История живших в России эстонцев: "Всех подряд убивали"

Фото: ERM

Ровно 79 лет назад, 24 июля 1938 года, на окраине Канска были расстреляны 77 человек: 76 эстонцев и один латыш. Расстрелы продолжались все лето. Еще один день массовой казни пришелся на 22 августа: тогда было расстреляно еще 70 эстонцев, живших в Рыбинском районе Красноярского края, пишет "Радио Свобода".

О судьбе этих и сотен других людей ничего не было известно несколько десятилетий. Родные не знали, где и при каких обстоятельствах они погибли, где похоронены. Скорее всего, и не узнали бы, если бы не один человек – Освальд Егорович Богданов, сам потомок одного из расстрелянных эстонцев. Он стал свидетелем ареста своего отца и лишь через много лет, в 80-е, узнал, что умер его отец не в лагере от склероза сосудов головного мозга (как было написано в выданной семье справке), а был расстрелян 24 июля в Канске. С этого и началась его огромная исследовательская работа, продолжавшаяся почти 20 лет, до смерти Освальда Егоровича в 2006 году. Результатом этой работы стала Книга памяти Рыбинского района – "Без вины виноватые". Благодаря этому исследованию теперь известны судьбы почти 1000 репрессированных его жителей – не только эстонцев, но и русских, латышей, литовцев, украинцев.

Лимит по первой категории

В Рыбинском районе Красноярского края эстонцев было немало: те, кто на рубеже XIX–XX веков приехал в Сибирь, желая построить свое хозяйство на необжитых землях, и те, кого привезли сюда позже – по столыпинской реформе.

"Папины родные приехали из Эстонии в Сибирь в 1898 году, – рассказывает Елена Освальдовна Богданова, дочь Освальда Егоровича, внучка репрессированного эстонца – жителя Рыбинского района. – При переходе эстонцев в православие, у большинства фамилии поменяли: уж больно тяжело они для русского уха звучат. Так что у нас все потомки эстонцев тут – Ивановы, Тимофеевы, Богдановы, Родионовы… Переселенцам давали подъемные – 25 рублей. За эти деньги они могли купить, например, корову – за 3 рубля, а за 5 рублей – лошадь, остальное шло на обзаведение. И лес им давали для строительства. То поколение эстонцев построило здесь хутор Кабрицкий. Жили на хуторе около 150 человек. И как у себя на родине они пахали, так же и здесь. Много работали, у них были добротные дома, все обустроено по уму. Сами сыр и колбасы делали. А когда репрессии начались, хутор сожгли дотла, семьи разбросали по колхозам, причем в один колхоз старались распределять по 2–3 эстонские семьи, не больше".

Елена Богданова / Юлия Старинова Фото: Julia Starinova

Сейчас часто приходится слышать истории о том, что люди даже в самые трудные времена смогли хотя бы отчасти сохранить традиции, уклад жизни, родной язык. Но Елена Богданова утверждает: об этом и речи быть не могло.

"Что вы! Они жили как все. У эстонцев с Кабрицкого все сожгли, уничтожили, загнали в колхозы голых и босых, какие там традиции! То же и язык. Бабушка и дедушка говорили хоть и с акцентом, но по-русски. А следующие поколения родной язык уже забыли. Или делали вид, что забыли. А потом начались расстрелы".

Эстонская семья, Рыбинский район Красноярского края, 1930 годы / Юлия Старинова Фото: Julia Starinova

"Дедушку забрали в феврале 1938-го. Сразу после торжеств в честь 23 февраля, заодно отмечали и запуск новой электролинии – он ее и прокладывал, – говорит Богданова. – Он вернулся домой – его уже ждали. Сказали – забирают ненадолго. Но он так и не вернулся. Мы только потом узнали, что никого ни в какие лагеря не возили, убивали тут же. Мне папа так про репрессированных говорил: первой волной были русские, потом, второй волной, пошли эстонцы, затем латыши и литовцы. В 38-м году всех подряд убивали именно по национальном признаку – другого не было, тут же все крестьяне. Тройка заседает – все, расстрел. Не разбирались ни в чем. Одна эстонская семья усыновила 14-летнего мальчика-сироту, который в Сибирь из Казахстана попал. Расстреляли и его. Убивали пачками, закапывали, закидывали землей. Жители Канска боялись выходить на окраины города – выстрелы слышались непрерывно".

А вот как об аресте отца, его братьев и 17-летнего племянника вспоминает сам Освальд Егорович Богданов: "Ближе к полуночи у нас дома был произведен обыск. Забрали все документы, фото отца и охотничье ружье с припасами. Нам с матерью разрешили свидеться с отцом. Мама на скорую руку взяла хлеба, сала и денег, и мы пошли в контору отделения. Хотя прошло уже столько лет, у меня перед глазами до сих пор стоит картина нашего свидания. Горит керосиновая лампа, за столом сидят трое арестованных. По бокам и сзади стоят и сидят энкавэдэшники в темно-синих шинелях. Мама, плача, передает сверток и деньги. Милиционер разворачивает сверток, разрезает ножом на мелкие куски сало и хлеб и затем отдает отцу. Отец только и успел сказать: "Не волнуйтесь, я завтра буду дома". Даже попрощаться по-человечески не дали. До середины марта были арестованы все бывшие жители Кабрицких хуторов, мои земляки, эстонцы. Попытки их жен и детей узнать об их судьбах заканчивались неудачей".

