Сергей Довлатов в одном из своих «главных городов»

Вячеслав Иванов. Фото: архив автора

В общем потоке новостей последнего времени одна из самых радостных – сообщение об инициативе группы эстонских писателей установить в Таллинне памятник Сергею Довлатову.

В своем романе «Ремесло» Довлатов, который прожил в Таллинне три года, пишет: «Три города прошли через мою жизнь. Первым был Ленинград. (…) Следующим был Таллинн. Некоторые считают его излишне миниатюрным, кондитерским, приторным. Я-то знаю, что пирожные эти – с начинкой. Таллинн – город вертикальный, интровертный. Разглядываешь готические башни, а думаешь – о себе. Это наименее советский город Прибалтики. Штрафная пересылка между Востоком и Западом. (…) Жизнь моя долгие годы катилась с Востока на Запад. Третьим городом этой жизни стал Нью-Йорк…». По этому поводу писатель Юло Туулик еще на первых Довлатовских днях, прошедших в 2011 году, сказал: «Быть в числе главных городов Довлатова – почетно!».

Слегка противозаконный поступок

Жизнь подарила мне невероятную удачу – личное знакомство с Сергеем Довлатовым. В те годы, когда он работал в редакции «Советской Эстонии», я был собкором этой газеты в Нарве. Пуще глаза берегу я сложенный вчетверо лист писчей бумаги, вложенный в фирменный редакционный конверт с сильно потертыми сгибами, на котором его рукой выведены мое имя и адрес. А текст самого послания (привожу полностью, сохраняя авторскую орфографию и синтаксис) гласит:

«Почтенный Слава Иванов!

Прошу Тебя отметить мою командировку. Если будет нужно, я, в свою очередь, охотно совершу для тебя какой-нибудь слегка противозаконный поступок.

Жму руку.

Довлатян.

21 февр.»

По поводу «слегка противозаконного поступка». В те годы у нас было принято, что кто-то один, уезжая в командировку, прихватывал несколько бланков, выписанных на имя коллег: в канцеляриях райкомов и райисполкомов журналистам партийной республиканской газеты доверяли (или делали вид, что доверяют, – в принципе одно и то же) и ставили штампы о прибытии/убытии без лишних вопросов. А издательская бухгалтерия оплачивала каждые сутки командировки из расчета два рубля сорок копеек.

Плюс, при отсутствии проездных документов и гостиничных квитанций, если память мне не изменяет, рубль сорок за проезд и 70 копеек «квартирных». Итого, если оформить «командировку», скажем, на два дня, то набегала сумма для неплохой выпивки. А от таковой тогда я не помню, чтобы кто-то отказывался. Конечно, это и правда было слегка противозаконно, но я почему-то уверен, что советская власть рухнула не по этой причине…

Вдумчиво и основательно

А кстати о командировках. Где-то в тот же период мне было велено срочно сделать полосу (форматом, между прочим, А2) об успехах колхоза «Вяйке Маарья». Колхоз этот был замечателен тем, что его только что наградили орденом Трудового Красного Знамени и занесли в Книгу Почета ВДНХ СССР.

Настоящим этнографическим шоком стал для меня ответ секретарши, когда я, по прибытии на место, зашел в правление колхоза и, не застав начальства, дабы не терять зря время, решил пока уточнить, как зовут их председателя. И услышал в ответ:

– Борис Моисеевич Гавронский!

Причина моего шока станет понятна, если вспомнить те времена, когда популярной была шутка: «Какой самый короткий анекдот? – Еврей-колхозник!». А тут не просто колхозник, а ПРЕДСЕДАТЕЛЬ! И не просто колхоза, а орденоносного! Кстати, понятной стала и причина, по которой орденом наградили не руководителя хозяйства, а весь колхоз чохом. Ну, не жаловал режим тех, кто имел «неправильную» национальность…

Зато реакция Сергея, когда я рассказал об этом эпизоде в баре Дома печати, как-то примирила меня с суровой действительностью:

– Все-таки классная страна Эстония! Здесь даже к анекдотам относятся вдумчиво и основательно!..

«Все равно скажут – выдумал!»

Перед глазами возникает огромный диван в отделе информации «Советской Эстонии», на котором разместились «золотые перья» редакции: Михаил Рогинский, Геннадий Розенштейн, Виталий Репецкий, еще пара претендентов на это высокое звание. В углу дивана, с извиняющейся улыбкой за свои нестандартные габариты (рост два метра, косая сажень в плечах), возвышается глыба Сергея Довлатова. Мэтры горячо спорят, претенденты внемлют, Довлатов улыбается. Рогинский, щедро уснащая свою речь ненормативной лексикой, кипятится: «Нельзя (бип-бип-бип!) писать штампами! Надо (бип-бип!) использовать в газете всю стилистическую (бип-бип) палитру русского языка!»

