Писатель Елена Чудинова: Брейвик – преступник, но цель его была свята

Елена Чудинова в Таллинне. Фото: Tairo Lutter / Postimees

В Таллинне по приглашению медиаклуба «Импрессум» побывала российская писательница Елена Чудинова – католичка-традиционалистка, антикоммунистка и монархистка, наделавшая шума своим романом «Мечеть Парижской богоматери» (2005).

В этой книге описывается исламизированная Франция 2048 года – включая ставший мечетью Нотр-Дам и преследуемое, но героически сопротивляющееся мусульманским фундаменталистам подполье. Книга вызвала резко полярные отзывы: ее предсказуемо приняли на ура ура-патриоты – и не приняли либералы, а также, как ни парадоксально, многие христиане, посчитавшие «прогнозы» Чудиновой дурной агиткой. Полемика вокруг романа усугубилась после терактов в Европе и появления ИГИЛ. Сама Елена Петровна считает «Мечеть» «горчайшим доказательством своей правоты». Она не скрывает того, что делит мир на своих и чужих – со всеми вытекающими.

Ощущение пули в затылке было у нас всех

– В Википедии пишут, что вы начали писать стихи о русской истории в 1970 году, то есть когда вам было 11 лет...

– Разумеется, я начала писать не в 11 лет, но все равно довольно рано. Я всегда была человеком альтернативной культуры. Никогда не предполагала публиковаться в Советском Союзе...

– И не публиковались?

– Нет, это была принципиальная позиция. Я начала издаваться достаточно поздно, когда началась перестройка и стало ясно, что время изменилось. Свой первый, юношеский роман «Держатель Знака», я хотела издать за рубежом. Как писатель я начиналась с Северо-Западной армии, которая продвигалась между Нарвой и Санкт-Петербургом: этот роман – апология северо-западников. И я сделала интересный виток: начала с романа, воспевающего Северо-Западную армию, – и сейчас в новой, очень важной для меня книге «Побѣдители» вернулась к теме Гражданской войны. Более того, в «Побѣдителях» есть много описаний Таллинна и дней моего студенчества...

«Побѣдители» – книга отчаянная, шокирующая, как всё у меня – но в кои-то веки я позволила себе шокировать читателя положительно, весело – и описала альтернативный мир, в котором победили не красные, а белые, в России была восстановлена монархия, не было Второй мировой войны и так далее. Видимо, у меня накопилась усталость за десять лет после «Мечети Парижской богоматери» – в контексте борьбы с цивилизационной угрозой, чрезвычайно жесткой. «Мечеть» – книга очень страшная. Кстати, она в начале сентября выходит в Германии – а до того уже была издана на французском и английском. Это три базовых языка для охвата европейского пространства.

– Как получилось, что вы были человеком альтернативной культуры, противостоящим советскому строю, с детства?

– У каждого из моих друзей был по меньше мере расстрелян дед. Ощущение пули в затылке было у нас всех.

– Вы – католичка-традиционалистка, и ваша вера очень для вас важна. С какого момента вы осознали себя христианкой?

– Какого-то одного момента не было: бабушка всегда ходила в церковь, мы отмечали дома Пасху... В кругу, в котором я росла, мы все были потомками «деклассированных», и там это было естественно. Кроме того, у нас всегда оставалась связь с заграницей, с белой эмиграцией. Мое воспитание не было специфически христианским – отец в силу трагических моментов биографии был жесткий агностик, так что семья была лишь слегка религиозной... Но духа советского атеизма в нашей семье не было. Мои родители, кстати, были крупные палеонтологи.

– Традиционные христиане, как правило, креационисты и к палеонтологии относятся скептически. С другой стороны, католик Тейяр де Шарден был палеонтологом и никакого противоречия тут не видел...

– Мой папа был безусловным тейярдистом. У меня же недостаточно естественнонаучного образования, чтобы судить об этих вопросах. Но я помню, папа говорил, что с точки зрения науки в палеонтологии есть слишком много неясностей. Слишком много... Скажу так: история возникновения Земли не входит в непосредственную область моих интересов. Как-то там Господь разобрался. Мне важнее разобраться с шуанами (крестьяне, сражавшиеся в конце XVIII века против революционеров за короля – Н.К.)

– Вы имперец?

– Этому как раз во многом посвящена моя книга. Я – безусловный сторонник Священного союза (консервативный союз России, Пруссии и Австрии, созданный в 1815 году – Н.К.). Я – за восстановление монархии. В «Побѣдителях» не только Россия становится монархией, Франция – тоже королевство, причем я хулиганю страшно: Его Величество Людовика ХХ вывожу в его детские годы...

Если бы эстонцы не совершили злодейства

– Если говорить применительно к России: что для вас империя?