В 1956 году семья Богдановых получила свидетельство о смерти отца и справку о реабилитации.

"Указано было, что Егор Федорович умер в магаданском лагере в 1942 году от склероза сосудов головного мозга, – говорит Елена Богданова. – Похожие справки получили и другие их односельчане: везде причиной смерти названы болезни: воспаление легких, инфаркт, рак кишечника, менингит.."

И только с наступлением перестройки, в конце 80-х, Освальду Егоровичу (ему тогда было под 60) после долгой переписки с разными инстанциями удалось узнать, что его отец ни в каком лагере вообще не был – его вместе с братьями, племянником и другими родственниками и односельчанами, арестованными позже, расстреляли спустя пять месяцев – всех в один день, 24 июля 1938 года, в Канске.

Освальд Богданов не был историком по образованию: в 1947 году он окончил сельхозтехникум в Рыбинском районе, где и прожил всю жизнь. Работал вначале агрономом, потом экономистом, а на пенсию ушел с должности бухгалтера.

"Честно признаться, вначале у меня не было намерения разыскивать жертв репрессий по всему Рыбинскому району. Я же не знал масштабов репрессий. Знал только, что мои родные и мои земляки-хуторяне не вернулись после ареста домой, – пишет он. – Начал поиск. А с чего начинать? С белого листа? Подключил к поиску родственников хуторян, которых я знал. Из ответов им стало ясно, что всех расстреляли в один день. Я сутками не мог уснуть: перед глазами милые родные лица и их расстрел. Людская молва распространяется быстро. Начали писать и приезжать ко мне уже незнакомые люди. Помогал советами. Подвернулся случай увидеть, а затем и выписать более 200 фамилий репрессированных. Вот тут-то понял, что должен весь остаток моей жизни посвятить поиску".

На тот момент, к которому относятся эти записи (начало 2000-х годов) Освальду Егоровичу уже удалось установить судьбы 607 человек, живших в Рыбинском районе. В том числе 148 эстонцев, 33 латышей, 13 поляков, 8 китайцев, 3 австрийцев, 3 татар, 2 немцев, одного узбека и одного румына, 395 русских, украинцев и белорусов. "Эстонцы, латыши, поляки, китайцы, австрийцы, татары, немцы и румыны были арестованы в ходе второй волны репрессий, в 1938 году", – пишет Богданов

"Как только началась перестройка, Освальд Егорович едва ли не раньше нас стал собирать сведения о репрессированных Рыбинского района. Начал с поисков своего отца. Затем выяснял судьбы родственников, близких друзей семьи. Богданов разыскивал родных тех людей, о которых были лишь мимолетные свидетельства – часто фамилия и не более того. По цепочке всплывали данные еще о ком-то… – говорит Алексей Бабий, председатель красноярского отделения общества "Мемориал". – Освальд Егорович действовал "методом народной переписки". И в определенном смысле пошел дальше, чем мы: не ждал предоставления информации откуда бы то ни было, а сам ее добывал. Можно сказать, что он подстегнул процесс реабилитации репрессированных. Пишет запрос в органы – там начинают шевелиться, восстанавливать данные. Уникальность его работы еще и в том, что он тщательно, скрупулезно собирал справки: когда именно человека отправили в лагерь, где и от чего он умер. Нас на эту работу уже не хватало. Незадолго до смерти в 2006 году Освальд Егорович весь свой архив передал дочери. Я попросил у Елены Освальдовны эти папки и непрерывно в течение двух месяцев их сканировал и оцифровывал. Это уникальный массив документов, которые еще предстоит обработать". 

Как говорит Алексей Бабий, сделанное Богдановым сравнимо с работой региональных отделений "Мемориала". Вот только несколько историй репрессированных эстонцев из Рыбинского района, которые по крупицам собрал Освальд Богданов:

Рауд Даниил Петрович, эстонец. Работал слесарем в деревне Новые Печеры, малограмотный. Пятеро детей. Обвинен в участии в националистической повстанческой организации. Расстрелян 22 августа 1938 года, место захоронения неизвестно. Семье сообщили, что Рауд был осужден на 10 лет лагерей и умер в 1942 году от воспаления легких.

Уйбо Готтард Андреевич, эстонец. Работал директором новопечерской школы, семья – жена и шестеро детей. Обвинен в шпионаже, расстрелян 22 августа 1938 года в Канске. Место захоронения неизвестно. Семье сообщили, что Готтард Уйбо умер в 1943 году в местах заключения от абсцесса печени.