– Разумеется, ты прав, Миша! – все с той же застенчивой иронией подхватывает Довлатов. – Конечно же, вместо унылого «уточним», гораздо выразительнее в отчете с партсобрания Оруского торфокомбината звучит: «здесь объясниться надобно»… (Рогинский был известен своим пристрастием к замысловатым речевым оборотам с упором на архаику.)

В одну из таких посиделок, сопровождаемых легким возлиянием (вы не поверите, но бывало и такое), Сергей как-то задумчиво посмотрел на меня и с некой грустью произнес: «Вас, Слава, даже в роман вставить нельзя. Все равно скажут: с такой-то фамилией точно выдумал!..».

Тогда я, честно говоря, не придал этой фразе значения. А теперь вот и не знаю – радоваться или огорчаться. С одной стороны, в своих книгах «Ремесло» и «Компромисс» Довлатов – по крайней мере из числа тех, с кем он был более-менее знаком в редакции «Советской Эстонии» – не назвал всего четверых (меня в том числе). Честно скажу: оказаться в такой компании для меня лестно.

А с другой стороны, по-моему, попасть в число персонажей Довлатова – это гарантированно быть запечатленным в вечности. Хотя я лично знаком со многими (обойдемся без конкретных имен), кто совсем не разделяет мое мнение…

История продолжается

Своего рода прологом к инициативе установки памятника Довлатову в эстонской столице стал прошедший за неделю до этого Довлатовский фестиваль, который завершился «Довлатовским марафоном» на сцене Русского театра.

Его устроителям, в числе которых были директор фестиваля поэтесса и прозаик Елена Скульская, ее соведущий поэт Игорь Котюх и известный пиарщик, организатор и устроитель акции «1000 эстонцев в Петербурге» и ряда подобных ей, Меэлис Кубитс, удалось то, что редко кому удается. А именно: естественно и убедительно, а главное – наглядно – показать, что литература и искусство действительно способны объединять людей самых разных взглядов, возрастов и национальностей.

На сцене и в зале выступали, дурачась и всерьез, политики от разных партий, в том числе и оппонирующих друг другу вне этих стен; артисты и журналисты; певцы и музыканты; писатели – друзья Довлатова из Петербурга и Нью-Йорка; юные питомцы театральной студии. Вспоминали Довлатова, цитировали его любимых поэтов и отрывки из его собственных произведений, пели так любимый им джаз. 

…В конце 1980-х годов шведский эстонец, ученый и литератор Энн Ныу сформулировал довольно оригинальную концепцию: «Понятие и критерии эстонской национальной литературы могут и должны отвечать принципу максимальности, то есть охватывать все, что хоть в малой степени связуемо с эстонским языком, народом, землей, образом мышления и миром чувств... Всякая литература, в основе которой лежит эстонский материал, относится к эстонской национальной литературе независимо от того, где и на каком языке она создается». Так что Сергея Довлатова с полным основанием можно назвать эстонским писателем.

Появление памятника Довлатову в Таллинне станет (я уверен – именно в утвердительной форме) логическим композиционным акцентом в обозначенном им самим треугольнике главных городов его жизни. В Питере такой памятник уже есть. В Нью-Йорке его именем названа улица, на которой он жил. Кстати, в буквальном переводе – Путь Сергея Довлатова. 

Каким быть памятнику – это тема. Мне кажется, что идея установить стол «его имени» в одном из таллиннских кабачков не очень удачна. Установишь в одном – другие обидятся, поскольку бывал он во многих. Но чаще остальных – в баре Дома печати. Поэтому, я думаю, лучших вариантов всего два.

Первый – его двухметровая фигура («в натуральную величину»), взбегающая по ступеням означенного Дома. Пусть прохожий гадает: торопится Сергей к письменному столу или к стойке бара. В его случае оба маршрута оказались плодотворными.

Второй вариант – такая же фигура, устремляющаяся к выходу с ипподрома, радостно пересчитывая на ходу выигранную «капусту», и подмигивающая тем, кто еще только собирается испытать удачу.

…«Записные книжки» в его четырехтомнике заканчиваются фразой:

«Все интересуются, что там будет после смерти?

После смерти начинается – история».

И продолжается. Без «охов» и «ахов». Просто продолжается, и все…