.

Огромный массив некрасовской поэмы свободно укладывается в форму тотального драматического театра. Серебренников не упускает ни одной значимой мысли, и в его руках поэма, которой мучили в школе (и мучают, наверно, до сих пор) и превращали в нечто скучное и нудное, вдруг становится энциклопедией русской жизни, только не той жизни, которую имел в виду Белинский, говоря о «Евгении Онегине», а глубинной, страшной. Бессмысленной и беспощадной. Первый акт – бесконечный поиск ответа на вопрос – прав ли был Некрасов, когда написал: «Люди холопского звания сущие псы иногда: чем тяжелей наказание, тем им милей господа» – и актуальна ли эта формулировка сегодня. История Якова Верного, история Последыша (надеюсь, вы помните поэму и понимаете, о чем я), контрапунктом к которым становятся советские квазинародные песни, напоминают: выдавливать из себя по капле раба – долгий мучительный процесс, и смена социальной парадигмы не только не ускоряет этот процесс, но и часто отбрасывает на исходные позиции.

Крепостное право отменили уж давно, а народ так и не способен насладиться долгожданной свободой. В «Последыше» крестьяне с цинизмом и не без выгоды для себя соглашаются морочить голову старому маразматику князю Утятину, изображая, будто старые порядки восстановлены: посмеиваясь, надевают драповые пальто и шапки-пирожки, пылившиеся с времен дорогого Леонида Ильича, а никудышный мужичонка Клим важно вживается в роль псевдобурмистра...

Второй акт – «Пьяная ночь» – бешеная пляска полуголых мужиков под рефрен женского хора: «Тошен свет, правды нет, хлеба нет, жизни нет!». То мизансцена напоминает, как бурлаки идут бечевой, то отчаянная пляска превращается в бунт. Не в революцию, которые, как мы убедились, задумывают философы, осуществляют романтики, а плоды пожинают подлецы, а именно в бунт, стихийный, когда отяжелевшие гроздья гнева, созрев, падают с ветвей, сбивая с ног правых и виноватых.

Но самым бунташным будет третий акт. «Пир на весь мир». Актеры на глазах зрителей (чтоб без обману!) вскрывают бутылки водки и наполняют ей до краев эмалированное ведро, а потом ходят по залу и предлагают чарку каждому, кто объяснит, почему он счастлив. Ответы самые разные: как правило, это счастье личное, небольшое: поступил в университет, едет на курорт в Грецию... Самый удивительный ответ был: «Оттого, что вы на свободе» (намек на свистопляску, устроенную властями вокруг «Гоголь-центра»). Актер тут же парировал: «Вы что, недавно откинулись?» Серебренников и его театр не хотят выглядеть жертвами. Они делают свое дело и борются не декларациями, а единственным и мощнейшим оружием художника. Творчеством.

Затем действие концентрируется вокруг образа Матрены Тимофеевны. К ней обратились ходоки в поисках счастливого человека; Матрена смущаясь дает интервью перед видеокамерой, сначала, как положено, говорит о недолгом счастье в девках, а потом выдает двадцатиминутный монолог о бесконечных страданиях русской женщины, матери (Родины-Матери?), сыгранный великой – без преувеличения! – трагической актрисой.

После чего – грозный бунтарский финал. Две песни Егора Летова: «Вижу, поднимается с колен моя родина» и «Пуля виноватого найдет». (Поднимается с колен – не как в повторяемой официальной мантре, для театра эта песня становится последней надеждой на возвращение человеческого достоинства!) Перед актерами на стульях лежат кипы футболок, продающихся на развалах, с надписями и картинками, и эти надписи – словно путь, пройденный за последние 30 лет: хаотичный, расхристанный, разорванный на лоскутья – и трагичный. Как поэма Некрасова!