Вальдес Яков Тимофеевич, эстонец, работал машинистом элеватора. Обвинен в шпионаже и контрреволюционной агитации. Расстрелян 22 августа 1938 года, семье сказали, что умер в лагере в 1944-м от менингита.

Освальду Богданову нередко удавалось найти родных репрессированных эстонцев и дополнить их биографии семейными воспоминаниями. А часто, наоборот, потомки погибших в Красноярском крае эстонцев в своих поисках хоть какой-то информации о своих погибших родных сами выходили на Освальда. Вот отрывок из письма дочери Якова Вальдеса, Алидии Яковлевны: "Папу взяли прямо с работы. Был обыск, взяли его документы и фотографии. Мы с мамой целый месяц носили ему передачи, но соседка Черных (ее мужа тоже взяли) сказала, что их увезли на четвертый день. Оказывается, она своего Григория ждала на вокзале и видела, как их увозили. Мы ждали его, думали, разберутся, отпустят. Мама уходила на работу в ночное время, а я убегала из дома, уезжала в Красноярск и там сутками у тюрьмы стояла в ожидании отца, думала, найду его и докажу всем, что он не враг. Мама продолжала верно и преданно его ждать. Умерла 8 декабря 1989 года на 82-м году жизни. Я осталась дочерью врага народа. Помню, в школе учитель говорит: "Способная девочка, но дальше учиться нельзя будет".

Алексей Бабий говорит: те массовые расстрелы объяснялись спущенным сверху планом.

"Из всех тех людей, которых массово убивали, шпионы – как из меня балерина. Все они были крестьянами, в большинстве своем – малограмотными или вовсе неграмотными. Мало кто поддерживал связь с родственниками, оставшимися в Эстонии. В семьях – по шесть-семь детей. Но органам надо было план по раскрытию шпионажа выполнять – они и выполняли. 31 января 1938 года Политбюро ЦК ВКП(б) дало Красноярскому краю дополнительный лимит – 1500 человек по первой категории и 500 человек по второй. Это значит: еще 1500 человек разрешили расстрелять, а 500 – отправить в лагеря, – рассказывает Бабий.

"Это моя боль"

Освальд Егорович Богданов всю жизнь прожил в Рыбинском районе, в селе Камала. К началу 2000-х подготовил первый вариант своей "Книги памяти Рыбинского района". А в 2004-м вышла его книга "Без вины виноватые". Участвовал Богданов и в создании краевой книги "Памяти жертв политических репрессий", мечтал поставить памятник репрессированным в Рыбинском районе, но не успел. Мечтал, что в Канске будет создан мемориал на месте массовых расстрелов, но тоже не дождался.

"У нас в Камале есть дом, его маме дали как отличнику народного просвещения, Заслуженному учителю России, это наше родовое гнездо, – рассказывает Елена Богданова, которая уже многие годы живет в Красноярске. – После смерти родителей мы его не продаем. Нельзя дома родных и близких продавать, нехорошо это. Хотя в Камале мы не так часто и бываем. Поселок умирает. Сейчас остались только ЦЭС – центральные электросети. Труба котельной у нас была как памятник – ее клали заключенные. Но все разобрали. В Камале сейчас живут в основном старики. Из градообразующих предприятий – та сама котельная да дом престарелых: он занимает первый этаж двухэтажного здания, а второй – пустой. Сейчас бесхозные дома в Камале скупают на материнский капитал неблагополучные семьи или просто так вселяются пьяницы и наркоманы. Никто никакую историю не хранит, конечно. А недавно мне так обидно стало: приезжали в Камалу телевизионщики фильм про отца снимать. Выловили какого-то пьяницу на улице и давай у него допытываться: "Кто такой Богданов?" Специально такого искали, что ли…"

Не очень-то известно имя Богданова и в Эстонии. Елена Освальдовна поддерживает связь с тамошней родней, переписывается (кстати, из Сибири на историческую родину в постсоветское время возвратились не так уж много эстонских семей). Но на официальном уровне, говорит она, информации о Богданове и о судьбе сибирских, рыбинских эстонцев почти нет.

"Уже больше десяти лет назад в Красноярский край на юбилей национальной общины приезжал посол Эстонии. Папа встречался с ним, предлагал издать книгу о судьбах эстонцев, живших в Рыбинском районе. Ему сказали: только если будет предисловие о том, как плохо эстонцам сейчас жить в России, – рассказывает Елена Богданова. – Так папу чуть инфаркт не хватил. Он бы никогда не пошел на то, чтобы сказать что-то плохое о советской власти. Я ему говорила всегда: папа, ну как ты можешь поддерживать коммунистов? Они же отца и братьев у тебя расстреляли. А он мне: "Это не твоя боль, а моя". Интересное дело! А мне они разве не родственники? Не знаю, почему он так рассуждал. Может, потому что он вырос здесь… Вся жизнь его тут прошла…"