– Российская Империя – это огромная целостность мощной великой культуры, которая несла в мир очень светлые идеалы, идеи, знания. То есть – это мощная движущая шагающая сила добра. Ведь если бы не случилось февральской катастрофы, сейчас мы бы ездили в Константинополь как в православный город, – это тоже описывается в моей книге. Генерал Юденич в Первую мировую уже стоял под Константинополем – но предательское Временное правительство отозвало Юденича, и он вынужден был подчиниться. То, что нет креста над Святой Софией, – вина Временного правительства!

– Если бы в России восстановилась монархия, как в вашей книге, что стало бы с Прибалтикой?

– В «Побѣдителях» всё написано – достаточно интересно, я не буду пересказывать... Ведь в чем главная боль? ХХ век – узел страшнейших ошибок, которые множили одна другую. Взять гибель Северо-Западной армии, неразрывно связанную с тартуским сговором с большевиками (имеется в виду Тартуский мир – Н.К.): добра из греха не получилось! Юденич не мог дать Эстонии независимость, он был военным человеком и считал, что нужно сначала победить реальное адское зло – а потом уже эстонцы пусть разбираются с законным правительством России...

– То есть – Эстония не стала бы независимой?

– Может, и стала бы, но позже, разные могли быть варианты. Эстонцы пошли на сговор с большевиками, им дали территорию, большой кусок золотого запаса – в обмен на то, чтобы Северо-Западная армия исчезла. А в итоге людоед, насытившись нашей русской плотью, через двадцать лет приходит питаться уже эстонской плотью. Возможно, эстонцы, приняв сторону Юденича, не получили бы независимость быстро, но зато потом люди не поехали бы в Сибирь в вагонах для скота...

– Мы этого не знаем. Кроме прочего, даже если бы в России всё было по-другому, Германия после поражения была бы той же: репарации, бедность 1920-х, Великая депрессия, нацизм... Второй мировой и деления сфер влияния было бы не избежать, нет?

– Люди часто говорят, что Вторая мировая все равно была бы, но я говорю: давайте хотя бы помечтаем о том, что могло быть иначе. Если мы будем считать, что не могло, как мы дальше будем жить с этим ужасом? Нужен же хоть какой-то оптимизм – хотя бы в вымышленном пространстве дадим себе волю! Я ее себе дала. И проблема Германии у меня расписывается очень подробно. Там много занимательной такой геополитики в ретроспективе от 1984 года к 1919-му. Точка перелома у меня – именно 1919-й: эстонцы не совершают злодейства, белогвардейцы берут Нарву, вступают в Петроград, война длится чуть дольше, завершается победой белых, дальше – жесткая десятилетняя диктатура Колчака, который, наведя порядок, самоустраняется, как Пиночет, и передает власть императору.

– Вы – антикоммунистка. Однако сейчас, говоря «империя», имеют в виду именно советскую империю – для вас, как я понимаю, неприемлемую?

– Да, потому что суть любого мощного образования европейского генезиса – это христианство. Российская империя была христианской империей с совершенно иными нравственными акцентами. А Советский Союз – это империя безбожия, вначале еще и агрессивного...

– Моральный кодекс строителя коммунизма ведь напоминает Евангелие вполне.

– Это мертвая мораль, она не работает – как мы и увидели. Ни одному из злодеяний коммунизма этот кодекс не помешал.

– А где вообще христианская мораль мешала злодеяниям властей в Европе?

– Вот я и говорю: ХХ век – век чудовищных ошибок. Они создали взаимные претензии, которые не расхлебаны по сей день. Наследство ХХ века – страшное.

Чужаки, не смейте убивать моих мерзавцев!

– «Мечеть Парижской богоматери» для вас, как я понимаю, и об этом тоже. Это самый известный ваш роман – но, может быть, у вас есть книги, которые вы сами считаете лучшими?

– Я думаю, в самый страшный нерв писатель может попасть лишь раз, да и то – такое удается не каждому. Совсем не каждому. Другие мои книги движутся более спокойно, но они ничуть не хуже – и никуда не исчезнут. Их многие любят. Для меня «Мечеть» – не главная книга в моем творчестве, но это вопрос, что для меня главное. Пишу я медленно, каждой книге отдан важный момент моей жизни. А «Мечеть»... Это печальнейшее, горчайшее доказательство моей правоты. Эта книга победила...

– Победила в каком смысле?

– Доказав мою правоту. Она ведь вызвала в свое время страшную реакцию возмущения, негодования, меня шельмовали в прессе...

– Вы уверены, что оказались правы? Ведь то, что происходит, вряд ли приведет к исламизации Франции. И потом, мне кажется, деятельность «Шарли Эбдо» вы тоже не приветствуете...

