Ответ Эне Кеслер президенту: светлое детство было возможно и в СССР

Президент Керсти Кальюлайд. Фото: VPK

Детство делают светлым хорошие люди рядом с ребенком. Идеология – дело десятое, пишет дочь, мать и бабушка Эне Кеслер в ответ президенту Керсти Кальюлайд.

Недавно президент Керсти Кальюлайд дала вроде бы самое длинное интервью за свою карьеру эстонской молодежной газете Люксембурга. В нем она заинтриговала многих читателей – столь многих, что в какой-то момент комментировать текст стало уже невозможно. Президент была в замешательстве: как кто-либо, чье детство прошло в советской Эстонии, может называть то время светлым?

Когда начинается детство? Когда возникают первые воспоминания о себе и об окружающем мире? Как отличить то, что мы помним о своем детстве, от того, что мы якобы помним, потому что другие – мамы-папы, бабушки-дедушки – говорили об этом много-много раз?

Для меня детство граничит со временем до школы. Мое детство было довольно диким. В хорошем, изначальном значении этого слова: мало обязанностей и много времени, огромный сад и парк. Разные звери. Бабушка и дедушка. Прежде всего они, потому что то, что сегодня я знаю о мире, я обрела в том доме из детства.

Я была ребенком в шестидесятых годах прошлого века. Жестокий физический террор в Эстонии уже ушел в прошлое и заменился куда более незаметным духовным террором. Восстание в Венгрии и «пражская весна» были подавлены.

Знала я об этом что-нибудь? Нет. Я мало что знала даже о том, что касалось моей семьи, хотя, как и нашему президенту, и многим другим детям, мне нравилось сидеть под кухонным столом и слушать, о чем говорят взрослые.

Кухня была (и до сих пор остается в нашем доме) самым важным местом, а место под столом для ребенка – это безопасное, анонимное и тайное убежище. За нашим кухонным столом не говорили о свободе слова, не сравнивали сельскохозяйственные показатели первой Эстонской Республики и советских времен, но вполне могли – знания и опыт у взрослых были. Страх и инстинкт самосохранения были сильнее: с момента спасения (жизней) прошло совсем немного времени.

Так что я собирала обрывки разговоров, но в целое сложить их не умела. Я уже не была ребенком, когда бабушка помогла мне понять, что именно означают старые фотографии, единственная сохранившаяся картина, фортепиано, буфет и парк. И что мне было делать с этими знаниями? Ничего, я и дальше хранила их в тайне.

Какой была бы Эстония сегодня, к чему бы мы пришли (и пришли бы вообще к чему-либо), если бы все дети, родившиеся после середины 1940-х и до конца 1980-х (сегодняшнее поколение 30+) каждый божий день думали, что их жизнь делится на две части?

Тогда в депрессии пребывали бы не только маленькие города, но и вся страна. Осмелюсь усомниться и в утверждении президента: мол, трех-четырехлетнему ребенку объясняли, что жизнь, которой живут дома, и есть Эстония, но говорить об этом в детсаду не стоит. Как взрослые могли быть уверены в том, что ребенок поймет это – и ни о чем не проболтается? Сквозь нарисованную президентом картинку проступают тяжелые клише: вот как мы все рыли подкоп под советскую власть уже в детском саду!

Я уверена, что описанное в интервью миропонимание президент перенесла в детство из более позднего периода своей жизни. Раздвоение мира возникло и развилось у Кальюлайд позднее, в школе, когда стало жизненно важно выбирать, что именно говорить, а что держать при себе. И, конечно, советское время не было однородным - то, что в сороковые грозило смертью, в восьмидесятые стало содержанием анекдотов и пародий.

Советское детство было светлым не благодаря режиму, а вопреки ему. У нас были хорошие друзья. Мы читали хорошие книжки. Летом светило солнышко, зимой мы играли в высоких сугробах. Детство делают светлым хорошие люди рядом с ребенком. Идеология - дело десятое.

Перевод с эстонского.