– Я все-таки человек европейской культуры. Больше тысячи лет мы живем по сводам писаных законов. Да, престарелые инфантилы-шестидесятники были те еще мерзавцы – и все равно я не буду говорить спасибо чужому дяде, который пришел и их зарезал якобы с позиции высокой нравственности. Я буду наказывать «Шарли Эбдо» так, как мне велят установки моей цивилизации – пока всё не рухнуло в хаос войны. Я не буду их покупать, буду говорить о них то, что думаю, не подам им руки, не сяду с ними за стол. Но – чужаки, не смейте приходить и их убивать!

– Вы делите людей на своих и чужих?

– Да. Это – мои мерзавцы.

– Но христианство, насколько я понимаю, не делит людей на своих и чужих, Евангелие это запрещает...

– Это смотря в каком смысле оно их не делит. Как бы вам это объяснить... Есть целый ряд аспектов, который в христианстве не рассматривается, но в нашей жизни играет важную роль. Вот государство. Христианство относится к государству постольку-поскольку, покойный отец Даниил Сысоев вообще говорил: мне все равно, какая власть, меня только царствие небесное интересует. Тем не менее, мы живем на земле и выстраиваем отношения с людьми по земным установкам. В христианской культуре есть немало светских аспектов, они были всегда, все-таки мы живем по римскому праву. Так что я считаю, что имею право сказать: эти мерзавцы – мои, а тот, кто их зарезал, – чужой. И я не прошу чужого помогать мне разбираться с моими мерзавцами. Тем более, противоправным образом.

– Конфликт христианской и мусульманской цивилизаций – в вашем о них представлении – непреодолим?

– Всё преодолимо, если на это есть воля. Если у человека сердчишко бьется и руки потные, он может сидеть и думать: «И что оно бьется? И что они потные?.. Может, я какие не те стихи читал?» А можно пойти к врачу, который поставит диагноз и скажет, что дело не в литературе. Дальше – лечение. Я чуть неловко формулирую, но все равно. Когда позорный марш глав правительств шел по Парижу, что они декларировали? «Свобода слова – главное!» Диагноз неверен. Люди погибли не за свободу слова. Какое отношение к свободе слова имели убитые в тот же день посетители кошерного магазина? Кто-то говорил, мол, мусульмане возмутились, пришли и убили. А до этого они случайно прошли обучение в военных лагерях?.. На самом деле так: сначала военные лагеря, потом их начальство думало, кого лучше убить с рекламной точки зрения – Уэльбека, или редакцию «Шарли Эбдо», или кого еще...

– А каков ваш диагноз?

– Цивилизационная катастрофа. Если бы было сказано: «Это нападение исламского экстремизма на французских граждан», – тогда появилась бы некая точка отсчета. При готовности назвать вещи своими именами можно переходить к мозговому штурму: как обезопасить французских граждан? Без обозначения проблемы мозговой штурм невозможен. А обозначать проблему – страшно.

Герои-чудовища постхристианской Европы

– Вы делаете разницу между исламом и исламским экстремизмом? Мусульман по миру – огромное множество, террористов из них – ничтожный процент...

– Но закят-то все платят.

– И что?

– А на что он идет? Это ведь конкретный вопрос. Но я не считаю, что все мусульмане плохие. Я стараюсь по-христиански ненавидеть грех, но не грешника. Я считаю, что мусульманский мир выведен на мировую арену отчасти путем умножения ошибок ХХ столетия. В XIX веке конфликты, связанные с исламом, носили характер локальный...

– Ну, в XIX веке после наполеоновских войн все конфликты носили локальный характер.

– И все-таки: в XIX веке никому и в голову не пришло бы думать, что ислам может грозить всему миру – несмотря на имеющийся в нем агрессивный посыл.

– То есть – по-вашему, именно ислам грозит миру, а не исламский экстремизм?

– Угроза исходит именно из исламского мира. Если бы картина была другой: сегодня буддисты самолет взорвали, завтра православные ворвались в школу и перерезали детей, послезавтра мусульмане утопили теплоход – тогда мы говорили бы, что в исламе нет настораживающего фактора. Но мы видим другую картину.

– Не считая Брейвика.

– Брейвик – единичный случай. У меня есть статья «Герои-чудовища постхристианской Европы», где я даю анализ двум актам страшного сопротивления, на которое способно общество, лишенное христианства, а именно – самоубийству Доминика Веннера и убийствам, которые совершел Брейвик.

– То есть – для вас Брейвик в том числе герой?

– Давайте не будем меня ловить на слове. Я говорю осторожно: это человек, решивший, что мир уже вышел из поля деятельности закона. Разумеется, он абсолютный преступник. Но то, что он пришел к преступлению в попытке защитить свою цивилизацию, – этого я не могу отрицать. Другое дело – вывод: Брейвик пошел убивать других, Веннер убил себя, оба эти деяния кошмарные, но преследовали оба цель, которую можно назвать святой, – спасти свою цивилизацию от несомненной угрозы. Почему они оба пошли в преступление? Потому что оба вышли из контекста христианской этики. Без Христа Европа рождает героев-чудовищ. Герой – это для меня оценка не этическая, это оценка масштаба.

– Но люди с Христом не стали бы никого убивать.

– Бывало, христиане принимали участие в войнах, защищали свои страны...

– Безусловно, но это в войнах.

– Вот почему Европа должна вернуться к христианским корням. Без этого ничего хорошего не будет. Отсюда – слабость европейцев: если они и проявляют силу, то либо через убийство, либо через самоубийство.

– Предположим, завтра случится чудо и Европа – многонациональное, многоконфессиональное образование – вернется к христианским корням. Что дальше?

– Просто рецепта тут нет. Нельзя всех взять и покрестить, как Владимир Красно Солнышко сделал...

– А какие-то пути вообще есть?

– Это должен быть комплекс мер: и кнут, и пряник, и экономика, и религия, и закон. Любой просто путь – это шарлатанство.

«Назови на спор хоть одного гениального эстонца...»

– В романе «Мечеть Парижской богоматери» есть глава «Исповедь без конфессионала», ее действие происходит в Эстонии. Там есть разные неточности – скажем, у нас в жизни не было магазина IKEA, никто не обставляет этой мебелью квартиры. И фраза «я не говорю по-русски» звучит не так...

– Разве не «мина эй рааги вене»?

– Нет – «мина эй ряэги вене кеэльт». Но это ладно. У вас там есть сцена, в которой положительная героиня Соня говорит эстонке, воевавшей снайпером в Чечне на стороне чеченцев: «Моя мать была русской, тебе не понять. В русской крови чего только не намешано, все в дело идет. Назови на спор хоть одного гениального эстонца, хоть ученого, хоть композитора. Только не надо мне Ристикиви впаривать, у нас таких классиков в каждом издательстве девать некуда». Насколько это ваш образ мысли?

– Прочтите «Побѣдителей» – узнаете. На самом деле в любой любви заложена... не то чтобы ненависть, нет, – но это сложное чувство. В детстве и юности я была очень связана с Таллинном, и мое отношение к Эстонии – сложное. Многим я возмущаюсь, и такие женщины, как эта эстонка, были, а ведь это гнусность – идти за деньги против христианского народа за мусульман. Я считаю, что добрая ссора всегда лучше худого мира, и называю вещи своими именами. Соня, конечно, говорит всё это в запале, она в тот момент – на тупиковом пути мстителя-одиночки. «А мститель, хоть он справедлив, убийцей станет, отомстив». И из этого тупика она благодаря мужу выходит в организованную борьбу, которая имеет смысл. Но что как написалось... как написалось, так и написалось.

– И все-таки: Соня постулирует тут, что есть культуры лучше, а есть – хуже. Понятно, что такие вещи оскорбляют тех же эстонцев...

– Сказать в запале я могу многое, но это говорю не я – это говорит героиня. Нет, Эстонию я люблю.

– Насколько национализм, рассуждения о крови и любви к нации совместимы с христианством?

– Отчасти я уже ответила: у нас, христиан, многое выламывается из религиозного аспекта. Но я еще добавлю, что должен быть баланс. Я очень люблю русские лицевые типажи, например, – у Серова, Васнецова, мирискусников. Но это не значит, что типаж можно фиксировать на уровне закона. Нельзя, иначе мы придем к очень нехорошим вещам. Да, свой народ надо ценить и любить, но это каждый для себя сам нравственно определяет – где пролегает черта.

– А христианину надо любить свою нацию?

– Нам ведь сказано: возлюби ближнего своего, как самого себя...

– Нам круче того сказано: возлюби врагов своих.

– Это высокий пилотаж, но я не об этом. Нам не сказано: возлюби ближнего больше, чем самого себя. То, что делает европейская цивилизация, по сути суицид. «Я до такой степени буду больше любить любого, буду задвигать свою религию, убирать кресты с церквей, не ставить елку...» Но это же нелюбовь к себе, это суицид! Нация – это мы сами. Любить свою нацию – все равно что любить свою семью, заботиться о ее благополучии, вкладывать в ее культуру, стараться, чтобы твой язык жил... Но тут есть границы, которые переходить не стоит.

– Когда Иисус говорит о любви, он говорит о конкретном ближнем, а с нацией вы ведь даже не знакомы. Это некое представление в вашей голове.

– Нет. Это просто расширенная семья. Я воспринимаю это именно так.

– Вопрос остается: есть для вас культуры более и менее великие?

– Я люблю всю Европу. Я считаю, что каждая европейская страна уникальна, и я против стирания граней. Чем больше цветущих различий, тем интереснее жить.

– А мусульманская культура, буддийская культура для вас – существуют?

– Существуют. Но это не наш код. И не наше поле.